За Маркса - Альтюссер Луи - Страница 53

Для того чтобы понять это со всей ясностью, я позволю себе сослаться на опыт Маркса, который пришел к созданию научной теории истории лишь ценой радикальной критики той философии человека, которая служила ему теоретическим фундаментом в годы его молодости (1840–1845). Термин «теоретический фундамент» я употребляю в строгом смысле слова. Слово «человек» для молодого Маркса было не просто возгласом, обличающим нищету и рабство. Это был теоретический принцип его мировоззрения и его практической установки. «Сущность человека» (как бы она ни понималась: как свобода и разум или как сообщество) в одно и то же время обосновывала и строгую теорию истории, и последовательную политическую позицию.

Это становится очевидным, если рассмотреть два этапа гуманистического периода развития Маркса.

Первый этап отмечен господством рационалистически — либерального гуманизма, близкого скорее к мысли Канта и Фихте, чем к философии Гегеля. Ведя борьбу против цензуры, против феодальных законов рейнских земель, против прусского деспотизма, Маркс теоретически обосновывает и свою политическую борьбу, и оправдывающую ее теорию истории определенной философией человека. История может быть понята лишь исходя из сущности человека, которая заключается в свободе и разуме. Свобода: она — сущность человека, подобно тому как тяжесть — сущность тела. Человек призван быть свободным, она — само его бытие. Даже если он отказывается от нее или ее отрицает, он всегда пребывает в свободе: «Свобода настолько присуща человеку, что даже ее противники осуществляют ее, борясь против ее осуществления… Во все времена существовали, таким образом, все виды свободы, но только в одних случаях — как особая привилегия, а в других — как всеобщее право». Это различение проясняет всю историю: феодализм — это свобода, но в «неразумной» форме привилегии; современное государство — тоже свобода, но уже в разумной форме всеобщего права. Разум: человек свободен только как разумное существо. Человеческая свобода — это не прихоть и не детерминизм интереса, но, как и утверждали Кант и Фихте, автономия, подчинение внутреннему закону разума. Этот разум, который «существовал всегда, только не всегда в разумной форме»[111] (пример — феодализм), в современности наконец — то начинает существовать в разумной форме в государстве, государстве права и законов. Философия «рассматривает государство как великий организм, в котором должны осуществиться правовая, нравственная и политическая свобода, причем отдельный гражданин, повинуясь законам государства, повинуется только естественным законам своего собственного разума, человеческого разума». Отсюда становится ясной задача философии: «она требует, чтобы государство было государством, соответствующим природе человека». Это заклинание обращено к самому государству; оно должно лишь признать свою сущность, и тогда оно станет разумом и подлинной свободой человека, подвергая себя реформированию. Философско — политическая критика (которая напоминает государству о его обязанностях перед самим собой) резюмирует собой всю политическую деятельность: свободная печать, свободный разум человечества становится самой политикой. Эта политическая практика — которая получает свое концентрированное выражение в публичной теоретической критике, т. е. в публичной критике, использующей в качестве своего инструмента печать, и которая в качестве своего абсолютного условия требует свободы печати, — и была политической практикой Маркса во время работы в «Рейнской газете». Развивая свою теорию истории, Маркс в то же время обосновывает и оправдывает свою собственную практику: публичную журналистскую критику, которую он представляет себе как преимущественную форму политического действия par excellence. В этой просвещенческой философии все подчинено строгому порядку.

Второй этап (1842–1845) отмечен господством новой формы гуманизма: «коммунитарного» гуманизма Фейербаха. Государство разума осталось глухим к голосу разума: прусское государство так и не было реформировано. Сама история вынесла приговор иллюзиям гуманизма разума: молодые немецкие радикалы ожидали от нового короля исполнения либеральных обещаний, которые он давал, будучи претендентом на престол. Но трон быстро превратил либерала в деспота, — и государство, которое должно было наконец — то стать разумным (поскольку в себе оно было таковым всегда), вновь не породило ничего, кроме неразумия. Из этого огромного разочарования, которое молодые радикалы переживали в качестве подлинного исторического и теоретического кризиса, Маркс извлек вывод: «…политическое государство… содержит во всех своих современных формах требования разума. И государство не останавливается на этом. Оно всюду подразумевает разум осуществленным. Но точно так же оно всюду впадает в противоречие между своим идеальным назначением и своими реальными предпосылками». Итак, сделан решающий шаг: злоупотребления государства понимаются уже не как следствие невнимательности государства к своей сущности, но как реальное противоречие между его сущностью (разумом) и его существованием (неразумием). Гуманизм Фейербаха как раз и позволяет помыслить это противоречие, показывая, что неразумие — это отчуждение разума, а это отчуждение — сама история человека, т. е. его осуществление[112].

Маркс все еще исповедует философию человека: «Быть радикальным — значит понять вещь в ее корне; но корнем для человека является сам человек…» (1843 г.). Теперь, однако, человек только потому есть разум и свобода, что прежде всего он есть «Gemeinwesen», коммунитарное, общественное существо, которое осуществляет себя теоретически (в науке) и практически (в политике) только в своих всеобщих человеческих отношениях, как с другими людьми, так и с объектами (внешняя природа, «гуманизированная» посредством труда). Сущность человека и здесь все еще обосновывает историю и политику.

История — это отчуждение и производство разума в неразумии, подлинного человека в человеке отчужденном. В отчужденных продуктах своего труда (товары, государство, религия) человек, сам того не ведая, осуществляет сущность человека. Эта утрата человека, которая производит и его самого, и его историю, разумеется, предполагает существование заранее определенной сущности. В конце истории этому человеку, ставшему бесчеловечной объективностью, останется только вновь присвоить, в качестве субъекта, свою собственную сущность, отчужденную в собственности, религии и государстве, чтобы стать целостным, подлинным человеком.

Эта новая теория человека обосновывает новый тип политического действия: политику практической реапроприации. Простое обращение к разуму государства исчезает. Политика — это уже не простая теоретическая критика, разумное наставление, осуществляемое с помощью свободной прессы, но практическая реапроприация человеком его сущности. Поскольку государство, как и религия, — это именно человек, но человек, не обладающий своей сущностью; человек расколот на гражданина (государство) и частное лицо, на две абстракции. На небесах государства, в «правах гражданина» человек в воображении переживает ту человеческую общность, которой он лишен на земле «прав человека». Поэтому революция тоже будет уже не просто политической (разумная либеральная реформа государства), но «человеческой» («коммунистической»), она восстановит для человека его природу, отчужденную в фантасмагорических формах денег, власти и богов. Отныне эта практическая революция будет общим делом философии и пролетариата, поскольку в философии человек утверждается теоретически, в то время как в лице пролетариата он практически отрицается. Проникновение философии в пролетариат будет сознательным восстанием утверждения против его собственного отрицания, восстанием человека против бесчеловечных условий его жизни. Таким образом, пролетариат подвергнет отрицанию свое собственное отрицание и в коммунизме вступит в обладание самим собой. Революция — это сама практика внутренней логики отчуждения: это тот момент, когда критика, прежде остававшаяся безоружной, находит свое оружие в лице пролетариата. Она дает пролетариату теорию того, что он есть; пролетариат же взамен дает ей свою вооруженную силу, единую и неделимую силу, в которой каждый вступает в союз лишь с самим же собой. Таким образом, революционный союз пролетариата и философии и здесь скреплен печатью сущности человека.