Приключения Бормалина - Зотов Алексей Владимирович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/61
• Следующая

— Боб, — я взял его за рукав, — мне позарез надо к обсерватории. Тоже, понимаешь, важное дело…

— Что, прямо сейчас?

— Да, до сумерек.

— Что ж, да будешь ты жив, здоров и могуч!.. — И Боб очень подробно, квартал за кварталом, стал объяснять мне кратчайший путь, сетуя, что не может меня проводить. Потом объяснил, во что мне переодеться, и умчался, протарахтев деревянными ступеньками лестницы.

Я достал из шкафа одежду, о которой он говорил, и направился за перегородку к зеркалу. Следом за мной впорхнул Роберт.

— Я тоже оставляю вас, сэр Бормалин, — тихо и просто сказал он.

— Как это? — не понял я, роняя кафтан.

Вот тут Роберт и признался, что Авант и Гарри не выходят у него из головы уже который день, которую ночь. И он очень боится, как бы с ними что-нибудь не стряслось.

— Я очень к ним привязан, сэр Бормалин, — признался он, — и чувствую, что теперь я нужнее им. Поэтому полечу-ка я своим ходом вдогонку за фургоном.

Ох, как я его понимал!

— Знаете, Роберт, — сказал я, — как мне хотелось бы иметь такого друга, как вы!

— Ну и ну, Бормалин! — укоризненно ответил он, не задумываясь. — Что значит «хотелось бы»? Ведь мы друзья. До встречи! — И он упорхнул в окно.

А через пять минут и я вышел из дома. Выглядел я как коренной бисквитец — с вязанкой тростника через плечо, в потертом кафтане и таких же штанах, в типично бисквитской шляпе. Я быстро шел маршрутом, который проложил Боб, и думал о дружбе.

Большой нескладный немолодой человек с гитарой, так же как и два дня назад, сидел на ступеньках обсерватории и еле слышно перебирал струны, клоня к ним седую голову, освещенную последними солнечными лучами.

Он был задумчив и беззаботен одновременно и приветливо улыбался, когда слышал звон медяка в шляпе, лежавшей рядом, а улыбаясь, наигрывал громче, благодарнее. Потом голова снова клонилась к деке, он забывался, уходил в себя, а пальцы не прекращали еле слышного плетения мелодии, не имеющей ни начала, ни конца.

Солнце садилось, золотя купола и крыши, тихо бил невидимый колокол, и его звуки мягко теснили тишину вечернего города. Наигрывала гитара. Я подошел к этому человеку, поздоровался и сказал:

— Не могли бы вы напеть одну песенку?

Он улыбнулся мне как старому знакомому. Он был слеп. Это была замечательная улыбка, предназначенная всем сразу и мне лично — глаза в глаза, понимаете?

— Какую же? — спросил он.

— Там есть такие слова:

Гитара смолкла. Она, по-видимому, нечасто затихала в его руках.

— Зови меня Менестрелем, друг, — сказал он слегка озабоченно. — А как мне называть тебя?

— Бормалин. — И я пожал его длинную узкую ладонь.

— Откуда ты знаешь про эту песенку, Бормалин?

— Я слышал ее позавчера, — объяснил я. — Ехал мимо, а ты ее напевал. И вот я вернулся. Спой мне ее, Менестрель.

Все так же замечательно улыбаясь, он развел руками, а потом обнял всеми пальцами гриф. В его улыбке прибавилось грусти.

— Нет такой песни, — невесело сказал он. — Есть только две строчки. Песню я еще не придумал.

— Ага! — Я начал о чем-то догадываться. — А скажи, Менестрель, за именем Мэри-Джейн стоит реальное лицо? Или это просто героиня?

— Очень даже реальное, — вздохнул он. — Была девушка, ее звали Мэри-Джейн. Она жила здесь, недалеко, — Менестрель, на ощупь взяв шляпу и высыпав мелочь под ноги, сделал неповторимый жест в ту сторону, где начиналась улица Антиквариум. — А потом она уехала в глубину Карамелии. Там есть озеро Ит, на берегу озера стоит небольшой дом с садом, и называется это «Виллой Мэгги». Остальное тебе понятно.

— Да, я знаю это озеро… А сейчас она там? — спросил я осторожно, боясь услышать какую-нибудь трагическую весть. — И вообще, если можно, расскажи мне о ней, Менестрель. Поверь, это не праздное любопытство.

Он помолчал, шевеля пальцами, в которых было столько мелодий! Потом опустил пальцы на струны и снова заиграл.

— Мы познакомились здесь, на этих же ступеньках, несколько лет назад… Она подошла, долго слушала меня и попросила сыграть ей чакону Баха. Эта тема что-то ей напоминала. Потом стала появляться все чаще, я играл ей английские и шотландские мелодии. Она была из Англии и тосковала по дому. В Карамелию она попала не по своей воле, ее привезли сюда на рабовладельческой галере. Знаешь эту гнусную длинную лодку с множеством весел?!

— О да!

— Мы были с ней друзьями, Бормалин. Я, признаться, был немножечко влюблен в нее, но у нее был муж, она его любила и ждала. Они отправились в свадебное путешествие, и в пути на них напали пираты. Их разлучили. О судьбе мужа я ничего не знаю, а Мэри-Джейн привезли к нам на невольничий рынок. Тогда у нас еще был жив этот отвратительный пережиток прошлого — невольничий рынок. Приходила галера с рабами, подмостки местного театра становились невольничьим рынком, и богатые карамельцы выбирали себе рабов и рабынь. Так было до прошлого года, но возмущение горожан нарастало, и губернатор был вынужден издать знаменитый указ, по которому эти позорные невольничьи рынки упразднили, а привезенных галерой рабов сразу же отправляли на плантации.

Менестрель умолк, продолжая наигрывать свои мелодии. Затем снова заговорил:

— Мэри-Джейн купила богатая пожилая леди по имени Мэгги, тоже англичанка, но давно поселившаяся здесь, на Антиквариуме. — И Менестрель снова сделал шляпой неповторимый указующий жест вдоль Антиквариума. — Леди услышала английскую речь Мэри-Джейн и купила девушку… как бы это выразиться… в качестве привета с родины, что ли. Мэри-Джейн читала ей английские романы, до которых и сама, признаться, была охоча, готовила английские блюда, пела английские песенки. Помнишь, Бормалин: «Край, Билли, край, Билли…» А маленький охотничий домик на озере Ит, принадлежавший покойному мужу леди, по проекту Мэри-Джейн перестроили на сугубо английский манер: камин, палисадник, флюгерок… И когда леди приезжала туда, у нее была полная иллюзия, что она в Англии. Потом леди, которой было уже за девяносто, умерла, и ее похоронили на нашем кладбище. По завещанию все ее имущество отошло к племяннику, который жил здесь же, в Бисквите, а охотничий домик, «Виллу Мэгги», она завещала Мэри-Джейн. После похорон девушка туда и уехала, а я написал эти две строчки. Они и привели вас сюда.

Обратный путь занял у меня гораздо больше времени, и тут не обошлось без приключений.

Размышляя о Мэри-Джейн, я шел со своей вязанкой тростника, задевая прохожих, которых становилось все больше. Скоро я бросил тростник и шляпу, встряхнулся и, можно сказать, потерял всякую бдительность. В моем воображении уже маячили озеро Ит, вилла на его берегу… Хорошо бы догнать фургон до озера.

Переходя улицу, я едва не угодил под лошадь, катившую изящное открытое ландо, в глубине которого покачивались страусиные перья на шляпке. Из ландо меня злобно облаяла крохотная болонка, а перья страуса, как мне показалось, благосклонно склонились в мою сторону. Заглядевшись на лорнетку, мерцавшую под перьями, я едва успел отскочить от лошади, промчавшейся рядом и косо глянувшей на меня круглым глазом.

— Ух ты! — сказал я и заспешил дальше, направляясь к Восточным воротам.

Тут и поджидала меня неожиданность: трое вооруженных карабинеров в форме цвета хаки и среди них Бром. Они двигались в режиме поиска прямо навстречу мне, рыская глазами по сторонам и не пропуская ни одного лица.

То, что нас станут искать, было очевидно, но вот так столкнуться нос к носу с Бромом я, признаться, не ожидал. Оставались считанные секунды на размышление: мчаться ли во весь дух вдоль по улице, спускавшейся к порту, где всегда можно найти укромную щель, или — направо, наудачу, во двор, или — перед носом, через улицу в сквер, и там по обстановке?

Вряд ли они откроют огонь на поражение субботним многолюдным вечером в центре города, где и так неспокойно.

• Предыдущая
• 50/61
• Следующая