Проспать Судный день - Уильямс Тэд - Страница 79

— Я не знаю.

— Это правда?

Что-то глубоко внутри меня обдало холодом, требуя молчания. Но этот внутренний голос было очень легко проигнорировать. Сейчас я лишь хотел, чтобы это облако сострадания осталось со мной.

— Наверное. Наверное, да. На самом деле, я хороший. Стараюсь таким быть.

— Но ты сказал, Долориэль, что совершал плохие поступки.

— Я не хотел этого.

На самом деле, я хотел, по крайней мере, в некоторых случаях. В некоторых случаях я очень хотел совершить плохой поступок.

— Разве можно совершать плохие поступки и остаться хорошим?

— Да, хорошие люди могут совершать поступки, которые хорошими не являются. Но они об этом сожалеют. Они знают, что поступили неправильно. Ты сожалеешь, Долориэль? Ты совершал неправильные поступки?

Разумная часть меня снова попыталась уйти в оборону, но остальная пребывала в ощущении безопасности, осознании того, что меня принимают и понимают, что я до мозга костей моих, несуществующих, устал от полуправды и откровенной лжи. После очищающего холода этой долгой белизны у меня вдруг возникло ощущение, что раньше я пребывал в трясине лжи.

— Я сожалею, — сказал я. — Я пытался. Пытался совершать правильные поступки.

— Долориэль, я так рада это слышать, — сказала Патиэль-Са. Ее голос был, будто крылья, укрывшие и защищающие меня. — И это радует Всевышнего. Ему больно, когда дети его пребывают в боли и заблуждении. Но более всего Ему больно, когда добрые не признают свои ошибки. Он хочет любить тебя, Долориэль, но он хочет любить тебя таким, кем ты являешься в действительности.

Мысль о любви Бога пронизала меня, будто теплое тропическое течение, такое теплое, что на мгновение оно изгнало пронизывающий холод белизны. Меня охватило нечто, похожее на счастье. Я уже и забыл, как хорошо это бывает.

— Но ты не сможешь ничего скрыть от Всевышнего, — добавила Патиэль-Са, и теплый поток иссяк. Меня снова охватил холод, оглушая, превращая в ничто. — Это единственное, чего Он не потерпит. Ты понимаешь это, Долориэль?

— Я… я понимаю.

— Тяжело хранить тайны. Тяжело лгать. Тяжело быть одним с одними, и другим — с другими. Ты осознаешь это?

Конечно. Тогда я осознавал это лучше, чем когда-либо. Как я вообще мог пытаться выполнять дело Божие, не пребывая в Истине?

— Я противен Всевышнему?

— Ни в коем случае, Долориэль. Всевышний тоскует по тебе. Всевышний желает, чтобы ты вернулся к Его любви и счастью, которое она дарует. Как отец, видящий, как ребенок поступает неправильно, огорчается, но лишь потому, что малый сей не ведает, что творит. Он желает показать тебе путь жизни в Его любви. Ты желаешь этого?

— Конечно. Более, чем чего-либо.

Я спрятался внутри этой уверенности, сжался в комок, готовый сделать все, лишь бы вернулось это тепло.

— Но возможно ли простить меня? После всех плохих поступков, которые я совершил?

Ангел Утешения долго молчала, по крайней мере, так казалось. Медленно, как и все, что происходило со мной, я испугался, думая, что отвратил ее. Что ей неприятно говорить со мной.

— Ты действительно добр, Долориэль? — наконец спросила она. — Истинно?

— Да. Думаю, да. О Боже, как я хочу быть таковым!

— Но случилось многое — многое, что ты не планировал, то, что заставляло тебя делать трудный выбор. Ведь это так?

— Да.

Теперь я ясно понимаю, что вся моя ангельская жизнь, если изобразить ее в виде карты, была путешествием в правильном направлении, но я всегда выбирал опасные, сложные пути, многие — сложные, безо всякой к тому надобности.

— Да, я принимал решения. Некоторые из них были плохими.

— Как так могло случиться? Ты же желал добра, так ведь?

— Желал, но… иногда все было очень сложно. Иногда то, что казалось простым, становилось сложным.

— Всевышний чужд сложности. Он прост. Он есть любовь.

Меня охватило чувство глубочайшего разочарования.

Патиэль-Са права, конечно же. Каждый шаг в отдельности был правилен, лишь сейчас я это понимаю, но слишком часто я выбирал неверное направление. Как же Всевышний сможет простить мне столько ошибок? Я думал, что выбрал для себя любовь Каз, но как это могло быть любовью, если это шло против слова Всевышнего? Даже если она тоже любила меня, она являлась лишь орудием Врага. Я подверг опасности все Небеса, потому что думал, что знаю больше, чем Всевышний и самые доверенные Его ангелы.

— Ты задумался, Долориэль.

— Я… я не понимаю, почему совершил некоторые из своих поступков.

Патиэль-Са, похоже, приблизилась, по крайней мере, белизна вокруг меня снова стала теплее. Ее тепло окутало меня, будто одеяло, окутавшее дрожащее тело.

— Конечно же, не понимаешь, Долориэль. Потому, что ты не желал совершать неправильное, но в тот момент не понимал, что делаешь. Или же ты поставил свое суждение выше суждения Бога?

— Не знаю. Возможно.

У меня возникло очень странное ощущение. Будто я хотел заплакать, но вместо текущих из глаз слез нечто менее вещественное, но большее пыталось вырваться из моей души, вырваться, пусть даже это и убьет меня.

— Хотел бы я, чтобы все было по-другому!

— Это возможно. Небеса вечны, и это означает, что времени всегда достаточно. Но ты должен сам понять свои ошибки прежде, чем пытаться делать все заново. Должен сознаться в них прежде, чем простишь себя. Всевышний уже простил тебя, но ты сам продолжаешь держать себя в обители скорби.

Именно так. Обитель скорби. Это белое холодное небытие было лишь обителью моих собственных скорбей и ошибок. А их было так много!

— Ты должен подумать об этом, — сказала Патиэль-Са. Спокойная искренность ее слов утешала, как тепло неба после ливня. — Должен осознать свои ошибки. Должен увидеть их, чтобы от них освободиться. Где же ты ушел с пути Всевышнего, Долориэль? Где же ты отринул Его любовь?

И я рассказал ей. Рассказал все, что смог вспомнить, начиная с моих первых сомнений в лагере Зион и заканчивая самыми последними моими тайнами, сокрытыми от Небес, перед тем, как Темюэль меня сдал. Рассказал ей про Каз, про Сэма, про Третий Путь, про тайную войну, которую я вел с Элигором Всадником. И даже описал мое собственное путешествие в Ад. Единственное, чего я ей не рассказал, так это о том, что за кулисами многих событий стояла Энаита, хотя в тот момент я и не знал этого. На самом деле я вообще не упомянул об Энаите. Даже не подумал о ней.

Лишь позднее я понял, насколько странно это было. Ведь Энаита была корнем моих неприятностей долгое время и была виновна практически во всех моих преступлениях против Небес, тем или иным образом. Но, раскрыв содержимое своей души Патиэль-Са, я сделал это так, будто Энаиты вообще не существует.

Ангел Утешения слушала, а я описывал по отдельности все мерзкие мысли против Небес, приходившие в мою голову, каждый мой детский бунт против моих начальников. Иногда я начинал плакать от ужаса, осознавая, что сделал. Иногда глубоко внутри меня разгорался огонек радости, когда я освобождался от старых и тошнотворных страхов, от бесчисленных мелких проступков, нарушений субординации, лжи, в которой я был вынужден жить, памяти о друзьях-ангелах, которых я предал своей ложью. Патиэль-Са говорила редко, но я ощущал ее молчаливое одобрение. Когда она задавала вопрос, я чувствовал, что он наполнен любовью, и это заставляло меня отвечать со всей откровенностью. Она любила меня — Всевышний меня любил — и, более того, она понимала меня. Она видела добро, скрывающееся под моими ошибками, видела, как добрые намерения оборачиваются злом, не осознанным злом, а тем, что проистекает от неумения или невезения. Патиэль-Са любила меня. И я хотел, чтобы она никогда меня не покидала.

Казалось, это заняло не один день, но я наконец закончил рассказ. Ангел Утешения поблагодарила меня и заверила, в тысячный раз, наверное, что Бог меня любит. А потом исчезла, и я снова остался один в этой белизне — повисший в пустоте, успокоившийся, чувствующий облегчение. Я очистил себя. Я был пуст, я был готов снова наполниться Божией любовью и Истиной.