Берег черного дерева и слоновой кости (худ. С. Яровой) - Жаколио Луи - Страница 34

• Предыдущая
• 34/64
• Следующая

После этого предостережения ничто не тревожило спокойствия беглецов.

Рано утром маленькая пирога бодро продолжала свое плавание, следуя по правому берегу реки, потому что надо было сохранять готовность на всякий случай и, при крайности, иметь возможность быстро сойти на берег.

Через час после их отплытия флотилия Гобби обозначилась; Барте и Гиллуа находились под влиянием сильного волнения все время до приближения неприятеля.

Не видя никаких следов, Гобби приказал остановиться в маленькой бухте и готов был отказаться уже от погони. По правде сказать, он совсем не собирался далеко преследовать, потому что бросился в погоню в первую минуту гнева и, по предположению Лаеннека, пьяный до одурения; за ним последовало не более тридцати человек. Поуспокоившись несколько, Гобби и сам рассудил, что с тридцатью солдатами не одолеть ему Момту-Самбу и не преодолеть суеверного страха, который он внушает его людям.

С быстрым соображением дикаря он принял на себя вид, приличный обстоятельствам и скорее с печалью, чем с яростью, заговорил со своим генералиссимусом, когда его пирога была в недалеком уже от него расстоянии. Прежде всего он окинул глазами свою свиту и понял, что нельзя ожидать от нее большой помощи в борьбе с неуязвимым человеком. И, действительно, со всех судов пронесся единодушный крик суеверного уважения при виде Лаеннека: «Момту-Самбу! Момту Самбу! « — . — Зачем ты покинул друга своего, не предупредив о том? — заговорил Гобби жалобным голосом, — не осыпалли я тебя почестями и богатствами?.. Достойно ли тебе бежать, как преступнику?..

Видя, какой оборот принимают обстоятельства, Лаеннек отвечал в том же тоне.

— Вероятно, тафия сильно омрачила твою голову, о, великодушный властелин Матта-Замбы, если ты решился покинуть тело твоего знаменитого племянника и сделаться посмешищем народа без всяких причин. Кто тебе сказал, что я бежал? Неужели свободный человек не имеет права идти, куда хочет и не двадцать ли раз прежде я уходил в далекие страны, а ты и не думал гнаться за мной, словно злобный Мевуя вселился в тебя?

— Правда, но ты всегда возвращался через несколько дней.

— А кто тебе сказал, что я и теперь не возвращусь?

— Один?

— Нет с Буаной, Кунье и Уале.

— А белые невольники тоже участвуют в твоем странствовании.

— Послушай, черная морда, — отвечал Лаеннек, понижая голос, чтобы не услышали его люди, сидевшие на задних пяти пирогах, — и воспользуйся тем, что я скажу тебе. Белые возвратятся на свою родину, потому что Момту-Самбу не хочет, чтобы люди его племени были невольниками у такого злобного негра, как ты… А теперь, если ты хочешь, чтобы мы расстались с тобой друзьями и чтобы я скорее вернулся к тебе, прикажи немедленно же солдатам отдать мне честь и не мешай нам продолжать дорогу, потому что отсюда далеко еще до Банкоры.

— Правду ли ты говоришь? Вернешься ли ты? — спросил Гобби на этот раз с непритворной печалью, — подумай, что мне делать без тебя? Ты один стоишь целой армии для меня. Ведь ты сам знаешь это…

— Даю тебе слово вернуться.

— Так поклянись же на том фетише, который у тебя на шее, и который ты так часто целуешь, как я заметил.

То был портрет матери Лаеннека.

Бретонец пережил тяжелую минуту: в одно мгновение все его прошлое пронеслось перед его глазами… но он недолго колебался.

«К чему? — прошептал он, — она умерла… преступник никогда не увидит земли, где она покоится… «

И он поклялся.

По приказанию Гобби, все негры отдали ему честь оружием и веслами с криками:

— Ме-Сава! Ме-Сава Мотму-Самбу! Да здравствует Мотму-Самбу еще десять раз десять лет!

Под дружными усилиями Буаны и негра, которые налегли на весла, маленькая пирога полетела по течению. — А теперь, господа, — сказал Лаеннек двум друзьям находившимся под его защитой, — посмотрим, труднее ли справиться с девственным лесом и дикими зверями, чем с людьми?..

Ив Лаеннек сказал: «Господа, трапеза наша кончена, скоро солнце закатится, и с первыми тенями ночи, голодные звери займут берега реки. Пора возвратиться к нашей лодке». Тот, кто произнес эти слова, был человек во всей силе возраста, высокого роста, сухощавый и великолепного сложения; он обладал всеми физическими качествами, необходимыми для европейца, который хочет жить под знойным климатом африканского экватора. Дезертир с военного французского корабля, вследствие мятежного поступка, в котором дело шло о его жизни, он углубился во внутренние области Африки и прошел ее всю в десять лет, то живя при дворе королей негров, то формируя по-европейски войска, то углубляясь в пустыни девственного леса, где борьба с гориллами и тиграми, большие охоты за антилопами и бегемотами давали всегда новую пищу его неутомимой деятельности.

Во всех его экскурсиях за ним следовала молодая негритянка Буана, которая спасла ему жизнь в Сан-Паоло-де-Лоанда, невольник Кунье, полученный им в подарок от короля Гобби в Верхнем Конго и собака английской породы, дог, которая в своем широком ошейнике с железными остриями не боялась тягаться с пантерами и тиграми.

Эту собаку звали Уале.

От озера Куффуа до берегов Казансы и Банкоры эту маленькую группу знали и уважали все туземные племена, которым бывший моряк внушал суеверный страх.

В ту минуту, когда начинается этот рассказ, караван увеличился двумя новыми действующими лицами, в которых Лаеннек, в свою последнюю поездку ко двору короля Гобби, узнал своих соотечественников и которых обязался, спасая их от жестокого рабства, отвезти в ближайшую гавань.

Этот последний подвиг чуть не поссорил его с королем-негром, который дорожил белыми невольниками, но как всегда таинственное обаяние Ива Лаеннека одержало верх.

В Биге, Бенгуэле, Пукангаме, близ экватора, на протяжении девятисот или тысячи миль, Лаеннека знали под именем Момту-Самбу, человека неуязвимого, и Момту-Мамани, человека пустыни.

То, что рассказывали о нем по вечерам в деревнях, превосходило самые баснословные легенды, и молодые негритянки, пугавшие его именем своих малюток, как только упомянут о нем, так сейчас и взглянут на дверь своей хижины, как будто сами боятся увидеть его.

Те двое людей, которых Лаеннек вырвал из когтей властелина Куанго, были захвачены в плен при весьма необычайных обстоятельствах; оба они принадлежали к числу служащих, один — колониальной администрации, а другой — в морской пехоте колониальных войск. Оба они пустились в путь из Бордо, где сели на небольшое купеческое судно «Оса», находившееся под командой капитана Ле Ноэля, которое должно было доставить их в Габон, вместе с двумя другими товарищами — лекарем Жилиасом и помощником морского комиссара, по фамилии Тука. Но когда они уже почти достигли места своего назначения, судно их, преследуемое английским крейсером, которому его вид почему-то показался подозрительным, было вынуждено выказать себя в настоящем своем виде… Это каботажное судно Африканского побережья, столь миролюбивого и безобидного вида, оказывается, было невольничьим судном.

После целого ряда самых неожиданных перипетий, капитан подозрительного судна пристал, наконец, к берегу Бенгуэлы, уйдя от английских крейсеров и, чтобы избавиться от нежелательных свидетелей, мешавших его торговым операциям, выдал обоих молодых людей королю Гобби, своему постоянному поставщику, а остальных своих пассажиров, которые оказались сговорчивее, оставил у себя на судне: одного в качестве врача, а другого — в качестве делопроизводителя. Он соблазнил их заманчивым обещанием известной доли барыша своего нечистого дела, и оба эти господина, которые и до того не раз участвовали в разных неблаговидных делишках, поломались ровно настолько, чтобы можно было подумать, что они уступили насилию.

• Предыдущая
• 34/64
• Следующая