Огонь юного сердца - Выговский Владимир Степанович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/34
• Следующая

- Вырвался! - прошептал я.- Наконец избавился,- и облегченно вздохнул.

Машина подъезжала к какому-то селу. «Могильня»,- прочитал я на указателе. Об этом селе мне приходилось слышать. Тут где-то должен находиться секретарь Коростеньского подпольного райкома партии товарищ Ющенко. Я решил, что неплохо будет разыскать его, побыть несколько дней, набраться сил, а потом - в лес. Спустив ноги за борт, я соскочил.

Отряхивая пыль, я сразу обнаружил, что невдалеке позади меня остановился легковой автомобиль. Из него вышли двое гражданских. Они показались мне подозрительными, но я, не обращая на них внимания, быстро направился в село. Они тоже ускорили шаг. Чтоб проверить, правильна ли моя догадка, я резко остановился. Неизвестные замедлили шаги. Я продолжал стоять. Тогда они, как будто прикуривая, тоже остановились. Сомнений не было: это агенты гестапо. Чтобы себя не выдавать, они шли за мной на определенном расстоянии.

Солнце клонилось к западу. Невдалеке виднелся лес. «Хорошо было бы туда!..» - мелькнуло у меня в голове, и я, свернув в сторону, во весь дух бросился бежать.

- Стой! Стой! - заорали агенты.

Раздался свисток, один, второй. И внезапно, словно из-под земли, впереди меня появился старичок с рыжей бородкой… Он, наверное, вылез из «оппеля», который неподалеку остановился. В руке деда зловеще поблескивал пистолет.

- Стой, скотина, куда прешься! - процедил он сквозь зубы и больно схватил меня за руку.

Подъехал «оппель», и меня опять повезли в Коростень. Первым, кого я увидел в гестапо, был группенфюрер СС.

- Dummkopfe, sie konnen nicht arbeiien! - кричал он на агентов и бил их по лицу.

Провокация группенфюрера СС потерпела поражение. Однако он, вероятно, не терял надежды, что в ближайшее время все-таки получит необходимые ему сведения. Именно поэтому он и начал вызывать меня на допрос через каждые полчаса.

Допрашивал группенфюрер немного иначе, чем штурмшарфюрер СС Магденбург. Он не бил меня, не нервничал, а спокойно, тихо, ровно через каждые полчаса задавал один и тот же вопрос: где явка? Но это быстро ему надоело, и он перешел к другому приему, более жестокому: в течение нескольких суток не давал мне спать. После таких пыток я совсем обессилел, не мог ходить и под конец потерял сознание. Что делали со мной врачи, присланные группенфюрером СС, я не знаю, только через сутки я почувствовал себя лучше. Гестаповец выждал еще несколько дней и опять взялся за свое дело. Хотя очень страшно, тяжело было, однако я, как и прежде, молчал.

Наконец мое поведение вывело из равновесия группенфюрера СС. Он приказал надсмотрщикам кормить меня только одной соленой рыбой и не давать ни капли воды. Я сперва не знал, в чем дело, с жадностью набросился на рыбу, а потом горел от жажды. Наверное, это самые тяжелые пытки, какие только есть на свете!.. Камера внезапно стала для меня тесной, я бросался из угла в угол, бил ногами в дверь, кричал, но воды не давали. Зато в той комнате, где велся допрос, куда ни глянешь, всюду графины с водой: на окне, на столе, на стульях… Я невольно впивался глазами в воду. Группенфюрер СС делал вид, что не замечает, медленно наливал себе в стакан пиво, пил, долго смакуя… А хитрые мышиные глазки внимательно следили за каждым моим движением. Они замечали, как я, не выдержав, глотал слюну, как языком касался пересохших губ…

Что, пить хочешь?

Нет,- отвечал я через силу.

- Врешь! Дай ответ хоть на один вопрос: где явка? - и ты будешь пить столько, сколько тебе захочется.

Я ничего не знаю… Я не хочу… пить…

Sehr gut, fortfuhren!

Через час то же самое… Наконец я не выдержал и смахнул со стола графин. В кабинет немедленно влетели гестаповцы и с кулаками набросились на меня.

- Halt, Dummkopf! Nicht schlagen! - злобно гаркнул группенфюрер СС и тут же спокойно заговорил: - Ай-я-яй, разве можно такое крошечное бить!.. Достаточно одного удара- и все пропало. Убить проще простого. Sonde!..

Гестаповцы мгновенно принесли метровую кишку, повалили меня на пол и, разжав насильно рот, начали запихивать ее в

горло… Я задыхался, из глаз текли слезы, а группенфюрер СС ходил по комнате, командовал:

- Глотай! Дыши носом! Глотай!

Один из гестаповцев разбавил полстакана соли и через кишку влил в меня…

В камере я не мог себе найти места. Очень жгло в желудке, очень хотелось пить. Я бросался от стенки к стенке, припадал губами к каждому влажному пятнышку, лизал вспотевшие двери, а жажда все больше жгла тело…

Не знаю, что было бы со мной, если бы ночью опять не пришел в камеру мой неизвестный тайный друг-невидимка. Он напоил меня вдосталь водой и сунул в карман плитку шоколада, на которой было выцарапано печатными буквами: «Мужайся, товарищ! Близок час освобождения!»

Меня внезапно перестали брать на допрос: должно быть, группенфюрер СС занялся более срочными делами. Я немного окреп и уже без особых усилий мог ходить по камере. Может, сотый раз перечитывал надписи на стенах, кусал ногти и все ходил из угла в угол. Но чаще всего, подтянувшись на дрожащих руках, я выглядывал сквозь маленькое оконце на волю. Там была весна, пели птицы, весело светило солнце. А в камере все равно было полутемно, мрачно, от спертого воздуха кружилась голова. В такие минуты особенно тяжело было на душе, хотелось плакать…

Спустившись вниз, я закрывал лицо грязными руками, прижимался к холодной стенке и тихонько, чтоб не слыхали надзиратели, рыдал. Обидно было, что тогда, в Могильне, не сумел сбежать; теперь уж такая возможность не повторится…

Но, как оказалось, участь моя не совсем беспросветная: настал наконец час моего освобождения!.. Это было поздно ночью. Сквозь сон мне послышалось, что скрипнула дверь. Я открыл глаза и при едва различимом свете увидел, что в камеру осторожно вошел какой-то человек. Присмотревшись к нему, я узнал рыжего гестаповца с фюрерскими усиками, который часто водил меня на допрос.

«Неужто опять начнется?..» - с тревогой подумал я.

Гестаповец подошел ко мне и, присев на корточки, тихо заговорил:

Тебя зафтра стреляй, ферштейн?.. Капут, понималь?

Ну и пускай!,. А тебе-то что?

- Ш-ш-щ… Я твой друк, ферштейн? Мы будем бежаль! Лес! Партизан! Ферштейн?.. Гут?

Я молчал, ничего не понимая, смотрел на него.

- Не понималь?..- В его голосе слышались нотки обиды» - Русски Ленин - коммунист, дейч Тельман - коммунист… Ти, я - друк, ферштейн?.. Коммунист…

Я сделал вид, что ничего не понял. Он что-то прошептал по-немецки и тихо начал насвистывать «Интернационал». Потом при красном свете карманного фонаря он заглянул в словарик.

- Одежда - фашист, сердце - коммунист, ферштейн?..- сказал он, тыча себя в грудь пальцем.- Мы будем бежать в лес!.. Партизан!.. Понималь? - И, вытащив из кармана пистолет, протянул мне.

Не знаю почему, но я, несмотря на столько провокаций, поверил этому гестаповцу и, не раздумывая, пошел за ним.

У выхода он сделал мне предупредительный знак рукой - поблизости был часовой в будке. Я остановился, потом свернул за угол и припал к стенке. Еще одной преградой был для нас забор. Обойти его было невозможно, и мы начали перелезать. Но вдруг часовой, почувствовав, наверное, что-то недоброе, выскочил во двор и не своим голосом закричал:

- Halt! Halt!

Всполошилась вся охрана. Словно дождь, посыпались пули. Освободитель, отстреливаясь, помог мне скорее взобраться на забор и стал влезать сам. Но вдруг он как-то странно сгорбился и медленно сполз на землю. Я уже был на другой стороне и, прижавшись к щели, испуганно спросил:

- Что с вами?!

- Verwundet… ранен… Schlup… конец… Lebe woh!… Lebe woh!. Прощай, друк…- хрипло проговорил он и, приложив себе ко лбу дуло пистолета, выстрелил.

- А-а-а! - с ужасом крикнул я и бросился бежать.

Солнце уже заходило. Лучи его золотили верхушки деревьев, зеркалами светились окна сельских хаток. Легкий дымок, который прямо поднимался из труб, казался розовым. Где-то

• Предыдущая
• 28/34
• Следующая