Офицер - Земляной Андрей Борисович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/64
• Следующая

— Рад бы в рай, да грехи не пускают, — улыбнулся в ответ Кирилл. — Ты вот лучше ребят потолковее отбери, я тебе таких волкодавов подготовлю!

— Подберу, подберу… Слушай, у меня сейчас почти ничего нет, но вот, — Гоглидзе вытащил из стола кувшин. — Лучшее вино на Кавказе. Оджалеши. Попробуй, дорогой. Понравится — пришлю! Самолет пошлю, специальный!

Кирилл взглянул на часы — время до отлета еще было, так что он решил не обижать отказом славного человека, с которым сдружился за последний месяц, и принял протянутый стакан. Майоры ГБ подняли тост за дружбу. Потом — за Сталина. Потом — за Берию…

Чудом избежавший ареста племянник Буду Мдивиани Авесалом сидел на чердаке дома напротив Управления НКВД и смотрел в бинокль. Он прятался здесь уже четыре дня и понимал, что больше не выдержит. Но сдаваться просто так он не желал, наоборот — он страстно хотел убить этого негодного Гоглидзе, этого грязного шакала, который разрушил его такую счастливую, такую теплую жизнь. Авесалом представил себе, как псы Гоглидзе обыскивали их дом, лапали их служанок… и Мзикалу, которая научила его быть мужчиной… и Даринэ, которую он сделал женщиной.

В глазах замутилось от голода — он не ел уже целый день! — и от лютой, звериной злобы. Они, эти скоты, не достойные даже слизывать пыль с его сапог, сидели на их диванах, жрали их еду, пили их вина! Наверное, забрали драгоценности его матери, даже то сапфировое ожерелье, которое так ей нравилось. Его подарил дядя Буду — он всегда был к ним добр. А теперь дядю Буду казнили, а он сам, последний из рода Мдивиани, сидит на чердаке, словно загнанный волк и боится выйти на свет.

Но ничего! Ничего! Не зря отец приказал охране учить его стрелять. И вот теперь… теперь…

Авесалом разглядел в бинокль, как в окне кабинета появился ненавистный Гоглидзе, аккуратно отложил в сторону бинокль и поднял охотничий маузеровский штуцер с шестикратным прицелом. Чуть слышно звякнуло выдавливаемое стекло.

Майоры уже поднимали последний тост — опять за дружбу, когда открылась дверь и в кабинет тихонько скользнула Надя.

— Извините… Разрешите? Товарищ майор государственной безопасности…

Любимый, самый лучший человек во всем мире — после товарища Сталина, разумеется! — обернулся. И тут ей в глаз щекотно попал солнечный зайчик. Она тряхнула головой, рассыпая волосы…

— Что, Надюшка? Пора?

— Товарищ Чкалов звонил, — снова блеск зайчика заставляет сощуриться, — звонил и говорил, что самолеты будут готовы через двадцать — двадцать пять минут…

Да что же это за зайчик такой противный?! И откуда он взялся: в комнате нет не то что зеркала, а вообще ничего блестящего…

— Ну, Серго… — Кирилл встал, протянул Гоглидзе руку, — не поминай лихом и…

Это не зайчик! Так бликует прицел!!!

Надя закричала изо всех сил и метнулась к любимому. Свалить на пол, убрать с линии огня!..

— Ки-ири-и-и-илл!.. — и тут же звон разбитого стекла и тяжелый удар в спину.

Словно бы кто-то очень сильный двинул раскаленной кочергой…

…Она еще падала, когда услышала гортанные команды, и удивилась, почему ее Кирилл кричит по-грузински? Тут ее подхватили сильные руки, не давая опустится на пол, и такой родной голос вдруг закричал: «Врача! Живо!» Надя улыбнулась: раз командует, значит — жив… Потом в груди загорелась спичка, превратилась в факел, в костер, в мировой пожар…

…Врачи примчались через пять минут. Они отогнали в сторону и Гоглидзе, и Новикова, о чем-то быстро переговорили, сыпля как из мешка латинскими терминами, потребовали по телефону какого-то Лисинкера[111] и, наконец, унесли девушку в карету скорой помощи. А еще через полчаса в кабинет втащили Авесалома Мдивиани. Новиков и Гоглидзе одновременно шагнули к арестованному, и тот содрогнулся, увидев их глаза.

Через три часа Авесалом сидел в одиночной камере и выл. Он даже не знал, что бывает так больно. Даже не предполагал. Но выл он не от боли. Перед его глазами все еще стоял тот самый чекист с глазами, похожими на ледяные шапки Казбека и Эльбруса. И он все еще слышал размеренно падающие слова: «Я. Тебя. Запомнил. Я. Позабочусь. О тебе. Сдохнешь. В шахтах. На Таймыре. Солнца. Больше не увидишь. Я. Тебя. Запомнил…»

Москва, Кремль

Михаил Иванович Калинин пытался смотреть прямо и твердо, но как всегда в присутствии Вождя, ему было как-то неуютно и почему-то страшновато. Он прекрасно знал, что никаких грехов за ним нет, что верен он Сталину — верен, точно собака хозяину, что сам Коба всегда был с ним добр и приветлив… Но вот всякий раз, когда Вождь приходил к нему вот так — сам, неожиданно, без лишней свиты, — всякий раз в животе появлялся противный холодок, в глазах почему-то все становилось размытым, словно дождь идет, а по спине будто кто-то водил мягкой пушистой лапкой.

— Я вот к тебе с чем, товарищ Калинин, — произнес Сталин, удобно устраиваясь у стола. — Вот с чем: у нас сейчас многие работают по-новому, по-социалистически. И есть мнение: за то, что они работают по-социалистически, ты, председатель Верховного Совета — Всенародный староста — должен их по-социалистически награждать. Верно?

— Конечно-конечно, — торопливо подтвердил Калинин. — Обязательно надо награждать по-социалистически.

— Это очень хорошо, товарищ Калинин, что ты согласен. А как ты собираешься по-социалистически награждать?

— А… вот… орден есть Трудовой… и еще вот Знак почета… — Михаил Иванович пытался угадать, но чувствовал, что пока до правильного ответа еще очень далеко. Ну, чего Коба так любит тянуть? Сказал бы прямо, что сделать надо — и вся недолга!..

— Это хорошо, что у нас, в стране победившего социализма, в стране, где управляют рабочие и крестьяне, как завещал нам товарищ Ленин, есть ордена за труд. Очень хорошо, товарищ Калинин, что у нас есть такие ордена! Но есть мнение, что этого недостаточно. Совершенно недостаточно, товарищ Калинин.

Калинин снял внезапно запотевшие очки и глубоко задумался. Ну чего ему надо-то?..

— А-а… вот еще, товарищ Сталин… мы же звание даем: Герой Труда.[112] Вот…

Сталин поощряюще улыбнулся, одобрительно кивнул:

— И это тоже очень хорошо, товарищ Калинин, что у нас есть возможность присваивать такое высокое звание. Вот только одно нехорошо: это звание можно присвоить, только если человек проработал тридцать пять лет. А ведь всей нашей власти только-только двадцать лет должно исполниться. И что же получается? Получается, если человек тридцать пять лет трудился, то почти половину этого времени он работал на помещиков, на капиталистов, на царя. Как-то странно получается, а, товарищ Калинин?

Теперь Михаил Иванович облился холодным потом. Вот оно! Вот за это звание сейчас-то его Коба… как Зиновьева… или как Каменева… Зачем он так улыбается?!

— Д-да… эт-то… неправильно, это… — Ну, что же ему надо сказать? — Может… нет… наверное… надо… надо вот… изменить… это… Правила присвоения звания «Герой труда» изменить надо, правильно?

И он умоляюще посмотрел на Вождя.

Тот улыбнулся, на сей раз — явно ободряюще:

— Это очень правильное решение, товарищ Калинин. Вот только есть мнение, что если менять статут награды, то стоит изменить и название. Чтобы всем было ясно: мы награждаем за труд для социалистического государства…

• Предыдущая
• 44/64
• Следующая