Щит научной веры (сборник) - Циолковский Константин Эдуардович - Страница 93

Вместо того, чтобы быть всемогущим, можно предоставить это природе, которая легко и быстро создает с помощью одного или двух организмов бесчисленное множество их – за счет окружающей их мертвой природы. И мертвая материя в конце концов преобразуется в живую. На Земле некогда не было ничего живого, как и на других планетах, полных теперь жизнью. Откуда же последняя явилась? Если же с других планет, то откуда там? Из этого еще проще сделать заключение о том, что всякой массе материи, при известном ее устройстве, присуща чувствительность. В сущности между творением природы и предполагаемым человеческим творением нет разницы. Только природа умеет творить, а человек – нет. Разница тут такая же, как между искусным строителем и неопытным или слабым младенцем. Мастер может сделать часы, а дитя – нет. Искусник может устроить то-то и то-то, а я – нет. Нет пределов искусству, знанию и могуществу разума. Сейчас эти пределы, конечно, есть, но вообще, в бесконечном течении будущих времен их нет. Точнее – они непрерывно расширяются. Так, до последнего времени никто не мог устроить говорящую и поющую машину. Также неизвестны были швейные, паровые машины и т. д.

Мы должны признать, что если такие-то и такие-то молекулы расположить точно так, как в каком-нибудь организме, то и составится точно такой же организм, – на какой бы высокой ступени животного или растительного царства он не стоял.

Вот громадное кирпичное здание. Мы разбираем его и строим из тех же кирпичей два, три, тысячу зданий. Можем растереть крупные кирпичи и сделать из них микроскопические, а из последних настроить множество миниатюрных дворцов, каждый из которых по красоте не уступит тому единому дворцу, из которого они созданы. Из материала одной машины можем сделать множество маленьких таких же или других машин. Каждая будет работать самостоятельно и своеобразно.

Тоже самое мы мысленно можем проделать, например, с организмом человека. Мы получим громадное количество каких-либо животных или маленьких человечков, двигающихся, соображающих и чувствующих. Правда, чем менее будет наш человечек, тем проще будет его устройство в силу физиологических данных: он будет иметь меньшее число нервных узлов, мысль и память будет слабее и ограниченнее, температура ниже и зависимее от окружающих условий, легкие и пищеварительные органы проще и т. д. Но каждое животное будет независимым от других существом, самостоятельно чувствующим и поступающим. Стало быть, способность чувствовать, – психическая способность, в зачатке или не в зачатке, принадлежит каждой малой части (величиною, например, с муху) целого животного и единого существа.

Различие между суммою раздробленных мелких организмов и одним крупным, из которого они получились, такая же, как между высоко организованным обществом и дикой толпой, члены которой действуют совершенно независимо друг от друга. Действительно, в высоко организованном обществе одна воля им распоряжается и направляет. Все действия такого общества могущественны и целесообразны. Толпа же бессильна и безумна: каждый бредет куда хочет и делает по желанию.

Высший животный организм можно сравнить с государством, все члены которого зависят от единого представителя. Индивидуальность (самостоятельность) членов подавлена в высшей степени. Каждый из них почти не думает и не заботится о себе: его толкает высшая идея и направляет туда же, куда и другие подобные члены. Также подавлена индивидуальность клеточек животного: они все служат единой высокой цели – сохранения всего существа и его рода. Впрочем, у каждой клеточки остается некоторая доля самостоятельности, некоторая независимая жизнь; но она не может долго существовать отдельно от организма: она вскоре погибает. Однако Каррель показал, что при благоприятных условиях она может существовать и жить продолжительное время (при чисто искусственных условиях). Также и член идеально организованных обществ должен погибнуть, если извержен из этого общества. Его можно сохранить только искусственной поддержкой.

Если каждое одноклеточное существо, подобное клеточке организма, способно к индивидуальной жизни, то и клеточка большого организма, как его составная часть, также не должна быть лишена свойства самостоятельной клеточки – жить и чувствовать, хотя и чрезвычайно слабо и невообразимо просто.

Природа дает нам непрерывную лестницу живых существ, – от человека до протоплазмы. Где же тут кончается чувствительность, идя сверху, и начинается способность ощущать приятное и неприятное, идя снизу? Остановимся ли мы на человеке или на млекопитающих?! Или, может быть на птицах, рыбах, насекомых, червях, моллюсках, бактериях?! Ни один биолог, я думаю, не откажет ни одной живой клеточке в свойстве чувствовать.

Но на низших границах живого мы видим только очень сложную материю, очень сложное, в химическом смысле вещество. За сложными телами идут менее сложные, даже создаваемые теперь человеком из минеральных веществ. Далее еще менее сложные. За ними, так называемые, простые тела. Но и они делятся на части и все имеют одну сущность, одно начало, которое мы назвали духом материи (сущность, начало, субстанция, атом в идеальном смысле).

Итак, все живое и так называемое мертвое имеет одно начало, один дух, а потому и одно общее свойство: способность зажить, возникнуть каждый-момент для богатой душевной жизни, при подходящих условиях. И это относится не к Земле только, но и ко всем другим планетам и солнцам. Их материя также потенциально жива, как и материя Земли. Нет ничего во всей Вселенной, что не было бы способно жить. Я опираюсь на признанное теперь наукой единство неба и земли.

Жизнь духа (идеального атома) то бедна, то сильна ощущениями, то сложна, то проста – в зависимости от того, в каком обиталище он живет: в теле улитки, инфузории, слона, или человека. Жизнь его можно сравнить с жизнью бессмертного (атом или его части бессмертны), но бесконечно пассивного (несамостоятельного, но восприимчивого) существа, которое блуждает из общежития в общежитие, из дворца в лачугу, из скромного дома в роскошное пиршественное помещение, из сурового монастыря – в распущенный дом. Смотря по месту своего обиталища, он то беден, то богат; то строг, то распущен; то счастлив, то несчастлив; то умен, то глуп; то учен, то невежа; то в большем сознании, то в малом; то памятлив, то совершенно беспамятен. В примитивном состоянии ни прошлого, ни будущего для него не существует. Иногда же он живет более прошлым и будущим, чем настоящим. (Например, старик – более прошлым, дитя и животное – настоящим, молодой человек настоящим и будущим).

Бывает, что это пассивное существо долго, миллионы, дециллионы лет блуждает по пустынной, беспредельной дороге, не находя пристанища. Он непрерывно спит во время пути, благодаря своей пассивности, ибо мыслить и вспоминать сам по себе не может (а воспринимать нечего). Бесконечные века путешествия протекают в его усыплении, как мгновение: они для него, эти дециллионы лет, как бы не существуют. Он оживет лишь тогда, когда попадает в гостиницу. И в иных гостиницах он живет, как в полусне, почти бессознательно, – и время летит быстро. В других, хороших и интересных – обилие сложных ощущений делает жизнь длинной и время продолжительным. В одних приютах он – грубое животное, в других – он объят высшими стремлениями или проникается благоговением к Первопричине.

Не так ли блуждает и вечный, бессмертный и неизменяемый дух мира, атом, или сущность материи, когда-то созданная Первопричиной!

Она переходит из человека в животное, от животного к растению и обратно, от небытия к рождению и обратно, от молодости к старости, от блаженства к агонии, от простого к сложному, из организованной среды в неорганизованную (смерть или выход атома из организма).

Организм есть гостиница для бесчисленного множества первобытных духов, взаимное влияние которых и расположение делает их жизнь и ощущения чрезвычайно сложными. (Как жизнь в обществе сложнее жизни в одиночку).

Пока живо животное, его населяют неисчислимое множество первобытных атомов-духов, которые пользуются всеми благами высокоорганизованного общества. Одни из них, пожив в гостинице более или менее долго, уходят из нее, чтобы уступить места другим, которые также уступают места третьим.