Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.) - Купер Джеймс Фенимор - Страница 14

• Предыдущая
• 14/73
• Следующая

У всех присутствующих была загорелая кожа, говорившая о работе на открытом воздухе, все лица хранили наружно степенное выражение, сквозь которое проглядывали лукавство и любопытство. Там и тут среди собрания попадались костюмы и лица, резко отличавшиеся от большинства. Штиблеты и хорошо сидевшее платье принадлежали английскому эмигранту с румяной, тронутой оспой физиономией, добравшемуся до этого отдаленного уголка земного шара. По бескровному, скуластому лицу с резкими чертами можно было узнать уроженца Шотландии. Небольшого роста брюнет с почти оливковым цветом лица, то и дело встававший, чтоб уступить дорогу местным красавицам, был сыном зеленого Эрина, недавно променявший короб разносчика на постоянную торговлю в Темпльтоне. Словом, половина северных европейских наций имела своих представителей в этом собрании, хотя все они быстро превратились в американцев по одежде и внешности, кроме англичанина.

Елизавета вскоре заметила, что внимание собрания делится между нею и мистером Грантом. Смущенная этим, она не решалась рассматривать присутствующих и лишь изредка бросала на них взгляды украдкой. Но когда топот приходящих затих и даже откашливания и другие приготовления собрания к напряженному вниманию прекратились, она расхрабрилась и обвела взглядом залу. Мало-помалу всякий шум прекратился, и водворилась глубокая тишина. Слышался только треск дров в каминах, распространявших сильную теплоту; все лица и все глаза обратились к пастору.

В эту минуту послышался сильный топот внизу, как будто вновь прибывшие прихожане отбивали снег от ног. Вскоре могикан в сопровождении Кожаного Чулка и молодого охотника вошел в залу.

Делавар важно прошел между рядами скамей и, заметив свободное место подле судьи, занял его. Завернувшись в одеяло, отчасти скрывавшее его лицо, он оставался в течение всей службы неподвижным. Натти прошел мимо места, так свободно занятого его краснокожим товарищем, и уселся на обрубке дерева возле камина, где и остался, поставив ружье между колен и погрузившись в размышления, по-видимому, совсем невеселого свойства. Молодой человек уселся среди прихожан, и тишина водворилась снова.

Тогда Грант встал. Не было надобности в примере Джонса, чтобы заставить все собрание также встать: торжественная манера пастора вызвала подражание. После непродолжительной паузы Грант начал читать выспреннее выступление, но пока он медленно произносил его, какая-то новая мысль блеснула в уме Ричарда и заставила его тихонько встать и на цыпочках выйти из залы. Когда пастор опустился на колени, собрание последовало его примеру в том смысле, что снова уселось на скамьи, и затем уже никакие последующие действия Гранта не могли заставить присутствующих встать. Иные поднимались время от времени, но большинство продолжало сидеть, внимательно наблюдая за интересным зрелищем, в котором они должны были принимать участие. Покинутый своим причетником, пастор продолжал читать молитвы, но никто ему не вторил. Короткие торжественные паузы прерывали голос пастора, но никто не откликался на его красноречивые воззвания.

Елизавета также молчала, и это неловкое положение начинало уже угнетать ее, привыкшую к обрядам в столичных церквах, когда нежный низкий женский голос ответил пастору. Пораженная тем, что в собрании нашлась женщина, у которой хватило духу преодолеть естественную робость, Елизавета взглянула по тому направлению, откуда раздался голос. Она заметила молодую женщину, которая стояла неподалеку от нее. Незнакомка, — по крайней мере такой она была для Елизаветы, — обладала тонкой и хрупкой фигурой. На ней было опрятное и приличное платье; а ее лицо, хотя бледное, возбуждало глубокий интерес своим кротким и меланхолическим выражением. Когда она ответила вторично, к ней присоединился звучный мужской голос с противоположного конца залы. Елизавета узнала голос молодого охотника и, преодолев свою застенчивость, присоединилась к ним.

Все это время Бенджамен суетливо перелистывал молитвенник, но никак не мог найти нужного места. Наконец Ричард вернулся. Он нес в руках небольшой ящик, который поставил перед пастором, очевидно, в качестве подножия, так как он решил, что священнику неприлично стоять на одном уровне с паствою. Затем он вернулся на свое место, как раз в то время, когда служба заканчивалась.

Пока собрание расходилось, пастор подошел к тому месту, где сидели Елизавета и ее отец, и представил им молодую девушку, на которую обратила внимание Елизавета и которая оказалась его дочерью. Обе девушки с первого взгляда почувствовали невольное влечение друг к другу.

Судья, который тоже не знал, что у пастора есть дочь, был очень рад, что его дочь нашла подругу, подходившую к ней по годам и способную скрасить для нее первое тяжелое время разлуки с нью-йоркскими друзьями и жизни в захолустье. Елизавета, на которую наружность девушки произвела самое лучшее впечатление, быстро рассеяла ее робость своим приветливым обращением. Они сразу сошлись и в течение десяти минут, пока школа пустела, не только успели столковаться насчет завтрашнего дня, но, вероятно, распределили бы занятия на всю зиму, если бы пастор не перебил их, сказав:

— Тише, тише, дорогая мисс Темпль, не приучайте мою дочь к рассеянной жизни. Вы забываете, что она у меня хозяйка, и что мои домашние дела придут в беспорядок, если Луиза примет хоть половину ваших любезных предложений.

— А зачем вам, собственно, хозяйство, сэр? — возразила Елизавета. — Вас только двое. Дом моего отца может поместить вас обоих, и, разумеется, вы будете в нем желанными гостями. Общество такое благо в этой глуши, от которого не следует отказываться ради пустых формальностей, и мой отец часто говорит, что гостеприимство вовсе не добродетель в новой стране, так как одолжение оказывает здесь гость, соглашающийся разделить ваше уединение.

— Судья Темпль на деле подтверждает свое мнение, но не следует злоупотреблять его радушием. Я не сомневаюсь, что вы часто будете видеться с нами, в особенности с моей дочерью, во время моих отлучек в отдаленные местности графства.

Темпль подал в это время руку своей дочери и отправился за своими друзьями. Ричард последовал за ним, прицепившись к мосье Лекуа, которому прочел целую лекцию об искусстве пения, заключив ее похвалой арии «Бискайский залив», превосходно исполняемой его другом Бенджаменом.

Во время этого разговора могикан оставался на месте, закрыв голову одеялом, по-видимому, такой же равнодушный к окружающему, как само собрание к присутствию престарелого вождя. Натти тоже сидел на обрубке дерева, опустив голову на руку и поддерживая другой рукой ружье. Его лицо выражало беспокойство, и взгляды, которые он бросал вокруг себя, свидетельствовали о какой-то тайной тревоге. Он не вставал с места из уважения к индейскому вождю, которого дожидался и к которому всегда относился с величайшим почтением, хотя и с некоторой неуклюжестью, свойственной охотнику. Молодой спутник этих двух обитателей леса тоже стоял около угасающего камина, по-видимому, поджидая своих товарищей. Кроме них, в зале оставались теперь только пастор и его дочь.

Когда обитатели «замка» ушли, Джон встал, откинул одеяло с головы, отбросил назад густые черные волосы, свешивавшиеся на его лицо, и, подойдя к Гранту, протянул ему руку и сказал торжественно:

— Отец, благодарю вас.

Он помолчал, а затем, выпрямившись с величием индейского вождя, прибавил:

— Если Чингачгук присоединится когда-нибудь к своему народу в стране Восходящего солнца, он передаст своему племени хорошие слова, которые слышал. Кто может сказать, что могикан когда-нибудь лгал?

— Пусть могикан надеется, — сказал мистер Грант, — и он достигнет своего. Но вам, молодой человек, я обязан не только вместе с другими за услугу, оказанную сегодня на горе, но обязан и лично за вашу уместную поддержку во время службы в самую затруднительную минуту. Мне было бы очень приятно видеть вас в моем доме. Вы должны отправиться ко мне теперь же, — право, должны, — моя дочь еще не поблагодарила вас за спасение моей жизни. Я и слышать не хочу об отказе. Этот почтенный индеец и ваш друг пойдут с нами.

• Предыдущая
• 14/73
• Следующая