Афганская бессонница - Костин Сергей - Страница 20

Как нарочно, пока мы грузились в машину — очередной видавший виды «уазик» цвета хаки, — мимо проехал открытый грузовик, полный вооруженных людей. Увидев нас с камерой, знаете, что они сделали? Они наперебой стали кричать: «Лёт фан! Лёт фан!»

Мы с ребятами переглянулись и расхохотались. Мы становились своими. Более того, известными в городе людьми.

Обгоняя уже знакомых нам осликов, мы проехали через центр, попетляли по улочкам, вдоль которых располагались ремесленники и торговцы, и остановились у бетонной будки. Она охраняла проем в бетонном же заборе с кружевом свернутой спиралью колючей проволоки. Это была городская тюрьма. Охранники коротко переговорили с Хабибом и, подняв скрипучую трубу шлагбаума, пропустили нашу машину во двор.

Нас провели в просторную, но темную, очень холодную комнату и сказали, что съемки будут проходить здесь. Илья запротестовал: в помещении не хватало света, а электричество для нас вряд ли включат. Хабиб подтвердил его предположение.

— Можно предложить тюремщикам денег, чтобы они запустили генератор, — посоветовал Хабиб. Я был вынужден признать, что иногда его советы были дельными.

— Хочешь, заплатим им, чтобы они включили движок? — предложил я Илье.

— Ага! Чтобы они и приборы наши спалили? Пойдем лучше посмотрим во дворе!

Мы вышли во двор и обнаружили за зданием беседку, сплошь образованную голыми ветвями виноградной лозы. Странное сооружение для тюрьмы! Но, возможно, здешний начальник любил пить чай на воздухе. Охранникам вести туда заключенных не хотелось, и после нескольких минут споров Хабиб попросил меня показать им бумагу доктора Абдуллы. Я с сомнением достал бумажник и вытащил наш сложенный вчетверо мандат. Но он возымел немедленное действие. Охранник вприпрыжку побежал к входу в тюрьму, поправляя бьющий ему по бедру РПК, ручной пулемет Калашникова — страшная вещь, как утверждает Димыч. Я послал ему вслед Хабиба: мы хотели бы сначала отснять втроем пуштунов, а потом отдельно пакистанского офицера.

Талибы меня удивили. Да и моджахеды тоже. Они общались между собой, как старые знакомые. Один из охранников поскользнулся на размокшей глине и вытянулся во весь рост. Ему помог встать один из талибов, протянув навстречу скованные наручниками руки. Наравне с товарищами охранника пленные принялись отпускать шуточки на счет упавшего, и одна из них была, очевидно, настолько обидной, что охранник замахнулся на шутника прикладом. А тот, поскольку руки у него тоже были скованы, просто двинул его плечом, совсем по-дружески.

И во время интервью талибы ничего не боялись. Они говорили наперебой, ничуть не смущаясь присутствия охранников-моджахедов. Для них моджахеды были врагами истинного ислама, погрязшие в грехах и распутстве. Ненависти к ним они не испытывали, более того, когда талибы освободят всю страну, они не станут никому мстить.

— Мы приедем сюда, в Талукан, и будем жить, как братья. Но по нашему закону, по истинному, не по их закону, — заключил старший из пленных.

Я не очень им верил. Уж больно бойко они говорили — и одними и теми же словами! Это их талибский политрук так накачал.

Охранники, слушавшие талибов с кривыми усмешками, непременно хотели тоже высказать свою точку зрения перед камерой. Им было в чем обвинить своих противников! Я сказал, что мы послушаем их позже, и попросил привести пакистанца.

Дружной шумной группой охранники с талибами двинулись обратно к тюрьме. На том месте, где один из них упал, самый бойкий талиб сделал вид, что сейчас поставит ему подножку. Охранник все же двинул его прикладом, но тот только засмеялся. Даже и в наручниках, талибы вели себя как победители.

План действий я продумал. Илья с Димычем — эти дни я за ними внимательно наблюдал — по-английски не понимали. Ну, не больше «Гудбай, бэби!». Чтобы переговорить с нашим агентом, мне достаточно было отослать Хабиба. И желательно подальше!

Один из тюремщиков, похоже, он был старшим, вернулся и стал переговариваться с нашим переводчиком. Он был уже пожилым, и на одном глазу у него была катаракта. Хорошее качество для охранника!

— В чем проблема? — спросил я.

— Пакистанец наотрез отказывается давать интервью. Он требует, чтобы его как военнопленного передали в руки Красного Креста, — сообщил Хабиб и сформулировал очередной совет: — Можно сделать вид, что мы хотим его расстрелять. Он тогда согласится.

Его бы самого поставить к стенке! Он бы обделался по самые свои бегающие глазки.

— Давайте я попробую его уговорить, — сказал я. — Я могу поговорить с ним в камере с глазу на глаз?

Тюремщик замешкался, но Хабиб что-то сказал ему. Я различил только «доктор Абдулло». Между собой они произносили «Абдулло», а не «Абдулла», и вообще у них «а» и «о» как-то путались: Тахар — Тахор, чай — чой, фардá—фардó. Как бы то ни было, имя заместителя Масуда снова возымело действие. Охранник жестом пригласил меня следовать за ним. Хабиб тоже было увязался за нами, но я остановил его:

— Мы как два иностранца скорее договоримся. Он наверняка говорит по-английски.

Меня оставили ждать в той же промерзшей комнате, где мы должны были снимать. Прошло минут десять, прежде чем в нее втолкнули невысокого, миниатюрного сложения мужчину. Комплекцией он напоминал вьетнамца, а лицо у него было, как европейское, только очень смуглое. Пакистанец был в песочного цвета камуфляжной форме, на которую был накинут замусоленный стеганый халат, прорванный в двух местах. Нижняя губа у него была разбита. Видимо, только что — из раны еще сочилась кровь. Охранников было четверо, и один из них прикладом нанес ему последний удар в спину. С пакистанцем моджахеды не церемонились.

— Добрый день! — поздоровался я по-английски.

Офицер с ненавистью посмотрел на меня. Я был не в претензии — ему досталось из-за моей настойчивости. Все четверо охранников остались в комнате у дверей: старший присел на корточки, трое оперлись спиной о стену.

— Вы не могли бы, — начал я.

Старший понял и покачал головой. Наедине с буйным арестованным меня не оставят. Тем хуже, делать было нечего! Мысленно я вознес молитву Аллаху, чтобы никто из них не понимал по-английски. Я перевел взгляд на офицера.

— Извините, что так получилось. Я не ожидал. Я просто хотел поговорить с вами. Садитесь!

Пленный плюхнулся на стул и положил скованные наручниками руки перед собой. Я сел по другую сторону стола. Пакистанец поднял на меня глаза — это были два разгоревшихся уголька. Хоть и хрупкий с виду, в обиду себя такой не даст.

— Я русский, меня зовут Павел Литвинов, — представился я. — С кем я имею честь?

Я именно так и сказал: «имею честь», чтобы наладить отношения. Пленный облизнул продолжающую кровоточить губу.

— У вас есть сигареты? — с холодным презрением произнес он.

Я покачал головой. Сигарет у меня не было. Сам я не курю, а захватить с собой пару блоков не сообразил. Надо будет прикупить на рынке.

— Мне очень жаль. Я подвезу вам сегодня же и передам.

Пакистанец только дернул головой: пустые слова!

— Как вас зовут? — повторил я.

Не мог же я произносить пароль, не удостоверившись прежде, что это действительно наш агент. Пленный как будто и не слышал меня. У него была своя линия переговоров.

— Вы передадите мою записку в Красный Крест?

— Я передам все, что вам разрешат мне вручить. Но я должен знать, кто вы такой.

— Я пакистанский офицер, с которым обращаются, как с бандитом, — отрезал пленный. — Это все, что вам полагается знать.

Ну, хорошо, голубчик! Заодно и охранников проверим.

Я достал блокнот, подошел к старшему охраннику — тому, пожилому, с катарактой — и спросил по-английски:

— Как его зовут?

Тюремщик ответил вопросом на дари: он не понимал.

— Хорошо. Меня зовут Павел. А вас?

Охранник растерянно поморгал здоровым глазом и посмотрел на своих товарищей. Моего вопроса не понял никто. Они переговорили между собой и потом что-то спросили у меня. Я отмел вопрос и протянул ему руку, как бы знакомясь.