Похищение столицы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 57

• Предыдущая
• 57/86
• Следующая

— Какие русские? Тебя тут не было, как ты мог смеяться?

— А я там смеялся. И все русские, которые со мной работали,— они тоже смеялись. Но ты помолчи. Я включу телевизор, и мы посмотрим, что за взрыв случился на Пушкинской площади. Кто совершил такое чудовищное преступление?..

Катя и Маша в этом разговоре не участвовали; Катя, принося из кухни тарелки и слыша обрывки политических деклараций Олега, делала для себя выводы, что Олег этих двух молодцов не боится и что он вообще не боится с евреями обсуждать их проблемы. На кухне работает маленький цветной телевизор, и там, приготовляя салат, она видела авторов Обращения. Все они на одно лицо, и, усаживаясь за стол рядом с Березовским, лидером новой оппозиции, прятали глаза, суетились, точно мыши в доме, где была кошка. Не очень много она смыслила в политических разборках, но понимала, что все эти говорухины, лацисы, гусинские, березовские были чужаками на нашей земле и русский народ, даже самые простые люди, давно уж называли их политической швалью и только не знали, как бы их сбросить со своей шеи. Но вот что ее тревожило: эти-то двое — Кахарский и Фихштейн — из того же ряда суетливых и оборотистых попрыгунчиков, они-то хоть и вежливо беседуют с Олегом, но тоже чужаки и всегда камень за пазухой держат.

Тревожно было на душе у Катерины. Томило сердце скверное предчувствие.

Сеня Фихштейн, обыкновенно дававший волю красноречию своего друга, на этот раз резко оборвал Кахарского:

— Мы дело делать пришли, а ты политические прения затеваешь! Тебя медом не корми, лишь бы о политике словословить!

Голос его, басовитый и хриплый, не шел к его слабенькой щуплой фигурке. Было впечатление, что он промерз и гудит от простуды. И также казалось, что Сеня имел слабые нервы, чем-то недоволен и куда-то торопится. Удивительное противоречие таилось между ними; они были разными во всем: в строении тела, в одежде, в манере держаться и говорить. Но тот, кто их хорошо знает, мог бы поведать о не менее удивительном соответствии их внутреннего мира. Одинаковыми глазами они смотрели на окружающий их мир, каждого встретившегося им человека быстро распознавали: свой или чужой; и если чужой, то насколько враждебен евреям и можно ли его как-нибудь приспособить к своим интересам. Олега Каратаева они знали давно. Раньше этот добродушный синеглазый парень совершенно не различал людей по национальности, не испытывал и тени враждебности к евреям, но, поработав год, а затем второй и третий в американской лаборатории, общаясь там с ирландцами — потомками первых колонизаторов Америки, с неграми — внуками рабов, завезенных из Африки, проникся духом национализма, наслушался рассказов негров о коварстве евреев, стал совершенно иначе относиться к своим российским товарищам — Фихштейну и Кахарскому. Был насторожен к ним и все время ожидал от них какой-нибудь гадости. И только заложенная в нем от природы безбрежная доброта и покладистость удерживали его от проявления враждебности и сохраняли между ними прежние добрые и даже товарищеские отношения. Сеня же и Миша каким- то утробным чутьем угадывали все нарастающую способность Олега творить компьютерный разбой и при этом оставаться никем не узнанным и даже не подозреваемым, понимали важность этих его способностей,— мягко стелили перед ним свою лояльность, демонстрировали готовность оказать любую помощь. Олег знал это, верил им и со своей стороны старался им быть полезным. Еще там, в Америке, набросал на их счета кругленькие суммы, но, к удивлению своему, замечал, что чем больше он накачивал им денег, тем теснее они к нему жались, неотступнее за ним следовали. «Ну и пусть,— думал про себя Каратаев.— Не свои же деньги я даю им. Беру у таких же, как они, дельцов и мошенников. Зато в случае нужды я могу рассчитывать на их помощь. Здесь, в России, они особенно сильны своими связями. Будут просить — и еще дам деньги. Жалко, что ли?..»

Такова была природа их отношений. Где-то он читал про птичек, которые пасутся на теле слонов или бегемотов: склевывают с кожи животных зловредных насекомых. Веками установилась гармония интересов. Для Олега Миша и Сеня — те же полезные птички.

Катя и Маша что-то жарили на кухне, а друзья поглощали салаты, фрукты, запивали водой и вином. Сеня, тревожно поглядывая в сторону кухни, не идут ли женщины, вынул из кармана свернутый вчетверо лист, сунул Олегу:

— Тут список нужных людей. Надо бы им подбросить.

Каратаев развернул лист и читал фамилии, счета, названия банков.

— Ого! Аппетиты!..

— Ничего не поделаешь,— говорил Михаил.— Неизвестно из каких источников, но о тебе прознали и в органах, и на самом верху. Придется качать им деньги, иначе придут «искусствоведы в штатском» и предложат ехать с ними. Повезут ночью, в автомобиле с затененными стеклами, и упрячут в лесу — надолго, а может, и навсегда. Я знаю, как укрыли от всего мира, и даже от семьи, ученых, совершивших важные открытия. К ним приставляют доверенное лицо президента. Так что, если хочешь сохранять свободу, имей с нами дело.

Подошли Катя и Маша, поставили на средину стола большое блюдо с кусками жареного поросенка, и беседа приняла новое направление. Однако пир продолжался недолго, Олегу позвонили. Говорил незнакомый мужчина,— и так, что не сразу его можно было понять. Просил назначить ему встречу без свидетелей. Сказал, что он — представитель самых высших органов и имеет дело чрезвычайной важности.

Олег уклонялся:

— Я человек казенный, собой не распоряжаюсь,— вам придется обратиться к такому начальнику, выше которого уже и быть не может.

— Назовите имя вашего начальника.

— Вы так об этом говорите, будто я всякому незнакомцу называю его имя. Нет, я не имею на это права. Если хотите, передам ему трубку.

И передал трубку Кате. Та говорила серьезно и назначила встречу у подъезда дома в девятнадцать часов.

До семи вечера оставалось три часа, Маша работала на кухне, а Катя уединилась в своей комнате. Каратаев сел за компьютер, стал нащупывать банки в Америке, удобные для его операций. Деньги «выгребал» со счетов двух еврейских банкиров. При этом думал: «Вы меня извините, господа хорошие, но я должен немного вас пощипать. Не знаю, что говорит ваш бог Яхве, но наш Бог советует снимать с себя рубашку и отдавать ее ближнему. Я с вас рубашку снимать не стану, но по одной пуговице вам придется отдать вашим братьям — Сене Фихштейну и Мише Кахарскому».

«Вынул» из их банков по миллиону и перевел на счета Фихштейна и Кахарского. И тут же отстучал по электронной почте письмо:

«Миша и Сеня! Делаю вам привет и говорю такие слова: список, который вы мне показывали, можете повесить у себя в квартире и думать о том, сколько и кому вы пожелаете отсчитать из своих кошельков. Я в ваши бездонные карманы сыпанул по миллиону, и вы теперь уж можете не жидиться. И зарубите себе на носу: ваших клиентов я обслуживать не намерен по той причине, что не боюсь никаких искусствоведов в штатском. Если же они, все-таки, меня навестят, я вытолкаю их в шею, а вас в тот же день сделаю нищими, и вы лишитесь удовольствия лицезреть меня.

Ваш друг в доску Олег».

Одарив жаждущих, «прошелся» по банкам, с которых накануне снимал большие суммы. Все они молчали, словно в рот воды набрали. И только один банк, самый небольшой, «насиловал» свою защитную систему, побуждая ее найти обидчика. Сюда Олег послал письмецо:

«Паук двуногий! Не дергайся. Р-разорю!

Вася с Кергелена».

Катя по мини-телефону позвонила Старроку, сообщила о желании человека из компетентных органов встретиться с Объектом. Тот не удивился, сказал:

— К вам приедет генерал-майор Муха Родион Иванович, начальник отдела охранных структур. Ему поручено взять наш Объект под опеку.

— А мы? — упавшим голосом спросила Катя. Она почувствовала, что почва уплывает у нее из-под ног. Больше всего на свете она боялась очутиться в стороне от Каратаева. И не только потому, что лишались финансовой поддержки все ее начинания; денег на ее счетах было много. Страшилась потерять Олега, утратить возможность видеть его каждый день и час, общаться с ним и влиять на него.

• Предыдущая
• 57/86
• Следующая