Краткий курс сталинизма - Бореев Юрий - Страница 11

Было решено урну с прахом Горького замуровать в Кремлевской стене на Красной площади. Волей Алексея Максимовича было лежать рядом с сыном Максимом, и поэтому Екатерина Пешкова попросила часть праха. Однако ей отказали. Повторилась история с Бехтеревым, прах которого не дали родственникам.

Поэт Александр Прокофьев вспоминал:

― Умер Горький. Вызвали меня из Ленинграда и прямо в Колонный. Стою в почетной карауле. Напротив Погодин, рядом Федин. Слезы туманят глаза. Вижу: Федин слезу смахивает, Погодин печально голову понурил, насупился. Вдруг появляется Сталин. Мы все встрепенулись и зааплодировали.

Писатель Владимир Поляков рассказывал:

— Было это в 1936 г. Я, никому не известный литератор, очень хотел попасть в Колонный зал на похороны Горького. Попросил Зощенко достать пропуск. Иду по Москве к Колонному залу, и вдруг ― продают горячие сосиски в пакетиках. Зачем мне сосиски? Новинка ведь! У меня привычка: покупать новые, даже ненужные вещи. Я купил пакетик с сосисками и довольный вошел в Колонный зал. Думаю, где-нибудь в гардеробе оставлю. Но у меня пропуск оказался такой ― проводят сразу в круглую комнату за сценой. Вижу: за столом сидят Ворошилов, Молотов, Калинин, другие вожди и вокруг много известных писателей. Вскоре меня вызывают по фамилии. Военные надевают мне на руку траурную повязку и ведут на сцену ― стоять в почетном карауле. А у меня сосиски, значит, я первому попавшемуся, полуобернувшись, говорю:

― Пока я там откараулю, покараульте мои сосиски...

Оборачиваюсь, чтобы передать сосиски в надежные руки. Человек с трубкой внимательно смотрит на меня...

― Не беспокойтесь, ваши сосиски будут в полной сохранности.

Тут меня окружают военные и вместе с другими ведут в почетный караул. Стою ― волнуюсь. Откараулив, возвращаюсь. Подходит ко мне военный в больших чинах ― с ромбами, отдает честь и рапортует:

— Ваши сосиски, товарищ Поляков, в полной сохранности.

Исаак Бабель напоминал мудрого и доброго сома: толстая, плохо поворачивающаяся шея, большие веки. Он очень хотел встретиться со Сталиным и попросил об этом Горького. Тот однажды позвал писателя к себе в дом у Никитских ворот. Бабель оказался за столом с Горьким, Сталиным и Ягодой. Пили чай. По собственному признанию Бабеля, он очень хотел понравиться Сталину.

«Вы же знаете, я хороший рассказчик, а тут я еще очень старался. Вспомнил встречу с Шаляпиным в Италии. Шаляпин после выступления вытирал с огромного, прекрасного и уже постаревшего лица грим. Я у него спросил: «Не хотите ли вернуться в Россию?» А он мне ответил: «Большевики отняли у меня дом и автомобиль. Что мне делать в России?»

Сталин слушал молча, а тут начал громко размешивать сахар в стакане, ложечка так и зазвенела о стекло. И сказал Сталин:

— Мы, большевики, строим дома, наш автозавод начал выпускать автомобили. А Шаляпин все равно гордость и голос народа.

Тогда я стал стараться еще больше и рассказал о моей поездке в Сибирь, на Енисей. Очень красочно расписал сибирскую ширь реки ― Европе и не снились такие просторы и такая несказанная красота...

Слышу, ложечка опять недовольно заходила по стакану и Сталин сказал:

— В Сибири реки не в ту сторону текут.

Смущенно покашливая, Горький встал из-за стола, вышел в другую комнату и, откашлявшись там, вернулся. А Ягода уставился на меня сорочьими глазами и долго не мигая смотрел. И я понял, что провалился».

Андрей Платонов написал повесть «Впрок». Дол прочитать ее Фадееву на предмет публикации. Тот прочел и подчеркнул ряд мест, с его точки зрения, идеологически ошибочных.

Издательство приняло вещь в производство, и вскоре появилась верстка, в корректуре подчеркнутые места были набраны курсивом. В таком виде повесть попала к Сталину. Он прочел, возмутился, квалифицировал Платонова как кулацкого писателя и высказался: «Эта вещь впрок автору не пойдет». После этих слов Платонов оказался в тени, в полуизгнании, в забвении. Его на многие годы перестали печатать. И то счастье, что остался жив.

Году в 44-м в доме моего приятеля Аркадия Кеслера я познакомился и потом иногда встречался с молодым человеком лет двадцати двух ― двадцати трех. Был он то ли актером МХАТа, то ли студентом Школы-студии МХАТ. Он переживал какие-то актерские неудачи и, по словам Аркадия, нервничал и иногда пил. Звали его Сергей. Аркадий тогда мне рассказал, что это пасынок писателя Михаила Булгакова, сын Елены Сергеевны Шиловский. а его отец крупный военный.

От Шиловского непосредственно, а отчасти через Аркадия, а также от профессора логики Павла Сергеевича Попова, у которого я учился, будучи аспирантом МОПИ, и в доме которого неоднократно бывал, я слышал историю взаимоотношений Булгакова со Сталиным. Мне сейчас трудно отделить, кто что говорил, и трудно понять, где кончалась реальность и начиналась знаменитая игра Булгакова, любившего писать письма Сталину, но не отправлять их, а самому отвечать себе от имени Сталина. Трудно понять, что тут было от легенды и фантазии, что от истории. Перескажу все, что осталось в моей памяти от этих рассказов (старая моя запись исчезла, как Коровьев слизал).

В начале 30-х годов Булгакова не печатали и не принимали на работу. В отчаянии он отправил письмо Сталину, в котором говорилось: поскольку его ― писателя ― не печатают на родине, он просит спасти его от голодной смерти и вынужденного литературного молчания, равного погребению заживо, и просит выслать его за границу, ибо это вторая по жестокости мера наказания после смертной казни, которую над ним совершают.

Через некоторое время пришел краткий ответ, в котором Булгакова просили позвонить товарищу Сталину и сообщался номер телефона. Булгаков позвонил из автомата, так как личного телефона у него не было. Пока Булгакова соединяли со Сталиным, очередь у телефонной будки стала проявлять нетерпение. Когда же Булгаков объяснил, что он разговаривает со Сталиным и просит чуть-чуть подождать, ему стали кричать: «Кончай издеваться! Не ври! Повесь трубку!» Булгаков вынужден был поведать именитому абоненту о ситуации, и ему сказали: идите домой ― вам позвонят.

«Как позвонят, когда у меня нет телефона?» ― поду-мал раздосадованный Булгаков и отправился домой. Вскоре пришли какие-то военные, протянули временную связь и установили телефон, а еще через некоторое время раздался звонок. Неторопливый голос с грузинским акцентом спросил:

— Товарищ Булгаков?.. Вы нам писали?

— Да, товарищ Сталин, писал... Понимаете, меня не печатают... меня не принимают...

— И вы решили уехать... за границу?

— Нет, товарищ Сталин. Я много думал и решил, как бы ни было трудно, я не уеду, даже если мне суждено на родине умереть от голода. Место русского писателя в России.

— Вы... правильно...

Сталин говорил с большими паузами между словами и с еще большими паузами между фразами. Булкакову казалось, что голос исчезает, что его разъединяют. Писатель начиная нервничать и дуть в трубку, пока не понял, что это манера говорить. Через минуту разговора он научился терпеливо ждать следующее слово и следующую фразу вождя:

— Вы... правильно... решили... товарищ... Булгаков... Не следует... писателю... покидать родину...

— Да, я остаюсь. Однако у меня большие трудности. Маня никуда не принимают на работу.

— А вы... попробуйте...

— Пробовал ― не берут.

— А вы... попробуйте обратиться... во МХАТ... Почему бы вам не стать заведующим литературной частью МХАТа?.. Разве это плохая работа?..

— Товарищ Сталин, да меня и в дворники туда не возьмут, не то что в заведующие литературной частью.

— А вы попробуйте... Очень вам советую... попробовать.