Без души (СИ) - Болдырева Ольга Михайловна - Страница 16

— Месть, — я сказал это, не задумываясь, снова погрузившись в воспоминания. Слишком многое поднялось из глубины сознания. Я ведь помню, сколько в прошлой жизни было таких и ужинов, и обедов, и завтраков, и пикников… Понял, что допустил оплошность, я только после того, как глаза мамы расширились от удивления, а отец привстал с табуретки.

— О, Бездна! — умение совершать ошибки не оставит меня никогда.

— Позволь мне помочь тебе, — неожиданно в мой разум юркой змейкой проникла Бездна. Она ласково пощекотала сознание и расплылась в соблазнительной улыбке. — Всего крошечное вмешательство… такое же, как у твоего брата. Но это будет не слепое воздействие, которое ты не мог контролировать, а короткий укол под твоим контролем.

Сложно было понять, почему Бездна не захотела в этот раз сделать все сама, а дождалась моей ошибки, чтобы спросить разрешение на вмешательство.

Согласен. Но только родители, сознание брата уже достаточно изменено.

— Вот и умница.

Я провел рукой перед лицами родителей, и их глаза остекленели, а сами они замерли. Леша несколько секунд переводил ничего не понимающий взгляд с них на меня, а потом вскочил с места.

— Что ты сделал?

— Успокойся, — я глотнул успевший остыть чай и скривился. — Я стёр им в памяти последнюю реплику и заморозил, чтобы выбрать подходящий ответ. Бездна, мне точно пора сочинять сказки.

— Немедленно разморозь их! Как так можно?! — брат потряс отца за плечо, пытаясь привести в себя, но ничего не вышло. С каждой секундой изумление в его лазах сменялось испугом. — Серёж… верни их, пожалуйста.

— Зачем?

— Это мама с папой! Ты вообще не должен так с ними поступать! Никакой магии! Не смей применять её на родителях, понял? — испуг сменился нешуточной злостью, а я никак не мог понять его слов. Мама с папой… к ним нельзя, но почему?

— Я снова совершил ошибку, разыграв этот спектакль. Подумал, что нужно начать новую жизнь, сделать её нормальной. Учеба, вечерние чаепития. Но мне это не нужно. Проще стереть все, чудес не бывает. Неужели ты не понял? Я не вернулся… нет. Леша, твой брат никогда не вернётся.

И тут случилось неожиданное: Леша сделал один большой шаг и со всей силы ударил меня кулаком в нос. Что‑то хрустнуло, и на столешницу закапала кровь.

— Очнись! — Леша глядел на меня с таким вызовом, что я заставил себя рассмеяться. Бездна и безумие! Это был восхитительный абсурд: кухня, опутанные нитями пустоты родители, воинственный брат, сам же испугавшийся своего порыва, и я, бездушная сволочь, готовая стереть память родителям, и оправдаться тем, что это безвредно. Я даже не представлял, что ещё могу смеяться. — Они должны знать, что ты вернулся! Не мучай их… пусть это не нужно тебе, но необходимо им. Дай нам хотя бы шанс, попробуй пожить. Пожалуйста.

— Братишка, — отсмеявшись, я повернулся к смертельно бледному Леше, — Что же ты так побледнел? Я не кусаюсь…

— Серёж, не смейся больше так, — он сказал это так тихо и чётко, что я даже не попытался усомниться в его серьёзности, — мне страшно.

— Не буду. Садись, сейчас я разморожу родителей. Хорошо, время у нас есть, можно попробовать.

Я сосредоточился, восстанавливая нос. Брат круглыми глазами следил, как кровь медленно впиталась в мою кожу, а те капли, которые оказались на столе, исчезли. Я послал небольшой импульс, и папа непонимающе оглянулся, пытаясь вспомнить, о чём мы говорили. Помогая ему, я ответил:

— Люблю фэнтези, а впрочем, мне ещё предстоит узнать, что я люблю и чем увлекаюсь. Мам, пап, вы извините, но я очень хочу спать. Сегодня получился сложный день. Да и вам надо о многом подумать, — и чтобы меня не стали удерживать, тут же поднялся из‑за стола. — А я в душ.

Родители и брат поспешно поднялись за мной. Леша смотрел на меня настороженно, пытаясь понять, что я могу ещё натворить.

— Конечно, тебе помочь?

— Нет, спасибо. Теперь я всё сам.

Пока я мылся, родители отпросились на завтра с работы, чтобы свозить меня к врачам. Я пытался себе представить, какой произведу фурор в сфере медицины, и уже заранее кривился от ассоциации скуки. Мне было необходимо действовать. Нельзя было останавливаться и замирать ни на секунду. Два года в этом мире. И столько нужно успеть сделать. Главное заставить себя. Иначе я не смогу отличить реальность от бреда и, закрыв глаза, останусь в холодной темноте.

Куда сложнее было осознать, что, несмотря на испытания, на годы заключения, на другую жизнь, в которой был отмерен не один десяток лет, я так и остался подростком. Мне просто не дали возможности повзрослеть. Маленький ребёнок, переживший нечеловеческую боль, разучится улыбаться и перестанет доверять взрослым, но он останется ребёнком, и полученная психическая травма остановит развитие его личности. Я замер на пороге совершеннолетия, когда сделал тот роковой шаг в другой мир… Самоанализ, сомнения, рефлексия — да, это есть, но теперь я никогда не смогу повзрослеть: фразы, жесты, мотивация — все осталось от того Серёжи, который давно сгнил в тюремной камере. Кто же я? В чем‑то подросток, в чем‑то старик.

Всего лишь вместилище Бездны, её слуга.

Я повернулся на другой бок, посмотрев, как из‑за неплотно прикрытых штор в комнату просачиваются бледные лунные лучи, и погрузился в сон без сновидений. Вот только шёпот продолжал меня преследовать. Казалось, ещё чуть — чуть, и я смогу разобрать слова.

Потом была улыбающаяся Бездна.

Когда‑то:

Мартин Тепранс сегодня вышел из двухнедельного отпуска. Грузный мужчина лет пятидесяти с рыхлым творожистым лицом и пышными усами, несмотря ни на что, любил свою работу. Ему доставляло несравнимое ни с чем удовольствие чувство превосходства. Все они — заключённые: насильники, маньяки, убийцы, извращенцы, невиновные, которые просто не угодили власти, — все они раньше походили на расфуфыренных павлинов, но здесь превращались в грязь под его ногами. Здесь он был господином: кого хотел — сажал на одну воду, кого хотел — оставлял и без неё, заставляя выпрашивать хоть маленький глоточек. Но больше всего ему нравилось унижать новеньких заключённых, показывая, что теперь они никто, и имеют меньше прав, чем их тени.

Зарплата, конечно, оставляла желать лучшего. Да и здоровью Бездна не очень помогала. Но всё‑таки Мартин ни за что бы не променял эту работу на другую.

И вот сегодня, вернувшись в тюрьму, он увидел новое досье. Новенький не успел пробыть здесь и одной недели. Уже предвкушая веселье, Тепранс мельком глянул на номер камеры, не смотря ни на имя, ни на обвинение.

Камера номер 2112 ничем не отличалась от таких же похожих камер. На этом этаже двери заменяли решетки, через которые можно было всё видеть. Мартин считал это прекрасной пыткой — быть всё время на виду у других. Кого‑то он, правда, отправлял по другим камерам: зачем ему безумцы, портящие весь вид? А заключенные в таких камерах сходили с ума быстрее всего: прямой контакт с Бездной, всё‑таки. Поэтому этаж почти пустовал. Только в конце длинного коридора слышалось невнятное бормотание.

Тепранс, дождавшись, когда стража покинет свой пост, неспешно подошел к камере. За решёткой, на полу, прислонившись к замшелой стене, сидел молодой мужчина едва ли старше двадцати пяти лет. Спутанные, неровно подстриженные волосы неаккуратными прядями падали на лоб, пытаясь прикрыть закрытые глаза узника. Дыхание заключённого было прерывистым, хриплым, а тонкие бледные пальцы с силой впивались в виски. Казалось, что он не услышал шум шагов. С минуту Мартин рассматривал заключённого. Было видно, что и до знакомства с Бездной жизнь неплохо потрепала мужчину.

— Ну и кто тут у нас? — растягивая слова Тепранс начал свою обычную речь. — Вижу, ты уже познакомился со стражей. И как, понравилось? Если хочешь, я могу попросить их чаще подходить к тебе. А там и Бездна станет заглядывать, она таких молодых смертников страсть как любит.