Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович - Страница 44

Kто может в такую засуху вспахать затвердевшую землю, если только у него не особая кость!? Мальчик перепугался.

Может, это злополучная старуха? Он уже хотел убежать, как увидел одноклассницу, внучку Хилканы. Это она пахала. Еле доставая до ручек плуга, некрасиво рас ставив ноги, она напряженно старалась провести прямую борозду.

Девочка его заметила. Мальчик смущенно, неловко пошел к ней и обнаружил ее бабку, Хилкану; согнувшись в три погибели, слов но галка, подбирающая зерна, она брела по участку, собирая стеб ли прошлогодней кукурузы. Девочка остановила животных, выпрямилась, опять стала тоненькой, высокой. Ее большие, ясные глаза улыбались. Но сейчас улыбка этой милой девочки представилась ему иной, искаженной.

Говорят, они все такие... А зря не будут говорить, наверно...

Мальчик содрогнулся.

Может, и земля под его ногами совсем иная? И все, что он ceгодня увидел, просто дурной сон? Ведь говорят же: когда кто-то попадется им на злой глаз и они захотят вынуть из живого cepдце, сожрать его, то незаметно заманивают несчастного на свою землю. Может, из-за этого он и слышит в последнее время по утрам голос отца — наверно, они подстроили это, чтобы приманить его к себе. Может, дома сейчас лежит его тело, ни живое, ни мepтвое...

Мальчик невольно ощупал себя, кожа стала «гусиной».

Вот приближается старуха, на ее лице торчит большущий нос.

Даже козы, словно поджидали его, подошли ближе, посматривают то на него, то на девочку, то на старуху. Кажется, стоит им пожелать — и они заговорят; такой у них странный взгляд.

Наверное, и козы не обыкновенные. Если захотят — могут пpeвратиться в волков. И место какое-то странное, необычное, может, это и есть место нечистых, скрытое от глаз простых людей. Но почему-то здесь не видно ягненка.

— Что-нибудь случилось? — спросила девочка.

Мальчик опомнился, увидев изменившееся лицо девочки, услышал ее голос. Наверно, перед этим у него потемнело в глазах, потому что сейчас стало светлее; он увидел туман, запутавшийся в ветвях деревьев; земля, уходившая из-под ног, остановилась, уперлась в его ступни.

— Случилось несчастье?! — дрогнул голос у Хилканы.

Мальчик метнул взгляд в ее сторону, она была очень похожа на козу, глазевшую на него, и глаза у нее так же быстро, боязливо мигали.

— Ничего не случилось, — ответил он чужим голосом, глухим, словно издалека.

Старуха и внучка вздохнули с облегчением.

— Я уже второй раз пашу, — гордо сказала девочка.

Было видно, что она уже давно хотела похвастаться.

— Земля не очень твердая? — мальчик потихоньку приходил в себя.

— Здесь она не бывает твердой, рассыпается, почти песок, ответила Хилкана. — Только потому, что некому больше пахать.

А то кто бы заставил трудиться такую маленькую!

— Мнe не очень трудно. Если б не руки! — девочка показала узкие покрасневшие ладошки. — И буйволицу жаль, она вот-вот должна отелиться, ей трудно.

До мальчика дошло, что он стоит на обыкновенной земле, видит знакомых людей, что не он потерялся, а ягненок.

— Наш ягненок исчез, я надеялся, что вы что-нибудь знаете.

Старуха и девочка переглянулись.

— Какой шерсти?

— Ты разве не знаешь, белый-белый, без черной шерстинки, — грустно сказала внучка. — Я же говорила, что это его ягненок.

— А где он?

— Качия вез его рано утром, держа на седельной луке.

— Наверно, мать отдала за какие-нибудь долги. Что ей делать, одинокой, — вздохнула Хилкана. — А он, как ворон, чует, где можно поживиться! Ушли все наши мужчины, а то кто бы ему дал такую власть! — Ему весной всегда становится плохо, болят его кривые кости, двигаться не может. И каждый год в это время молится за себя, жертву приносит. Помнишь, бабушка, прошлой весной он у нас забрал ягненка...

— И ничего не заплатил за него.

Мальчик, не сказав ни слова, повернулся и выбежал со двора.

Не может быть, чтобы сегодня взял его и сегодня же зарезал! Мальчик выбежал на дорогу и, повернув, поспешил к реке.

Качия теперь был большим человеком. А до войны никто им не интересовался. Разве только тот, кому понадобится плетка. Качия делал плетки и никто не знал, где и когда он этому научился.

Его родители никогда не были наездниками и даже не держали коня. Жили в каком-то ущелье, возделывали кукурузу, варили мамалыгу, так и существовали. Если кто вспоминал о Качии, то жалел его. Когда Качия что-нибудь недостойное сотворит, его прощали: «Он богом обижен, что спрашивать с калеки!» Дети, все лето торчавшие на реке, хорошо его знали. Нередко в гуще детишек, заполнивших речную заводь, неизвестно откуда возникший Качия, голый, неожиданно кидался и начинал их ловить. Он плавал, как собака с перебитым хвостом. Острые локти торчком, как у кузнечика-богомола, высовывались из воды. Дети кидались от него врассыпную: если схватит кого негнущимися пальцами, толчком погружает с головой в воду и победно орет.

Мальчик спустился в долину и заспешил...

Сейчас Качия на видном месте. С начала воины он — сельский милиционер: не было в селе такого двора, который он не посетит хотя бы раз в неделю. Eго кляча постоянно держала опущенной свою дышлообразную шею, ему не удавалось поднять ей голову даже на ровном месте, не то что на подъеме. Качия обычно разваливался в седле, поводья свободно провисали. Но приближаясь к дому или подъехав ко двору, он обязательно так хлестнет клячу, что плетка словно выстрелит. Кляча не прибавляет шагу от уда ров; пошатнется, прижмет уши, словно собирается укусить, и взмахнет нечесанным, в репьях, хвостом. Говорят, что у паршивой кобылы хоть грива густая, а у этой клячи шея почти лысая, грива — редкими пучками.

Невзирая на свою худобу и вид одра, она таскала на себе Качию по этой земле, словно платила свой долг: ведь всех крепких коней увели на войну.

«Что привело его в наш дом, чтоб сломал себе ноги!» — каждый увидевший Качию у своего дома, возмущался. А его ноги и в самом деле ходили не лучше перебитых. Как люлька без при вязи он раскачивался на ходу, словно хромал на обе ноги. Кто бы ни видел шагающего Качию, сравнивал его с уткой, ноги которой не приспособлены для твердой земли, но нужда заставила ее добираться по суше от одного водоема к другому. Шеи у Качии почти не было: квадратная, массивная его голова, казалось, воткнута прямо в плечи, но она легко поворачивалась в этом углублении: можно было подумать, что она может вращаться кругом. Пальцы на болтающихся длинных руках не гнулись. А на голове внезапно, словно чужая папаха, масса вьющихся черных волос.

Мальчик быстро шел по широкой ложбине у реки, он очень устал. До войны эта поляна у реки никогда не пустовала. Сюда приходили разыскивать своего коня или буйволицу, сюда являлись в поисках пропадавших на реке детей родители. Человек, искавший своего коня и разглядевший его в гуще табуна, начинал трясти тазик с солью или кукурузой, чтобы подманить коня характерным звуком. Необъезженные, горячие скакуны вставали на дыбы, с громким, трубным ржанием, вихрем уносились подальше и наблюдали издали. Остальные нерешительно топтались на месте, вытягивая шеи, пытаясь разглядеть, что в тазике. Подманив свое го коня, хозяин ставил тазик на траву; всегда вокруг него толпилось несколько коней, старающихся сунуть в него морду. А в лужах целыми днями, пока не спадет жара, черными глыбами валялись буйволы, словно камни, рухнувшие со скал.

Мальчик помнит, какое множество людей собиралось здесь в летние дни, какие ребята! Что только здесь не затевалось: плавание, скачки, джигитовка, бег, игра в аймцакиача*! Посреди этой поляны раскинул ветвистую крону огромный граб, его считали чуть ли не домом; в жару под ним прохладно, в ливень, сильный и быстрый как скакун, под ним сухо. Мальчик встречал здесь замечательных людей, интересных путников, каких только сказок не слышал у граба! Сейчас он подходит к этому грабу и думает: бегая весь день по улицам и переулкам села, мимо разных домов и дворов, он по частям оставлял свои воспоминания, которые казались ему такими важными, ценными, а у этого граба оставит все остальное и станет совсем другим, пойдет по новому, еще неизвестному ему пути.