Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 59

• Предыдущая
• 59/60
• Следующая

— Заслужил, — буркнул Богданов.

— Заслужил не заслужил, но что будет, если разрешить допрашиваемым дубасить друг друга во время очной ставки? В приговоре Хельмигу дополнительно учтут, что он нанес другому тяжелое телесное повреждение. И, как вы думаете, что он сказал, когда ему об этом сообщили? Заявил: жалею, что не выбил и второго глаза.

— Можно ли ожидать иного от людей, которые хуже волков? — заметил старый учитель Богданов.

— Отлично сказано, — поддержал Шервиц. — Часто спрашиваю себя, почему вырождаются мои земляки? Ведь мы принадлежим к одному из самых культурных и цивилизованных народов мира, а перед нами индивидуумы, от одного вида которых тоска берет, Кажется мне, что-то изменилось в этих людях с тех пор, как у нас утвердился «новый порядок». И в трясине этого «порядка» вязнут даже те, в ком теплится ненависть к гитлеровцам… Хочу вам сказать, что я намерен вернуться в наш рейх только после того, как там развалится этот «новый порядок». Я бы задохся там сам или, что правдоподобнее, они бы меня задушили. Под топором палача уже падают головы.

— Вы правы, Карл Карлович, — поддержал его Курилов, — ничего доброго из нацистов не получится. Посмотрите хотя бы на Лотнера, Бушера и Шеллнера. Совести у них нет, не говоря уже о Блохине-Крюгере. А ведь все свои преступления они совершают во имя нового немецкого рейха…

— Боюсь, что шпионы были, есть и будут, пока существуют капиталисты. Они, как мышь, пролезут в любую щель… — вздохнул Шервиц. — Но у меня еще вопрос: кто тот Эгон, о котором я слышал, что он делил компанию с Лотнером, Аделью и Гретой в отеле «Астория» во время беседы, разгаданной вами, Филипп Филиппович, столь необычным образом?

— Ах, Эгон, — сказал Курилов. — О нем стоит упомянуть, хотя он и не имеет ничего общего с делом «Белая сорока». Судя по всему, он должен был заменить Лотнера в случае, если его группа провалится. Работая в одной проектной организации в Москве, он до сих пор держался в тени, даже на «пивные вечера» не ходил. Тем не менее за ним установлено наблюдение. Возможно, что именно теперь, когда вся группа «Белая сорока» сидит за решеткой, он начнет действовать. Подождем немного, а потом решим, как быть. В лучшем случае, с ним будет расторгнут договор, и ему придется покинуть Советский Союз.

— Как говорит старая пословица, где черт не может, туда бабу пошлет, — заметил Богданов. — А ведь к нашей чертовой истории и бабы приложили руки. Как там наша-то тетка?

— Ваша бывшая тетка Настя — твердый орешек, — с усмешкой ответил Усов. — «Я из старого теста, милый, — сказала она на допросе, меня уж никто не переделает. Оставьте меня в покое. Свидетельствовать против кого-либо не могу и не буду, потому что следую святой заповеди; добром плати за зло», Правда, я ей напомнил, что есть и другая заповедь: не убий, не укради, а она все свое твердит: добром надо платить за зло. В общем, дело безнадежное. Остается только предложить, чтобы ее отправили доживать свои дни в доме для престарелых. Вы согласны, Филипп Филиппович?

Курилов молча кивнул. И мы были согласны. Жена лесничего вздохнула:

— Даже представить себе не могла, что в такой глухомани разыграется столько драматических событий — всю округу всполошили! Подумать только: старый лесной сарай стал пристанищем шпионов, которые к тому же хотели украсть клады, спрятанные в тайнике.

Тут мне пришло в голову, что токовища, на которые мы должны идти с рассветом, находятся как раз в той стороне, где и сарай. Сами собой нахлынули воспоминания об удивительной ночи, которую я там провел зимой. Совсем как в старых сказках: ночные пернатые страшилища бдительно охраняли несметные сокровища, ужасными голосами отгоняя нежеланных гостей. Почему бы после охоты не заглянуть в мое тогдашнее ночное прибежище?

Постепенно в доме все угомонились, каждый хотел хоть немного поспать, прежде чем еще до петухов его поднимет звонок будильника…

Настало время отправляться в путь. Снаружи нас встретил легкий морозец и слегка рассеивающаяся тьма. Мы дружно шагали по спящему лесу, не говоря ни слова, временами под ногами хрустела ледовая корка, которой ослабевшая зима могла лишь по ночам укрывать землю.

Скоро от нас отделился Курилов, который отправился со своим лесником на первое токовище. Потом это сделал Лавров, чуть позже — Шервиц, и только я все продолжал шагать да шагать вместе с молодым лесным техником. Наконец он привел меня на опушку редковатого смешанного леса, к большой поляне, где стоял шалашик из еловых ветвей, издалека почти незаметный. Перед тем как распроститься со своим проводником, я попросил его напомнить дорогу к лесному сараю — он подробно ее описал.

И вот остался я один в раннем утреннем лесу. Приподняв ветви, тихонько пробрался в хвойную будочку. Большая охапка сена распространяла слабый аромат прошлого лета и, главное, давала возможность сесть на мягкую и сухую подстилку. Когда еще начнется тетеревиный ток, а сидеть на мерзлой влажной земле мало приятного…

Светало. Вершины деревьев загорелись золотым глянцем, — это на них упали первые лучи огненного шара, который снова вынырнул из глубин Вселенной.

Шумно прилетел первый, главный тетерев, открывающий турнир. Затем появился еще один, за ним еще, и через минуту тихая поляна наполнилась голосистым пением черных петухов. Бой начался!

Соперники, как всегда, один на один мерялись силами: то с вытянутыми шеями, распушенными перьями словно неслись в быстром танце, то, взъерошившись, налетали друг на друга, высоко подпрыгивали, нанося сопернику удары крыльями, клювом или когтями. Что тут было!

От этого захватывающего зрелища я никогда не мог оторвать глаз. И сегодня тоже. Мне казалось недостойным человека нарушить их волнующий свадебный обряд. И только дождавшись, когда некоторые из бойцов устали, я поднял ружье, выбрал самого старого — пусть уступит младшим, — выстрелил, потом еще. Упали три тетерева. С меня хватит!

Между тем свадебный пир продолжался как ни в чем не бывало. Посидев еще немного в шалаше, я вышел на поляну. При виде меня тетерева подняли шум и с криком взлетели. Остались только три, подстреленных мною. Уложив их в сетку, я закинул ее за спину и прямым путем направился к знакомому сараю.

Конечно, весна — не зима, но у опытного охотника где-то в глубине памяти всегда остаются едва уловимые приметы тех мест, где он бывал. И хоть многое изменилось в лесу, я очень быстро нашел то, что искал, — мой сарай.

Оказывается, и он изменился. Но если о природе позаботилась весна, то о сарае — люди: он был огражден простым забором. Дверь на сеновал закрывалась лишь на задвижку, я открыл ее без труда. Внутри был знакомый полумрак, нарушаемый солнечными лучами, проникавшими сквозь щели так, что казалось, все сооружение перетянуто серебряными лентами.

Где же вход в тайник? Все внимательно осмотрел — ничего, кроме остатков сена. И тут только вспомнил, как Курилов говорил, что вход в подвал снаружи, и вышел из сарая. Обошел его вокруг, и снова ничего не обнаружил. Что такое? Еще раз обошел вокруг. И на этот раз обратил внимание на то место около стены, где стояли колья, на которых сушили сено. Рядом шла узкая, едва заметная тропинка. Снег уже смыли весенние дожди, как и следы людей, которые здесь ходили. Неужели вход замаскирован и сейчас так же, как и в те времена, когда тут бывал Блохин-Крюгер?

Что ж, как говорят, попытка не пытка. Раздвинув колья, я, наконец, нашел то, что искал: несколько тесно прижатых друг к другу поленьев. Попытался поднять одно — не удалось: все вместе поленья образовывали как бы крышку погреба. Под ней оказался сухой дерн, а под ним — доска. Без труда ее поднял — под ней в углублении виднелась железная петля с солидным замком. Как ни пытался его открыть, все напрасно. Вход в тайник был закрыт накрепко.

Вернувшись в сарай, я позавтракал, и меня потянуло ко сну. Погасил сигарету, не докурив, прилег на сено, накрылся пальто и с наслаждением вытянул ноги. Солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь крышу, не могли рассеять полумрака. Одна из солнечных стрел заканчивала свой путь на моем рукаве. Я двинул рукой, и лучик уперся в сено, которое так приятно пахло…

• Предыдущая
• 59/60
• Следующая