Мир в табакерке, или чтиво с убийством - Рэнкин Роберт - Страница 13

• Предыдущая
• 13/60
• Следующая

Я сообщил ему, что я – посол королевы Виктории, императрицы индийской, желавшей познакомиться с прекрасной танцовщицей, о которой она столь много слышала.

– Вы ему наврали, – сказал Норман.

– Да, Норман, я солгал. Я сказал, что королева английская желает увидеть ее лично. Я жаждал заполучить эту девушку. Я сказал бы что угодно. Старик долго рыдал, объясняя, что девушка – его внучка, и боги любят ее. Я согласился, что она действительно прекрасна, но он сказал, что не это имел в виду. Она была избранницей богов, сказал он, потому что когда в детстве она спала под священным деревом бодхи, ее укусила королевская кобра.

– Ненавижу змей, – сказал Норман. – В Хэнвелле был один парень, который заснул в парке, и рот у него был открыт, и…

И Норман схлопотал.

– Гад, больно же! – заорал он.

– Укус королевской кобры смертелен, – продолжал профессор. – Но девочка не умерла. Крестьяне решили, что это знак того, что боги благословили ее. Может быть, даже какая-то из богинь. Естественно, будучи цивилизованным англичанином, я пренебрегал подобными бессмысленными суевериями, но сказал старику, что королева Виктория – тоже одна из богинь, и что она хочет встретиться с подобными себе. Старик не допускал мысли о расставании с девушкой, он все просил и просил меня отступиться, а я все лгал и лгал ему. Девушка вскоре вернется – сказал я – со щедрыми подарками, которыми осыплет ее королева-богиня. При этих словах он несколько оживился, но сказал, что девушка обязательно должна вернуться к нему не позднее, чем через полгода, потому что ей нужно было петь на каком-то религиозном празднестве, или что-то вроде того. Я с готовностью согласился.

Итак, я увез девушку с собой. Звали ее Ная, и я решил, что сделаю это имя известным всему миру. Мы проехали, выступая по дороге, через Персию в Среднюю Азию, из Греции в Европу, и везде, где она пела и танцевала, зрители просто сходили с ума. Мы выступали перед коронованными особами, и нас привечали во дворцах, и к тому времени, когда мы достигли берегов Англии, у меня не осталось сомнений, что она действительно увидит королеву Викторию.

– Ну и как, увидела? – спросил Норман.

– Нет, Норман, не увидела. Прошло пять месяцев, и Ная собралась домой. Я говорил ей, что она скоро встретится с великой королевой, и что потом я отвезу ее обратно в ее деревню. Конечно, я не собирался делать этого. Видите ли, я безнадежно влюбился. Я возжелал ее. Я хотел полностью обладать ей. И Ная начала чахнуть. Она бледнела и худела, и отказалась есть. Она заперлась в своем фургоне и не выходила оттуда, и ей становилось хуже и хуже день ото дня. Я старался ухаживать за ней, как только мог, но с ужасом видел, как ее прекрасное лицо, изборожденное морщинами вокруг прекрасных глаз, лишается красоты, и слышал, как голос ее – о, столь сладостный! – превращается в хриплый шепот.

Я позвал докторов, чтобы они помогли вернуть ей здоровье, но эти ученые мужи осмотрели ее и лишь покачали головами. Они не смогли ничего сделать.

– Так она, значит, загнулась? – спросил Норман.

– Нет, Норман, она не загнулась. Она вернулась домой.

– Говно история, – заявил Норман. – А в конце вообще все испоганили.

– О нет, это еще не конец, – профессор Мерлин покачал увенчанной древним париком головой. – Это еще совсем не конец. Я сел рядом с ней и, не в силах помочь ей, смотрел, как она ускользала от меня. Я видел, как ее кожа, безупречно гладкая прежде, покрывается морщинами и теряет цвет. Я видел, как тускнеют ее глаза. Она умоляла меня оставить ее одну, но я отказался. Я осознал, что натворил: как, в алчности своей, довел ее до этого. И затем, однажды ночью, это закончилось.

– Умерла, значит, – сказал Норман.

– Она вскрикнула! – закричал профессор, от чего Норман едва не обмочился. – Она вскрикнула и ее начало корчить. Она сорвала с себя одеяло, а затем – ночную рубашку. Я пытался уложить ее обратно в постель, но она вырвалась из моих объятий, и тут все и произошло. Ее кожа покрылась трещинами. Ная поднялась на ноги передо мной, встала на кровати во весь рост, и кожа осыпалась к ее ногам, как шелуха, и теперь она стояла передо мной, прекрасная, обновленная, нагая. Потрясение было столь велико, что я упал замертво, а когда очнулся на следующее утро, ее уже не было. Она оставила мне записку, прочтя которую, я понял, что я натворил, когда увез ее из индийской деревни.

Видите ли, она была обещана богам. Когда, в детстве, ее укусила королевская кобра, ее матушка в молитве пообещала Шиве отдать свою жизнь в обмен на жизнь ее дочери. Всевышний, должно быть, услышал мольбу и сжалился над ней. Мать умерла, но девочка выжила. Однако она теперь принадлежала богам, и с того дня она больше не старела. Каждый год она сбрасывала кожу и являлась рожденной заново. Старик в деревне не был ей дедом – он был ей младшим братом.

Она забрала все деньги, которые я заработал на ее выступлениях, и купила билет в Индию. Я не пытался преследовать ее. Кто ее знает, может быть, она и по сей день живет в своей деревне, столь же прекрасная и молодая, как всегда. Я никогда туда не вернусь, и я молюсь, чтобы ни один человек с Запада туда не добрался.

Мы докурили в молчании, лишившись дара речи после этой необычайной истории.

Норман, однако, лишился дара речи ненадолго.

– Ничего так сказочка, – сказал он. – Жаль, что вам нечем доказать, что это правда.

– Разве тебе не хватает доказательств? – спросил профессор.

– Каких? Что это правда, потому что вы это рассказали?

– Какие же еще доказательства ты хочешь получить?

– Кожу могли бы показать.

– Но я же показал.

– Нет, не показали, – сказал Норман.

– Отнюдь, мальчик мой, я показал. Я приказал выдубить сброшенную ей кожу и сделать из нее шкатулку. Ту самую, из которой ты ел сладости.

До этого мне ни разу не приходилось быть свидетелем реактивного блева, и, надо признаться, картина была впечатляющей. Лицо Нормана стало ярко-серым, он, шатаясь, вывалился из фургона и бросился бежать.

Пара– другая особенно крупных псов бросилось ему вдогонку, но Норман без труда оторвался от них.

Профессор уставился на перепачканный ковер.

– Если его так вывела из себя шкатулка, – сказал он, – хорошо, что я не сказал ему, из чего сделаны сладости.

– Так из чего же, все-таки, были сделаны сладости? – спросил я Т.С. Давстона, когда мы однажды ночью, месяц спустя, отправились к «грязным акулам».

– Из кусачих жуков, наверно.

Я бросил в канал пару червяков.

– Не знаю, стоит ли мне ходить к твоим так называемым дядюшкам, – сказал я Т.С. Давстону. – Кого ни возьми, все со странностями, и после них мне снятся кошмары.

Т.С. Давстон рассмеялся.

– Профессор как раз нормальный, – сказал он. – У него самая большая коллекция китайских табакерок с эротическими картинками из тех, что я видел.

– Ради бога. А как насчет этой истории, которую он рассказал? Ты веришь, что это правда.

Т.С. Давстон покачал головой.

– Нет. Но на Нормана это подействовало именно так, как должно было, ты не находишь? Сейчас он намного приятнее.

А вот это точно была правда. Норман стал намного приятнее. Более того, он стал нашим лучшим другом, и теперь смотрел на Т.С. Давстона как на ментора. Послужила ли этому историю профессора, можно только догадываться. Я думаю, что этому, скорее, послужило то, что произошло днем или двумя позже.

По– видимому, когда Норман сбежал из фургона профессора Мерлина, он каким-то образом обронил ключи. Кто-то подобрал их и ночью забрался в лавку мистера Хартнелла, стащил несколько блоков американских сигарет и оставил ключи на прилавке.

Норман не рассказал отцу ни о том, что он потерял ключи, ни о том, что он был на ярмарке, но мистер Хартнелл, по всей вероятности, выбил бы из него правду, если бы за него не вступился Т.С. Давстон.

Юный Давстон рассказал старшему Хартнеллу весьма убедительную историю про то, как младший Хартнелл спас пожилую леди от ограбления на улице, но в результате был избит и ограблен сам.

• Предыдущая
• 13/60
• Следующая