Королева в услужении - Лофтс Нора - Страница 50

• Предыдущая
• 50/60
• Следующая

Не зная, с чего начать, знакомый спросил:

— Что ты здесь делаешь, старая?

— Занимаюсь своим делом. А ты?

Столбняк, вызванный неожиданной встречей, прошел, и трое дружно рассмеялись.

— Ищем тебя и письма, которые ты несешь.

Не страх, а что-то похожее на беспокойство шевельнулось у нее внутри, и она хрипло проговорила:

— Ты, Вилли, должно быть, хватил лишнего? У меня нет никаких писем.

Она поднялась, изогнувшись, как кошка, столкнувшаяся с тремя злыми собаками.

— Держитесь подальше от меня, иначе вам всем будет худо. — Клык обнажился, глаза угрожающе сверкнули. — Не связывайтесь со старой Кейт!

— Господи, спаси и помилуй, — пробормотал Вилли, торопливо крестясь.

Однако все это не вселило мужества, скорее наоборот. Трое мужчин стояли, сбившись в кучу, И слова «колдунья» и «дурной глаз» кружились у них в головах.

Хозяин таверны молча наблюдал, стараясь, как всегда, держаться подальше от всякой беды. Кто-то утром принес ему два бушеля гороха, и он, демонстративно отвернувшись, стал кружкой пересыпать горох в корзину.

Кейт стояла, полагаясь на свою репутацию ведьмы, которая должна была защитить ее.

Трое мужчин тоже не двигались, соизмеряя страх перед хозяином со страхом перед темными силами зла.

Хозяин спокойно поставил кружку, которой отмерял горох, и направился к бочонкам, сложенным пирамидой позади Кейт. Поравнявшись с ней, он ловко накинул ей на голову мешок, который держал в руках.

— Это убережет нас от дурного глаза, — сказал он с полной уверенностью.

Ему нечего было бояться. Старуха ни разу не взглянула на него, а значит, ему ничего не угрожало. Закрытый мешком, дурной глаз не причинит вреда и остальным. Не торопясь он снял с пояса ремень и закрепил мешок у талии Кейт. Солдаты, верившие, что один только злобный взгляд колдуньи в состоянии разрушить их здоровье, принести несчастье и накликать всевозможные беды, были твердо убеждены, что завешенный мешковиной дурной глаз потерял свою волшебную силу. Поблагодарив от всей души хозяина, они затем подналегли на его пиво и заплатили серебром. Потом Вилли сгреб старуху, словно какой-нибудь сверток — он была, как все колдуньи, очень легкой, и, брошенная в воду, нипочем бы не пошла ко дну, — посадил ее перед собой на седло и вместе со своими спутниками, радостный, поскакал в Винчестер.

На третий день болезни королевы — к всеобщему изумлению, все еще живой — до Винчестера докатились слухи о том, что здоровье короля вызывает тревогу. Подробности известны не были. Одни говорили, что в последнем сражении он был ранен и что рана загноилась.

Для драматизма иногда добавляли — и некоторые тому верили, — что ранил его родной сын Ричард. Другие утверждали, что просто открылась и воспалилась старая рана, давно причинявшая боль. Во всяком случае, король был нездоров, с трудом садился на лошадь, мало ел и пребывал в подавленном настроении.

Именно об этом думал Николас Саксамский, изучая два исписанных листка, который ему пришлось собственноручно вытащить из-за пазухи у старой Кейт. Никто не решался это сделать, потому что она грозила ужасной карой, а проклятия, которыми она осыпала своего господина, было страшно слушать. Однако, как он и подозревал, Кейт, подобно многим ведьмам, сильно преувеличивала свое могущество. Пока дела у него шли очень неплохо, никаких несчастий и бед. Наоборот, он теперь обезопасил себя с обеих сторон. Если Генрих II поправится, Николас сможет преподнести ему завещание и письмо, которые он якобы обнаружил, и тем самым подтвердить свою преданность и бдительность в соблюдении интересов короля. Если же Генрих II все-таки умрет, тогда он как можно быстрее отправит бумаги по назначению. Это создает впечатление, будто он, Николас Саксамский, в действительности был на стороне королевы и не слишком строгим тюремщиком. Даже если королева выживет, что представлялось весьма сомнительным, и сохранит к нему недобрые чувства, она не сможет отрицать, что, отослав завещание и письмо, Николас оказал ей хорошую услугу.

И он не собирается наказывать Кейт за то, что она тайно вынесла важные бумаги и так напугала его. Он вообще не будет ее наказывать. Он охотно предоставит это сделать другим.

Между тем королева все еще жила, и если она выздоровеет, он постарается сделать ее заточение — хотя бы временное — более сносным.

В случае, если королю станет известно о послаблении, он всегда сумеет сказать, что ввел их, принимая во внимание очень тяжелое состояние королевы. Таким образом, прикрыт со всех сторон!

В отличном расположении духа он отправился навестить королеву.

Обе комнаты были прибраны. Альенора лежала на чистых простынях, и за ней ухаживала Марта.

— Какие-нибудь перемены? — спросил сэр Николас.

— Около полудня она очнулась, по крайней мере, открыла глаза и попила воды. И дышит уже легче.

— Прекрасно, — заметил он и ушел, занятый своими мыслями и проектами.

Как только будет можно, королеву следует перевести в другие комнаты на солнечной стороне: чистые циновки на пол; подушки на стулья; хорошая пища и ежедневно немного вина.

В один из вечеров Марта доложила, что королева полностью пришла в себя и, как видно, очень беспокоится за Кейт.

— Когда она снова спросит, скажи ей правду: Кейт ушла в город помочь своим родственникам и еще не вернулась.

— Но, сэр…

— Ты слышала меня. Предпочитаешь передать королеве слова самой Кейт или же рассказать какую-то фантастическую историю, выдуманную бездельниками для времяпровождения в минуты ничегонеделания.

Возвращение к жизни сопровождалось очень странными ощущениями, было порой болезненным и унизительным в своей слабости. Альенора лежала и думала о том, сможет ли она снова ходить, сумеет ли опять ясно мыслить. Новая комната была приятной, пища — хорошей, но ела она мало. Марта и еще две женщины, которые поочередно заботились о ней, были добрыми и застенчивыми, но Альеноре не хватало Кейт, и она тревожилась за нее в те минуты, когда удавалось сосредоточить разбегающиеся мысли на старой женщине.

Как бы там ни было, но Альенора поправлялась и временами демонстрировала свой прежний строптивый характер. Однажды, когда она смогла сидеть на стуле у окна, к ней пришел Николас Саксамский. По его словам, он был рад видеть ее наконец поднявшейся с постели и надеется, что ей здесь хорошо.

— Так хорошо, — ответила Альенора, — что я начинаю бояться за здоровье его величества.

— Насколько нам известно, со здоровьем у его величества все благополучно, — заявил Николас учтиво, с невинным видом. — Два последних сражения он выиграл.

— Тогда, сэр, вы, очевидно, сошли с ума. Ваша душа не могла перемениться — у вас нет души.

— Сударыня, — возразил он терпеливо, — вы лежали при смерти, и я использовал ваше состояние в качестве предлога, чтобы создать вам более удобные условия, чем требуют полученные мною предписания. Я не считаю это свидетельством бездушия.

«Однако о чем-то это свидетельствует», — подумала Альенора, не сводя с него холодного взгляда.

— Как только вы немного восстановите силы, — попытался он снова, — вы сможете опять выходить в сад. Солнце — прекрасное лекарство.

— Было бы неплохо, — согласилась Альенора, по-прежнему без улыбки.

Как же он ненавидел ее, ненавидел с того самого момента, когда она попала под его надзор: за гордость, за несгибаемый дух, за презрение, с которым она всегда относилась к нему.

Но сейчас ему следовало быть осторожным. Говоря о здоровье короля, он лгал. В последнем сообщении с континента указывалось, что нога короля распухла от бедра до ляжки и сделалась похожей на бревно, что его приходится на руках поднимать в седло и что он сильно страдает от мучительной боли. Как только Генрих II умрет, королем станет Ричард — а он первым делом выпустит из клетки свою мать — эту старую тигрицу — и первым человеком, на которого она набросится и разорвет, будет Николас Саксамский, если он не проявит осторожность.

• Предыдущая
• 50/60
• Следующая