Франсуа Мари Вольтер - Кузнецов Виталий Николаевич - Страница 34

Однако спорадические обращения Вольтера к внеидеологическим основаниям исторических процессов не колеблют его убеждения в правильности тезиса «мнение правит миром», выступающего для него как историка руководящим принципом: «Итак, надо писать историю мнения. Именно в силу этого хаос событий, заговоров, переворотов и преступлений достоин быть представленным вниманию мудрецов» (6, 24, 547). «Единственно подходящим для всемирной истории методом» Вольтер считал установление «основных и наиболее достоверных фактов, которые могли бы послужить для руководства читателя и позволить ему самому судить о, распространении, возрождении и прогрессе человеческого разума…» (там же). Первым и непосредственным выводом из названного принципа является задача создания правдивой и целостной истории духовной культуры человечества. Если в христианско-феодальной историографии был представлен только религиозный компонент этой культуры и картина прошлого была чудовищно деформирована во имя прославления «истинной» религии, преподносимой как величайшее благо для людей, то Вольтер, всегда заботившийся об обстоятельной и точной характеристике религиозных верований всех известных ему народов мира, в то же время приложил большие и плодотворные усилия для воссоздания истории нерелигиозных компонентов духовной культуры, прежде всего всевозможных знаний, показывая, во-первых, что в сущности именно они имеют благодетельное значение в жизни народов, а во-вторых, что они находятся в непримиримом противоречии с суевериями, подрывают их и потому подвергаются преследованию со стороны носителей последних. В картине развития духовной культуры человечества, нарисованной Вольтером с невиданной прежде широтой, очень важное место занимают литература и искусство, которые также рассматриваются как бесспорные блага. Исторически реальное влияние на них суеверий Вольтер считал пагубным и достойным сожаления, выдвигая задачу полной деклерикализации художественной культуры. Вместе с другими просветителями он внес громадный вклад в решение этой задачи, насыщая созданные им литературные и драматургические произведения антиклерикальным содержанием. Поскольку это содержание оказывалось одновременно антифеодальным и антиабсолютистским, постольку этим практически опровергалось утверждение Руссо, что всегда и везде по самой своей сути «Науки, Литература и Искусства… покрывают гирляндами цветов железные цепи», которыми угнетательская власть опутала людей, и заставляют народы «любить свое рабское состояние…» (37, 12).

Не менее плодотворным новшеством Вольтера была попытка создания истории материальной культуры человечества. При этом со всей очевидностью обнаружилось, что как философа и историка Вольтера в первую очередь интересовали те идеи, которые не оставались исключительным достоянием «чистого» разума, а становились импульсами человеческого действия, находили практическое воплощение. Для Вольтера это означало совершенствование орудий труда, рационализацию способов производства и обращения жизненных благ, техническое оснащение цивилизации. Вольтер заявлял, что тот, «кто хочет читать историю как гражданин и философ, не может не интересоваться тем, почему та или иная нация была могущественной или слабой на море, как и насколько обогатилась она в течение века. На этот вопрос ему ответят данные об экспорте. Он захочет узнать, как учредились искусства, ремесла и мануфактуры» (6, 16, 140). Вольтер и другие историки-просветители явились пионерами в разработке истории экономического развития общества, исследование чего таило в себе перспективу преодоления идеалистического понимания истории.

Существенные новшества Вольтер внес и в трактовку политической истории. Он значительно расширил круг включаемых в нее проблем, полагая, что она не должна ограничиваться характеристикой деятельности монархов и прочих правителей. Выражая новые научные и социально-классовые установки, Вольтер в процессе работы над «Веком Людовика XIV» заявлял, что пишет это произведение «как человек, а не как подданный». «Я хочу живописать прошедшее столетие, а не только его государя, — говорит Вольтер. — Я устал от тех историй, в которых речь идет о похождениях какого-нибудь короля, как если бы он один существовал или как если бы ничего не существовало вне отношения к нему. Одним словом, я в большей степени пишу историю великого века, нежели историю великого монарха» (7, 10, 129–130). Несколько позже Вольтер уточнил, что подлинными субъектами истории являются народы и задача историка заключается именно в том, чтобы охарактеризовать прошлое народов, их «нравы и дух». Чтобы узнать «историю людей, вместо того чтобы знать ничтожную часть истории королей и дворов» (6, 16, 140), Вольтер считал необходимым исследовать численность и сословный состав населения интересующей страны, отношения между различными сословиями, законы и их применение; все это должно сочетаться со столь же обстоятельным знанием экономики и культуры страны.

Хотя сам Вольтер смог лишь в довольно ограниченной мере (прежде всего из-за уровня фактических знаний XVIII в.) обрисовать различные аспекты жизни множества охваченных его вниманием народов, уже одно обоснование принципа исследования ее действительно существенных проявлений явилось большим достижением вольтеровской философии истории, оплодотворившим конкретную отрасль знания об обществе и стимулировавшим ее дальнейшее развитие.

Отвергая провиденциализм, Вольтер нередко характеризовал всемирную историю как «хаос» событий, каждое из которых вызвано к жизни естественными причинами, но совокупный ход которых не подчиняется никакой закономерности и в этом смысле представляет собой цепь случайностей. Вместе с тем Вольтер усматривал во всемирной истории некоторые постоянно действующие тенденции, к числу которых он относил, во-первых, стремление людей к счастью, а во-вторых, способность человеческого разума продуцировать знания, вырабатывать истинные идеи. Под влиянием этих двух тенденций в истории, согласно Вольтеру, наблюдалось движение от первобытной дикости и последующей варварской грубости «к цивилизованности нашего, времени» (6, 24, 547), или «прогресс». Реализация стремления людей к счастью и совершенствование разума рассматриваются Вольтером как важнейшие проявления и вместе с тем критерии прогресса человечества. С точки зрения первого из этих критериев человеческое прошлое представлялось Вольтеру довольно безотрадным. Он писал, что из философски трактуемой истории «видно, как ловкие и удачливые люди порабощают глупцов и уничтожают несчастных и как сами эти ловкие и удачливые люди становятся игрушками судьбы, подобно рабам, которыми они управляют» (там же, 548). Немногим лучше выглядит это прошлое с точки зрения второго из названных критериев: «Видно, как следуют друг за другом предрассудки и как они изгоняют истину и разум» (там же). Однако здесь взгляд Вольтера радуют четыре эпохи, или «века», отмеченные мощным культурным подъемом. Это, во-первых, «век Филиппа и Александра Македонских», когда развертывалась деятельность Перикла, Демосфена, Платона, Фидия, Праксителя. Далее следует «век Цезаря и Августа», в который творили Лукреций, Цицерон, Тит Ливий, Виргилий, Гораций, Овидий, Витрувий, Варрон. Затем, после мрака средневековья, ярким светом воссиял «век Медичи», под которым имеется в виду эпоха итальянского Возрождения. И наконец, картину культурных взлетов завершает «век Людовика XIV», вписавший славные страницы в историю французской драматургии, поэзии, живописи, науки, философии. «Не надо думать, — предостерегал Вольтер, — что эти четыре века свободны от несчастий и преступлений. Совершенствование искусств, культивируемых мирными гражданами, не помешало государям быть честолюбивыми, народам — мятежными, священникам и монахам — временами коварными…» (6, 14, 156–157).

Если бы к этой классификации, созданной в самом начале 50-х гг., Вольтер вернулся спустя полтора-два десятилетия, то он бы имел все основания дополнить ее еще одним, пятым «веком», охватывающим XVIII столетие и имеющим своим содержанием французское Просвещение. При этом речь должна была бы идти о соединении «прогресса разума» с успехами в борьбе за освобождение человечества от гнетущих его несчастий. «Посмотрите, — с воодушевлением восклицал Вольтер за год до своей смерти, — почти все государи Европы свидетельствуют свое уважение философии, а полвека назад не поверили бы, что она сможет приблизиться к ним. Нет ни одной провинции, где не нашлось бы мудрого человека, работающего над тем, чтобы сделать людей менее дурными и несчастными. Повсюду новые учреждения для поощрения труда и, следовательно, добродетели. Повсюду разум делает успехи, которые пугают даже фанатизм» (6, 30, 586). Скорее всего Вольтер назвал бы свою эпоху «веком философии», поскольку последней все просветители отводили инициативную роль в намечаемом ими преобразовании человеческой жизни. Вольтер подчеркивал, что именно философия «увеличила число академий в стольких королевствах и республиках; эти академии, приумножая знания, распространили человеческий разум. Благодаря этому же духу, который мало-помалу распространяется, стали больше, чем когда бы то ни было, уделять внимания земледелию, и мудрецы думают о том, чтобы сделать землю более плодородной, тогда как честолюбцы заливали ее кровью. Надо, думать, что в конце концов разум и промышленность постоянно будут делать новые успехи, что возрастут полезные искусства и что предрассудки, которые являются не последним из бичей, наполняющих человеческую жизнь тягостными несчастьями, исчезнут у тех, кто находится во главе народов, и что философия, распространившись повсюду, немного утешит человечество за те великие бедствия, которые оно всегда испытывало» (6, 24, 475).