Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.) - Купер Джеймс Фенимор - Страница 41

• Предыдущая
• 41/73
• Следующая

— Что же мне остается делать, Ричард? Одно: положиться на время. Вот другое письмо из Коннектикута, но оно сообщает по существу то же, что первое. Утешительно для меня в английских известиях то, что он должен был получить мое известие до отплытия корабля.

— Это печально, Дюк, действительно печально! Теперь все мои планы насчет пристройки флигелей к дому пошли к черту. Я велел оседлать лошадей и хотел отправиться с тобою и сообщить тебе очень важную вещь. Ты все толкуешь о копях…

— Не говори о копях, — перебил судья, — я обязан безотлагательно исполнить долг. Мне придется посвятить весь день писанию; и ты должен мне помочь, Ричард! Я не могу воспользоваться услугами Оливера в таком секретном и важном деле.

— Нет, нет, Дюк! — воскликнул шериф, пожимая ему руку. — я — твой помощник! Мы дети родных сестер, а, в конце концов, кровь — лучший цемент дружбы. Да, да, серебряная жила от нас не уйдет. Ею можно будет заняться в другое время. Тебе, вероятно, нужен Дирк Ван?

Мармадюк ответил утвердительно на этот вопрос, и шериф, отложив всякое попечение о поездке, послал слугу за Дирком Ван-дер-Скуль.

В деревне Темпльтон жили в то время всего два юриста.

Одного из них мы уже видели в баре «Храброго драгуна»,

Другой был джентльмен, которого Ричард дружески, но фамильярно называл Дирком Ваном. Большое добродушие, довольно основательное знакомство с своей профессией и достаточная, при существующих обстоятельствах, добросовестность были глазными чертами этого человека, известного поселенца под именем сквайра Ван-дер-Скуль, по прозвищу «голландец».

Весь день судья провел в своей комнате, запершись со своим кузеном и стряпчим[31] и не впуская к себе никого, кроме дочери. Глубокая печаль, очевидно, томившая Мармадюка, передалась отчасти Елизавете. Лицо ее омрачилось и оживление заметно упало. Эдвардс, внимательно и с удивлением следивший за этой переменой настроения, заметил раз слезу, скользнувшую по ее щеке и придававшую ее глазам выражение мягкости, не всегда им свойственное.

— Вы получили какие-нибудь дурные известия, мисс Темпль? — спросил он с участием, которое заставило Луизу Грант быстро поднять голову над шитьем и покраснеть от этого движения. — Я бы предложил свои услуги вашему отцу, если, как я подозреваю, ему нужно послать кого-нибудь в отдаленную местность и если это будет вам приятно.

— Мы действительно получили дурные известия, — отвечала Елизавета, — и, возможно, что моему отцу придется уехать на короткое время, если только мне не удастся убедить его доверить это дело кузену Ричарду, отъезд которого представляет некоторые неудобства ввиду его служебного положения.

Молодой человек помолчал немного и, слегка покраснев, сказал:

— Если оно такого рода, что я смогу его исполнить…

— Оно такого рода, что может быть доверено только тому, кого мы знаем — одному из нас.

— Неужели вы не знаете меня? — воскликнул Эдвардс с жаром, который проявлялся у него очень редко, даже в минуты откровенного разговора. — Неужели, прожив пять месяцев под вашей кровлей, я для вас незнакомец?

Елизавета продолжала заниматься вышиванием. Она нагнула голову, как будто желая поправить кисею, но рука ее дрогнула, щеки покраснели, и грустное выражение глаз сменилось другим, когда она сказала:

— Много ли мы знаем о вас, мистер Эдвардс?

— Много ли? — переспросил молодой человек, переводя взгляд на кроткое лицо Луизы, тоже оживившееся любопытством. — Много ли! Я столько времени прожил в вашем доме, и вы меня не знаете?

Елизавета медленно подняла голову, и смущенное выражение ее лица сменилось улыбкой.

— Мы, действительно, знаем, сэр, что вас зовут Оливер Эдвардс. Я слыхала от моей подруги, мисс Грант, что вы уроженец…

— Елизавета! — воскликнула Луиза, покраснев и дрожа. — Вы меня не поняли, дорогая мисс Темпль; я… я… это было только предположение. Кроме того, если мистер Эдвардс в родстве с туземцами, то разве мы можем упрекнуть его в этом? Чем же мы лучше его? Особенно я, дочь бедного и бесприютного пастора?

Елизавета с сомнением покачала головой и засмеялась, но, заметив грустное выражение на лице своей подруги, думавшей о бедности своего отца, продолжала:

— Нет, Луиза, ваше смирение заходит слишком далеко. Ни я, ни мистер Эдвардс не сравняемся с вами, разве только, — прибавила она, улыбаясь, — он королевский сын.

— Я дочь бедного и одинокого человека и не могу претендовать на какие-либо отличия. Из-за чего же, в таком случае, я стала бы считать себя выше мистера Эдвардса? Только потому… потому, что он, быть может, находится в очень, очень отдаленном родстве с Джоном-могиканом?

Молодой человек и Елизавета переглянулись при этих словах Луизы, так наивно выдававшей свое отвращение к его предполагаемому родству со старым воином, но ни один из них не улыбнулся над простотой девушки.

— Как вижу, мое положение здесь довольно двусмысленное, — сказал Эдвардс, — хотя я могу сказать, что заплатил за него своею кровью.

— Притом кровью одного из туземных владельцев страны! — воскликнула Елизавета, очевидно, плохо верившая в его индейское происхождение.

— Неужели признаки моего происхождения так ясно запечатлелись в моей наружности? Правда, кожа у меня смуглая, но не слишком красная, не краснее, чем вообще у белых.

— Теперь, пожалуй, краснее!

— Я уверена, мисс Темпль, — воскликнула Луиза, — что вы не всмотрелись как следует в мистера Эдвардса! Глаза его не так черны, как у могикана или даже у вас, также и волосы.

— Очень возможно, в таком случае, что и я могу претендовать на такое же происхождение. Мне было бы очень приятно сознавать это, так как всякий раз, как я вижу старого могикана блуждающим по этим землям, я чувствую, как слабы мои владельческие права.

— В самом деле! Вы так думаете? — воскликнул молодой человек с волнением, поразившим дам.

— Да, я так думаю, — возразила Елизавета после минутного недоумения. — Но что я могу сделать? Что может сделать мой отец? Если мы предложим старику дом и содержание, его привычки заставят отказаться. Не можем же мы снова превратить эти расчистки и фермы в охотничьи угодья, как желал бы Кожаный Чулок!

— Вы говорите правду, мисс Темпль, — сказал Эдвардсс. — В самом деле, что вы можете сделать? Разве одно, что, я уверен, вы и сделаете, когда станете хозяйкой этих прекрасных долин: пользоваться вашим богатством, не отказывая в помощи нуждающемуся. Больше вы ничего не можете сделать.

— А это она, конечно, сделает, — сказала Луиза, в свою очередь улыбаясь. — Но, без сомнения, найдется кто-нибудь, кто будет руководить ее делами в этом направлении.

— Я не стану подражать тем девушкам, которые выдают себя за ненавистниц брака, хотя только о нем и мечтают с утра до вечера. Но здесь мне поневоле придется остаться монахиней. Где я найду мужа в этих лесах?

— Здесь нет никого, кто был бы вправе мечтать о вас, — с жаром сказал Эдвардс, — и я уверен, что вы отдадите вашу руку лишь тому, кто будет заслуживать ее. Если же такого не найдется, то умрете, как живете теперь, любимой, уважаемой и почитаемой всеми, кто вас знает.

По-видимому, молодой человек решил, что им сказано все, что требует любезность, так как встал, взял шляпу и поспешно вышел из комнаты. Быть может, Луиза думала, что он сказал больше, чем требовалось. Она едва заметно вздохнула и снова опустила голову над работой. Возможно также, что мисс Темпль желала услышать больше. Ее глаза с минуту оставались устремленными на дверь, в которую вышел молодой человек. Затем она быстро взглянула на свою подругу, и продолжительное молчание показало, как много оживления может придать беседе двух восемнадцатилетних девушек присутствие двадцатитрехлетнего молодого человека.

Первым лицом, встреченным Эдвардсом, когда он выбежал из дома, был стряпчий, маленький квадратный человечек, с парой зеленых очков на носу и большой пачкой бумаг под мышкой.

• Предыдущая
• 41/73
• Следующая