Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/37
• Следующая

— Ты бы, твое беззаконие, хоть бы ногти подстриг, что ли, — насмехается злобно. — Небось, такими крючьями мяч-то несподручно пинать, это ж тебе не хоккей на траве.

Спартак Динамыч занервничал, щелкнул по мячу косо и смазал вбок.

— Угловой! — довольно разводит руками рыцарь.

Отбегает за мячом, а сам думает: «Ладно, с углового все равно толку мало, возьму мяч первый попавшийся, кладенец в следующий раз высмотрю.» Да, видать, кладенец-то сам к его ноге льнет: как заехал с угла по дракону, так и снес ему еще одну голову — девятую.

Заголосили призраки, присвистнула оруженоска. А дракон взвыл, не смог на этот раз чувства свои скрыть: боли не чувствует, да только обида еще больней боли будет! Заискрил снова, голову свою пропащую лапой в яму отпихнул. На призраков огрызается, хвостом грозит увесисто.

А расчудесный мяч назад отскочил, опять к куче сбоку прибился — и крутиться долго, дает рыцарю себя запомнить.

— Два ноль, Спартак Динамыч, — сообщает рыцарь, тот мяч примечая. — Снова я бью.

А Спартак Динамыч совсем расстроился, четыре губы разом закусил.

— Вот такой вот, стало быть, ты защитник справедливости, — хрипит тенорком его десятая голова, та, которая без ближайших соседей осталась, — такой вот ревнитель добродетели! Тебе, значит, голову смахнуть — что фамилию зачеркнуть!

— Ты, твое злодейство, на болезни жаловался? — спрашивает рыцарь и сам же отвечает: — Жаловался. Вот я тебе и ампутировал кое-что, для оздоровления организма.

— Мы на болезни не жаловались, мы ими гордились! — говорит десятая голова. — А вот на тебя, окаянного, мы точно жалобу-то в олимпийский комитет напишем!

— Да, да, да! — присоединяется седьмая. — Пусть дисквалифицируют тебя за неспортивное поведение!

— Пиши, если хочешь, — вздыхает рыцарь. — Только словами-то горю не поможешь. Поздновато к слову прибегать, когда уж почитай две трети дела сделано. Лучше сдайся подобру-поздорову, коли совсем без всего остаться не желаешь.

— Подобру-поздорову?! — рычит седьмая голова. — Это вот так, по-твоему, добро выглядит? С кулаками да в бутсах?

— Тебе еще повезло, твое злодейство, — отвечает на то барон Николай, — это еще облегченный вариант, есть у добра и более жесткие формы, более здоровые.

— Знаем, — говорит четвертая, — повидали на своем веку всякого добра. Только, по-моему, добро в форме — это уже не добро. А?

Остановился рыцарь, задумался, мяч на руке взвесил.

— Не знаю, — говорит. — Мне тут один злодей знакомый — я его, между прочим, победил недавно — говорил, что добра и зла вообще в природе не существует.

— В природе, может, и не существует, — отвечает четвертая голова, — а в других местах встречается.

— Это в каких же местах?

— А сам догадайся.

— Сейчас я тебе догадаюсь, твое злостное беззаконие, — размахивается рыцарь. — Сейчас я тебе навешу блинка в какое-нибудь неприродное место!

Рыцарь весь от азарта своего издергался, опьянила его полупобеда. Донья Маня ему кулаки показывает: дескать, умерь прыть свою кровожадную, доиграешься! А он в ее сторону и вовсе оглядываться позабыл. Шлепнул по мячу с шиком, как умелец, да от дури своей самодовольной промахнулся, хотя кладенцом бил. Свалил кусок скалы, Спартаку Динамычу вход в пещеру попортил. А дракон на то не жалуется — ему только выгода: ворота на целый метр уже стали.

А дракон видит, что рыцарь тоже вроде как голову потерял, и успокоился, взял себя в лапы. Не все еще потеряно, думает, эдак еще отыграться можно. Вот только подустал он уже порядочно: не с его комплекцией мячи пинать с утра да на несвежую голову. И стал он хитрить: время растягивает, продолжает рыцаря в отвлеченные разговоры вовлекать. Одной головой разговаривает, изматывает рыцаря, а другими отдыхает да думает, как бы дальше не оплошать.

— А вот мы что-то не поймем, — говорит лысая голова, — ты сам-то за кого болеешь?

— Я за спорт болею, — отвечает барон Николай, немного остывая.

— Вот как? И что же у тебя болит?

— Душа у меня болит.

Дракон рассмеялся четырьмя головами сразу, да так искренне рассмеялся, что рыцарю не по себе стало.

— Ты, гость незваный, спорт с физкультурой путаешь, — вступает в разговор четвертая голова (та, которая без особых примет). — Вы, людишки, постоянно их смешиваете, божий дар от яичницы отличить не можете. А между тем физкультура и спорт — вещи сугубо разные. Спорт калечит, а физкультура оздоравливает.

— Это как это спорт калечит? — не верит барон Николай.

— А вот так, например, — говорит дракон.

Распрямляет свое тело, вытягивается в полную длину и, передохнув, со свего маху — бац! Прямо в живот рыцарю мяч запускает.

Рыцарь рухнул на землю, съежился вареной креветкой — ужас как ему больно, никакие доспехи не помогли. Такое у него ощущение, будто в районе солнечного сплетения у него внеплановый закат произошел. Спартак Динамыч довольно потирает передние лапы, решил, видать, противника силовыми приемами заморить. Оживились и призраки — бубнят, спорят между собой. Оруженоска к рыцарю бросилась, да он сам уже на ноги встал — скрюченный, как саксаул.

— Приседай, родной! — умоляет донья Маня. — Давай, милый: и-раз, и-два, сели-встали, сели-встали!

Барон Николай приседает — вверх-вниз, вверх-вниз, — горлом хрипит, ртом воздух ловит, руками живот под панцирем прощупывает.

— Вот, — говорит четвертая, глядя на эти приседания, — это уже физкультура пошла, общеукрепляющие упражнения. Уловил, рыцарь, разницу?

— Уловил, — говорит барон Николай дракону, слегка отдышавшись.

— Больно?

— Больно.

— За спорт больно?

Рыцарь прежнюю дурь из себя выдохнул, распрямился.

— Больно мне, — говорит, — оттого, что ты и тебе подобные у спорта в ногах путаются, мешают ему развиваться и процветать. Если бы не вы, вредители, я, может, сам бы со спортом дружил, и вообще — здоровых людей больше бы вокруг было. А вы ради своей выгоды, ради своего обжорского удовольствия, любую идею готовы сожрать, любое начинание обесценить! И физкультуру готовы с грязью смешать, и спорт на смех выставить!

— эх, не там и не за то у тебя болит, — покачивается сочувственно четвертая голова. — Это у тебя задница ноет, которую тебе от дивана оторвать пришлось — и то лишь для того, чтобы в субботу опять перед ящиком усесться, с пивом и чипсами. Если бы ты действительно за спорт радел, то не с нами бы сражался, а со своими королевскими министрами и прочей руководящей братией. Это они, мыслители драгоценные, всеобщей дружбе со спортом препятствуют. Физкультуру они давно уже сгубили, а теперь и спорт в посмешище превращают. Мы-то что — ну умыкнули одну команду, ну слопали одного хрящеватого тренера! Не от этого спорт вырождается, — уж поверь нам, рыцарь спортивного образа!

— От чего же?

— А от того, голуба, что главной фигурой в спорте стал сегодня болельщик. Его Величество Болельщик! И цель теперь у твоего спорта — не здоровое тело, а опустошенный карман. Ты вот на себя-то посмотри, спортсмен, на свой живот. Вот в чем трагедия-то нынешнего спорта — в том, что физическую культуру подмял под себя тотализатор. — Голова с отчаянием причмокнула увесистой губищей, вздохнула не по-драконьи. — Такие вот спортивные новости, гость непрошеный.

— Ничего подобного, — упирается рыцарь, в волнении мяч на исходную ставит. — Ни надо агитации! Наш король Артур Артурович всегда по спортивному вопросу однозначно высказывался, всегда о нем с уважением говорил! Он сам занимался какими-то там видами спорта, да и по сей день занимается. Я, к сожалению, не помню, какими — то ли пинг-понгом, толи борьбой какой-то… сейчас не припомню.

— Жаль… — все так же отчаянно говорит все та же четвертая голова, — жаль, что ни один из ваших королей не занимался шахматами. Или шашками хотя бы. От короля-шахматиста толку было бы больше. Разве не так?

• Предыдущая
• 26/37
• Следующая