Куда ведет Нептун - Крутогоров Юрий Абрамович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/54
• Следующая

Прокофий чудно играл на цимбалах, с оттяжкой, удальски ударял крючочком по струнам, брат-петербуржец отделывал коленца:

— Ах, лапти, вы лапти, вы лапти мои… — И пронзительно восхитился: — Лапоточки-и-и-и-и!

Прокофий и Яков забубенными голосами вплелись в лихой припляс:

— Лапоточки-и-и-и-и!

То была любимая фамильная песня. Может быть, тут сказалось то, что древний корешок дворянского рода вел начало от опричника Варфоломея по кличке Лапоть. На одном из цветных изразцов домашней печи вязью начертаны хитроватые слова: «На дорогу идти — пятерым лапти сплести».

Борис Иванович лет пятнадцать назад по царскому указу ушел из дому в дальнюю дорогу — строил верфи под Воронежем для азовского флота, ладил струги и галеры. Обласканный за точное ремесло, был призван царем Петром в столицу.

Жил бобылем, детей не имел. Самые дорогие подарки привез племяшам, пятнадцатилетним недорослям, двоюродным меж собою братьям — Харитону и Дмитрию. Парни натянули на ноги юфтовые башмаки с латунными пряжками, облачились в рубашки с красными подмышками. Дворовая ребятня восхищалась: «Пряжки-то, пряжки! А рубахи-то на иноземный манер шиты».

Петербургский дядька с первых же дней начал завоевывать души Харитона и Дмитрия. Свой резон был.

Годов ему под сорок, а резвость ребячья. Необычной командой будил утром:

— Эй, марсовые, айда на Ловать купаться!

Шумно, как лось, продирался сквозь кусты крушины, на ходу вылезал из рубахи, с гиканьем хватался за конец веревки, что висела на суку вербы, и, раскачав ее, с поджатыми ногами плюхался прямо в середку Ловати. Урчал, шипел, блеял, подняв безбородое лицо к восходящему солнцу. Орал что есть мочи:

— Непотре-е-ебе-ен без гро-о-ому-у!

Подплывал к кому-нибудь из племяшей, шустро подбивался под живот, белоспинной рыбиной выплескивался наружу, переворачивая племянника с живота на спину, а то и утопляя.

— Горе тому, кому достанусь!

По течению добирались до небольшого островка. Здесь у парней на отесанных палках стоял шалаш-треух, а в потайном уголке — фитилек с кремнем, бачок, крупа, соль, лук.

Минутное дело — наловить рыбы в Ловати.

Вскоре на огне, подгоняемом речным ветром, кипела уха-ушица.

Дядька вырвал из шалаша три палки.

— Учиться рапирному бою, марсовые!

Марсовые наскакивали на дядьку, пытаясь поразить его в самое сердце. Но дядька владел палкой не хуже, чем саблей. Делал неожиданные выпады, выбивал «рапиры» из рук племяшей, повергая их наземь:

— Победа любит прилежание!

Не спуская с дядьки восторженных глаз, ожидая от него новых чудачеств, парни, обжигаясь, хлебали уху.

— А Нева с Ловать будет или пошире?

— Нева-то? Ого-го. Ширина! — Дядька развел руки, уважительно осмотрел пространство меж ладонями. Стало ясно: Неву с Ловатью сравнивать нельзя. — Холодюща-а-я!

И так сказал — зябко стало. Можно подумать, Борис Иванович умеет восхищаться среди прочих рек лишь Невой-рекой, державной, суровой, широкой. Нет, совсем не так.

— А Ловать глаз веселит. Лапоть знал, где селиться. Где Лапоть, там Ловать.

Борис Иванович исподлобья разглядывал племяшей. Какие же они разные. Харитон носат, бульба — не нос. Хрупок, увертлив. Лежит на спине, облокотившись на худые локти, колени подогнул — кузнечик. Губы круглые, глаза узкие: хитрован-иваныч. Дмитрий в плечах пошире и ростом повыше, чернобров, ох, девки любить будут! Глаза вопрошающие. Словно раз удивился в далеком детстве и все удивляется. Дмитрий как лег на песок — не шелохнется. Харитон, в отличие от брата, ни минуты на месте не усидит. То на руках пройдется, то сиганет над костром, то, подражая дядьке, заголосит во всю ивановскую:

— Непотребен без грому!

— А как понимать: непотребен без грому? — спрашивает Дмитрий. — Присловье такое?

— Нет, братец ты мой, не присловье, — сказал Борис Иванович. — Военного флота секрет.

— Никому и сказать нельзя?

— Никому. — Губы тонко сжал, запечатался, как конверт с тайной бумагой. — Но вам, марсовые (распечатал конверт, распечатал!), но вам — скажу. Слова сии есть боевой девиз корабля «Барабан». Строили на реке Воронеж галеры — воевать янычар под Азовом. Петр Первый приказал день и ночь быть на верфях. Тысячи народу со всей России собралось. Надо флот к весне поставить.

— Поставили?

— А как иначе? Каждому судну имя присваивали. Да позвончее. Помню, спускали галеру, судили-рядили, как обозвать ее. Для пущего устрашения врага. Царь наказал: числиться кораблю «Барабаном». А девиз ему такой пристал: «Непотребен без грому».

— Звонко!

— А ты как, Харитон, думал. Матрозы и офицеры вполне довольны. Девиз силы прибавляет, дух боевой укрепляет.

— А какие были другие корабли?

— Да много. Целая флотилия. Был, помню, корабль «Бомба». Да, да, «Бомба».

— И девиз был?

— Ясное дело. «Горе тому, кому достанусь».

Харитон смотрел на широкую курчавую грудь, мощную короткую шею Бориса Ивановича. А хорошо, что им такой дядька достался. Ну когда и кто из взрослых так серьезно и в то же время весело разговаривал с ними?

И Дмитрий восхищался, влюбленно ловя каждое слово петербургского родственника. Конечно, и их отцы лыком не шиты, хоть и Лаптевы. Но нет того задора, удали. Та же кровь, лаптевская, черт возьми, но точно из другого рода-племени. Флотский человек. Неужто все флотские такие?

— Была еще галера «Рысь». Имя звериное, а девиз с намеком — «Победа любит прилежание». Строил судно «Колокол». Тут ведь как понимать? Колокол — он по чьей-то гибели звонит. Ясно, по чьей. И девиз «Колокол» получил не без умысла — «Звон его не для него».

— Для янычар!

— Для шведов!

Тут племяши показали, что сами кое-что соображают. И дядька похвалил их:

— Всю российскю политику разобрали. Про Гангут-то слышали?

Недоросли не слышали. Даже, прямо скажем, оплошали.

— Гангут кто — адмирал шведский?

Чего с них возьмешь, с недорослей деревенских? Борис Иванович прутиком начертал на влажном песке овальный круг. Провел вбок от круга загогулину, похожую на ступню: пятка широкая, нос узкий. На конце загогулины вдавил в песок ракушку, к узкому Носу приставил скорлупку ореха лещины.

— Такая вот, марсовые, позиция. Круг — Балтийское море. Загогулина — Финский залив. Ракушка — Санкт-Петербург. Ну а скорлупка сойдет за мыс Гангут. Уяснили?

— Ну?

— У Гангута встретились наша и шведская эскадра. Бой разгорелся нешуточный. Крепко мы раскололи шведский флот. Одни скорлупки остались.

Скорлупка лещины наглядно подтверждала дядькин рассказ.

— А ты в той баталии был?

— Галеры мои были. На абордаж шведов брали.

Дядька победно воткнул в песок напротив ракушки кругляшок гальки.

— Остров Котлин. Тут теперь крепость Кроншлот. Сунься кто к Санкт-Петербургу — на бомбу и налетишь.

Так дядька-хитрец мало-помалу обращал племяшей в новое, флотское родословие.

Густо плыли облака, светлые в зените, темные к горизонту.

— Как парусники, — отметил Харитон. На Чудском озере он видел узкогрудые боты.

Дмитрий приложил к уху перламутровую ракушку — молчала. Поглядел на свет — розово загорелась.

— А сколько на фрегате или бриге пушек?

— Где двадцать, где тридцать. А па линейном корабле все шестьдесят.

— Ого! Разом выпалят, так не обрадуешься.

— Гром и молния! — подтвердил дядька.

— Галеры трудно ладить? Весел одних небось сколько.

— Бывает, марсовые, по сорок пар.

— Ничего себе. Весла тяжелые?

— За одно весло, бывает, до двадцати гребцов садится.

— И пушки есть на галерах?

— И пушки, и бомбардиры. Сам Петр Первый числит себя бомбардиром. Флот, говорит, есть вторая рука матушки-России.

Зазвонили к обедне.

• Предыдущая
• 7/54
• Следующая