Стена Зулькарнайна - Джемаль Гейдар Джахидович - Страница 62

Итак, пока исламский мир выясняет внутренние отношения и тешит себя надеждой мирного сосуществования с Западом, работа по его уничтожению уже идет полным ходом. Выработка единого исламского проекта, который смог бы объединить всю умму — нелегкая задача, но это наш единственный шанс выжить.

Выработка и реализация этого проекта, преодоление разногласий на основе принятия соглашений, под которыми могли бы подписаться все мусульмане, невозможно без привлечения России, потому что большая часть России — это историческая исламская территория, и мы не можем говорить об исламском проекте, не включая ее в качестве ключевого звена, тем более что ислам в России переживает фазу бурного возрождения.

К 50-летию со дня смерти И.В. Сталина

СТАЛИНИЗМ КАК ФОРМА МЕЖДУНАРОДНОЙ РЕАКЦИИ

Для большинства наших современников сталинизм предстает в образе людей «вчерашнего дня» — пожилых людей из малообеспеченных слоев общества или же юных маргиналов, плохо понимающих о чем речь. Скажи таким «оптимистам», что реальный сталинизм окружает нас сегодня со всех сторон, в первую очередь в так называемых «реформах», — не поверят! Но правда еще невероятнее — возможно, мы стоим на пороге возврата сталинизма в мировом масштабе…

В 1917 году произошло беспрецедентное событие: на территории российской империи одним ударом была уничтожена элитарная система, входившая составной частью во всемирную структуру господства и эксплуатации. Попытка подобного масштаба осуществлялась до этого только в Великой французской революции 1789 года, однако она была не завершена, ибо закончилась монархической реставрацией всего через двадцать пять лет после своего начала. Массовые казни аристократов на гильотине в действительности коснулись только наиболее пассивной либеральной части знати, не готовой вооруженным путем отстаивать свои классовые привилегии. В итоге после реставрации французский правящий класс только укрепился и расширился за счет наполеоновских выдвиженцев и крупнейшей буржуазии, пройдя своего рода модернизационную перестройку.

В России разгром традиционного правящего класса принял необратимый характер. Именно это имеют в виду противники русского большевистского проекта (типа Збигнева Бжезинского), называя Россию «черной дырой»: огромная страна выпала из системы и ее хозяева после 1917-го (кто бы они ни были) уже не входят и никогда не смогут вернуться в правящий миром истеблишмент, формировавшийся на протяжении последних нескольких столетий.

Удар, нанесенный Системе был настолько силен, что в течение, по крайней мере, пятнадцати лет после краха Романовых (до 1933 года) сохранялась перспектива выхода революции за пределы СССР и падения капиталистических режимов, по крайней мере в континентальной Европе. Однако этого не произошло, поскольку буквально через несколько лет после прихода к власти партии большевиков (своего рода неоякобинцев) революционный ленинизм был побежден в жестокой внутренней борьбе контрреволюционным сталинизмом. Это название, связанное с именем Сталина, наиболее точно отражает суть явления, хотя современники пользовались для его описания понятиями, заимствованными из французской революционной истории: жирондизм, термидор, бонапартизм и т.п. Сталинизм, обобщая в себе все черты упадка пассионарности и реакции, типичные для минувших революционных попыток, вместе с тем представляет собой фундаментально новое явление. Под лозунгами диктатуры пролетариата к власти в России прорвалась люмпенизированная мелкая буржуазия, предвещая глобальные изменения в расстановке мировых социальных сил.

«Нет более практичных и более циничных людей, более склонных все решать через убийство, чем привилегированные плебеи, которые всплывают на исходе революций, когда над огнем затвердевает лава, когда революция всех оборачивается контрреволюцией немногих против всех» — так характеризовал известный франко-русский писатель Виктор Серж в своем романе «Полночь века» то, что произошло в России в конце 20-х — начале 30-х годов. В самой советской литературе противостоящие друг другу силы ленинизма и сталинизма нашли воплощение в двух предельно концентрированных образах Павки Корчагина, созданного Н. Островским, и Пьера Присыпкина у Маяковского. Как отмечает один из современных исследователей советской истории, Сталин внутренне стоял на позициях, близких к мироощущению Присыпкина, но понимал, что с таким «ресурсом» власть перед лицом внутренних и внешних угроз сохранить невозможно. Именно поэтому он был вынужден опираться на риторику и политтехнологии, которые вводили в заблуждение «корчагиных», использовали их как мобилизационный потенциал. Эта риторика долгое время обманывала и мировое левое движение, даже те лидеры сопротивления западному капитализму, которые воочию убеждались в перерождении советской власти в СССР, считали необходимым молчать об этом и участвовать в сталинском обмане, ибо полагали, что другой политической базы у мировой революции нет. На этих позициях в известной мере стоял даже Троцкий, считавший, что существование СССР надо отстаивать любой ценой, поскольку, несмотря на сталинский режим, он все же является государством рабочих и крестьян. Даже он, будучи наиболее глубоким критиком «термидорианско-бонапартистской контрреволюции» Сталина, не понял до конца, что речь идет не просто об откате, энергетическом спаде или злокачественной опухоли в рамках базового марксистско-ленинского проекта, но о подготовке нового мирового порядка, очертания которого мы начинаем угадывать только теперь: глобальный постдемократической эры. Эры, в которой лозунг о диктатуре пролетариата лишь предвещает «железную пяту мировой олигархии».

Чем руководствовался лично Сталин, уничтожая своих бывших политических соратников и приводя к власти деидеологизированного люмпена, превращавшегося в его структуре в циничного и наглого бюрократа, озабоченного лишь расширением рамок собственного материального потребления? На наш взгляд, внутренней психологической доминантой Сталина было стремление войти в мировую систему, которая имеет гарантию существования завтра, послезавтра и т.д. Войти ее полноправным членом, что можно сделать только силой. Сталина характеризует своеобразный проектный консерватизм — он строит модель отношений между социальными слоями в своей стране и между государствами на политической карте мира таким образом, чтобы из этих схем невозможно было вырваться. Такова структура режима полномасштабного сталинизма, сложившегося к 1949 году. Таков «ялтинский» мировой порядок, образованный при участии Рузвельта и Черчилля. Именно Ялта раскрывает внутренний пафос сталинского проекта — триумвират, правящий миром, опираясь на неисчерпаемые человеческие и материальные ресурсы. Некий коллегиальный всемирный фараон.

Сталинизм (а не военный коммунизм!) создал контуры постпотребительской экономики, главным мотором которой является осуществление суперпроектов космического размаха. Индустриализация, великие стройки, атомная бомба, космос — сталинские пирамиды, меняющие природу мира. Именно таковы характеристики глобальной олигархической экономики завтрашнего дня в представлении ряда футурологов. Сталин не верил в наследственную передачу власти, не готовил Василия или Светлану в свои политические преемники, как это делают нынешние эпигоны, растрясшиеся из его шинели по просторам СНГ. Он считал, что преемственность — не в родственниках, а в аппарате, который для него имел мистический, даже фетишистский смысл. Аппарат должен был стать той самовоспроизводящейся моделью, которая отбирает из поколения в поколение нужные кадры.

В рамках России, как и предсказывал Троцкий, это привело к концу идеологической партократии и восстановлению капитализма в его ущербной колониальной форме. Однако в масштабе мирового процесса сталинизм обозначил не столько завершение марксистской оппозиции буржуазии, сколько наступление постбуржуазного общества, в котором традиционное отношение к средствам производства (пролетарий, предприниматель) теряет смысл и власть во всемирном масштабе оказывается в руках международной бюрократии и транснациональной мафии, вербуемых из все того же вездесущего люмпена.