Иду на «ты» - Подгурский Игорь Анатольевич - Страница 22

• Предыдущая
• 22/65
• Следующая

Дальше – больше. Сто лет спустя волнения повторились по какому-то пустячному поводу, и под давлением международной общественности лукоморскую реальность пришлось расконсервировать. Были опасения, что этот вынужденный шаг приведет к массовому отъезду, однако аналитики Главка ошиблись. Напротив, патриархальные нравы и неспешный уклад жизни заповедника-доминиона вызвали массовый приток иммигрантов. В Лукоморье устремились недобитые диссиденты из числа, казалось бы, окончательно вымершей нечисти всех сортов, сословий и рангов.

За иммигрантами поперли оккупанты. Отвыкшая за годы мирной жизни от вооруженного сопротивления нелюдь едва ли устояла бы перед теми же разгулами, высадившимися как-то вечером на окраине Лукоморья. Поэтому встревоженный мэр Лукоморья перед угрозой полного истребления был вынужден не только бить набат и созывать ополчение, но и бежать на поклон к заставе.

Карательный отряд из Аркаима успел со своей интернациональной помощью вовремя, и разгулы, не вступая в бой, ретировались. Заодно разгулявшиеся богатыри слегка прошерстили и Лукоморье, повесив десяток наиболее одиозных оборотней и вурдалаков под предлогом борьбы с пятой колонной. Руководство отряда получило на руки прекрасные карты и, пока интернациональный отряд развлекался с берегинями, не преминуло своими козырями воспользоваться. Результатами политических торгов стали:

1. Гарантии вооруженной защиты суверенитета и неприкосновенности границ Лукоморья со стороны Аркаима.

2. Провозглашение Лукоморской демонической республики во главе с мэром.

3. Неограниченный контракт на прямые бесперебойные поставки праны-маны в Аркаим.

4. Свобода внешнеэкономической торговли Лукоморья.

5. Конституция Лукоморья.

Надо заметить, что конституция эта была лаконична и состояла из одной статьи. Она гласила: «Отлезь, урод!» Тем не менее из ее трактовки местными юристами в лице почтенной Мокоши [16] следовало, что данная конституция, при условии ее безукоризненного соблюдения, гарантирует все необходимые права и свободы как превалирующей нелюди, так и видового меньшинства Лукоморья. И в самом деле, своих человеческих соотечественников лукоморская нечисть практически не трогала. Этому равноправию в немалой степени способствовал тот признаваемый всеми факт, что местные человеки при случае и сами были способны перегрызть глотку любой нечисти, воткнуть в ее могилу осиновый кол, тут же справить поминальную тризну, а напоследок еще и поплясать на холмике, утрамбовывая его поплотнее.

Кроме того, Лукоморье обрело свой герб работы Васнецова: гордого вида полосатый кот Баюн, а-ля цирковой атлет, разрывает у подножия величавого дуба сковывающие его цепи. Все это на голубом с зеленой полоской фоне рыцарского щита. Баюн своим изображением остался доволен и до самой кончины великого художника регулярно пересылал ему через Добрыню крынку молока местного разлива, горлышко которой было неизменно прочно перевязано темно-синей шелковой тряпицей. Злыдни поговаривали, что в крынке было далеко не молоко, но проверить багаж Добрыни никто не решался.

Дальнейшие шестьсот лет Лукоморье процветало, причем последний век смело можно было назвать золотым.

Во-первых, местным мэром эти сто лет бессменно трудился на благо общества старинный побратим и в некотором роде наставник Ильи некто Святогор, личность несколько загадочная, но твердо стоявшая на страже национальных интересов Лукоморья, вполне лояльная к Аркаиму и свято следовавшая букве и духу конституции.

Во-вторых, гарантии вооруженной защиты суверенитета и неприкосновенности границ Лукоморья со стороны Аркаима означали, что прибытие и убытие иноземцев полностью подконтрольно Империи в лице отряда, а точнее, в физиономии дежурного по пограничной заставе, выставленной на перешейке. Местная же нелюдь, выезжая на свой шкодный промысел, ограничивалась отметкой Святогора в личных охранных грамотах.

В-третьих, прана-мана текла в Аркаим молочной рекой с кисельными берегами – полноводной и чистой.

Все вместе это означало, что дежурство на выносной заставе уже несколько веков считалось работенкой почетной, нервной, но непыльной. На любителя.

Закончив краткое отступление, вернемся в тот день, когда, сменив поутру Нестерова, у шлагбаума скучал Алеша, а Илья с Добрыней, по старой традиции, присоединились к нему сразу после завтрака – приятели разлучались редко.

Как уже было замечено, неистовая тройка удобно расположилась под раскидистой березой, усевшись на скамейках вокруг крепкого стола.

Побратимы прихватили для Алеши из столовой туесок с горячей кашей, термос с чаем и пучок шампуров шашлыка: по причине хронического гастрита Попович всухомятку питался исключительно в командировках.

– Благодать,– отодвинул пустую миску Алеша и, выбрав шампур посолиднее, протянул товарищам остальные.– Так о чем это мы?

– Сам жри,– добродушно отказался Илья, сидевший по случаю тридцатиградусной жары, как и Добрыня, в одних коротких шортах-портах и невозмутимо попивавший квасок.– Темное это дело с Левой, да и не нашего ума. Начальству виднее.

– Не понял! – Догрызая последний кусочек мяса, Алеша развернулся и лихим кистевым броском вогнал шампур метров с десяти в деревянный щит с мишенью.– Нашего товарища невесть за что в темницу, а мы молчать должны! Слышь, Добрынь, что он гуторит? В непротивленцы потянуло?

Справедливости ради заметим, что причины возмущения Алеши были значительно глубже, нежели те, которые он только что озвучил. Дежурил он сегодня вне очереди, отбывая вполне справедливое наказание за недельной давности самоволку в Лукоморье. И теперь, в отличие от свободных от службы приятелей, собиравшихся на рыбалку, вынужден был торчать на солнцепеке в одних только шортах, но при оружии, которое, впрочем, заступив на пост, он немедленно снял.

Добавим, что рыбалить Илья с Добрыней собирались тут же на косе, в двух шагах от заставы, и Алеше никто не мешал к ним присоединиться: интуристы в Лукоморье прибывали и отбывали только по четвергам, а на дворе стоял канун вторника. Но неприятие малейшей несвободы, присущее вольному воину эпохи Владимира Красно Солнышко, да еще и избалованному поповскому сыну, портило нрав Алеши уже с вечера вчерашнего дня.

– Заткнись, дурилка ты берестяная,– лениво посоветовал Добрыня Алексею.– Сказано – арест за превышение служебных полномочий и периодическую грубость, значит, так оно и есть.

– Ну-ну,– невнятно ворчал Алеша, методично перемалывая безукоризненными и никогда не знавшими «Пепсидента» зубами шашлык со второго шампура.– Попомните мое слово: они с Левы три шкуры сдерут и недублеными на стену в столовой повесят. А потом и за нас примутся.

– Кто это там? – вглядываясь в сторону расположения отряда, поинтересовался, прикрывая глаза от солнца ладонью, Добрыня.

– Где? – обернулся Алеша, попутно вгоняя в мишень второй шампур и протягивая руку за последним.

– На спортплощадке.

Илья, отставив квас, довольно потянулся и усмехнулся в усы:

– А то Николай Петруху на турникете парит.

– На турнике, невежа,– высокомерно поправил Илью образованный Попович, утирая полотняной салфеткой губы.

– Нехай на турнике,– лениво согласился Муромец.– Только Петрухе это без разницы. Он, бедолага, у Владимирова вчера просился на дот какой-нибудь прыгнуть. Чтоб, говорит, и для пользы дела, и не мучиться – все разом.

– Что такое дот? – спросил Добрыня Алешу.

– Погреб летний во дворе,– неуверенно поразмыслил Алеша.– С бойницей. Из бетона.

– Вона! – удивленно вскинул выцветшие брови Илья.– А у Петрухи-то губа не дура! В погребе-то небось не так жарко, не сопреешь. Ты пожрал, Лешенька?

– Ну? – вопросительно глянул на Илью Попович.

– Не запрягал, касатик. Иди себе к шлагбауму, проверь, не облупилась ли краска?

Алеша скрипнул зубами, нарочито шумно поднялся, не оборачиваясь, метнул в мишень через плечо последний шампур, подобрал меч и, демонстративно волоча его по земле, потащился к шлагбауму. Спорить с начальником заставы он не стал, потому как оставаться дежурным еще на сутки богатырю не хотелось.

• Предыдущая
• 22/65
• Следующая