Ночь после выпуска (сборник) - Тендряков Владимир Федорович - Страница 77

• Предыдущая
• 77/104
• Следующая

– Так! – сказал он удовлетворенно. – Думаю, лучше без всякой подготовочки – сейчас и приступим.

– К чему? – не понял Аркадий Кириллович.

– К допросу Николая Корякина.

– В моем присутствии?..

– Процессуальный кодекс предусматривает присутствие педагога. Имеете право задавать вопросы, высказывать свое мнение, отказаться подписать протокол, если не согласны. Словом, вы, так сказать, законный участник.

Аркадий Кириллович, нахмурясь, задумался – выпирающий лоб, свалявшиеся, с проседью волосы, тяжелые опущенные веки, резкие складки от носа к углам решительно сжатого рта.

– Предупреждаю, – сказал он хмуро. – Я буду пристрастным.

– Вот и хорошо, – согласился Сулимов. – Значит, мне придется быть беспристрастным вдвойне. – Он снял с телефона трубку: – Приведите Корякина.

Ожидание показалось Аркадию Кирилловичу долгим и неловким – молчали, старались даже не глядеть друг на друга, словно боялись, как бы по нечаянности не возникло ощущение сговоренности.

Наконец дверь раскрылась, милиционер, молодой, с наивно-старательным выражением суровости на добродушно-губастой физиономии, впустил впереди себя Колю Корякина, солидно козырнул Сулимову, вышел.

Он встал перед ними, нескладно-долговязый, оцепеневший, ноги, не успевшие сделать рассчитанный шаг, в неловком неустойчивом положении, и чувствуется – мешают повисшие руки. Поразили Аркадия Кирилловича светлые, широко распахнутые глаза, ни мысли в них, ни страха, никакого живого чувства, глядят прямо и, должно быть, ничего не видят. Своего учителя тоже.

– Садитесь, – пригласил Сулимов, указывая на стул.

С послушанием робота Коля шагнул вперед, сел на краешек стула, вцепился пальцами в острые коленки и снова замер – тонкая шея доверчиво вытянута, острый подбородок задран, и под ним натужно пульсирует нежная ямка.

– Эй, мальчик, очнись! – окликнул Сулимов. – Не к людоедам в гости пришел. Даже знакомых не узнаешь.

Коля вздрогнул, взглянул на Аркадия Кирилловича, и в его сквозно-прозрачных глазах появилось смятение, в бескровных сплющенных губах – кривой судорожный изгиб.

– Корякин Николай Рафаилович… Учащийся… Родился когда? – начал Сулимов допрос.

– В пятьдесят восьмом… Второго ноября, – тихо, с сипотцой ответил Коля.

– Еще нет и шестнадцати?

– Нет.

Сулимов бросил взгляд на Аркадия Кирилловича. Тот сидел прямой, неподвижный, из-под тяжелых век разглядывал неловко пристроившегося на кончике стула Колю, крупные складки на лице набрякли, обвисли. Нет еще и шестнадцати парню! Не вырос, несамостоятелен, за таких всегда кто-то отвечает. А он сам решил взять ответственность за родителей… Вытянутая шея, острый подбородок, бледная невнятная гримаса и сведенные пальцы на острых коленках. Некому отвечать за него, кроме учителя. Изрытое, неподвижное, темное лицо Аркадия Кирилловича… Сулимов невольно поежился.

– Скажи, давно ли твой отец стал приходить домой пьяным? – спросил он.

– Всегда приходил.

– То есть ты не помнишь, когда он начал пить?

– Он всегда пил.

– Но бывал же он когда-нибудь и трезвым?

– Утром… Пьяный только вечером.

– Так-таки каждый вечер?

Коля замялся, взволнованный, еле приметный румянец просочился на скулах.

– Я… Я, кажется, не так сказал… Неточно. Не всегда. Нет! Бывали вечера, когда трезвый, совсем трезвый… Даже много вечеров бывало. Иной раз неделями и даже месяцами в рот не брал. И тогда все хорошо. Потом снова, еще хуже, тогда уж каждый вечер… Да!

– Приходил пьяным и бил тебя?

– Меня – нет. Не бил он меня. Он мамку бил… и посуду.

– Если даже под горячую руку ты подворачивался, ни разу не ударил?

– Когда я на него сам кидался, тогда ударял или за дверь выталкивал, чтоб не мешал. Но не бил… так, как мамку.

– Ты кидался на него?

– Маленьким был – боялся, очень боялся, сам убегал… К соседям. К Потехиным чаще всего… А потом… потом ненавидеть стал. Что ему мать сделала? Как вечер подходит, она сама не своя. И не ругала его. Нет. А он все равно накидывался. Он же здоровый, никто из мужиков с ним не связывался, любого бы поколотил. Мамка совсем слабая… Здоровый и бешеный. Он бы все равно ее убил. Мне смотреть и ничего не делать? Не мог же! Не мог! – Колин голос из тусклого, глухого до шепота стал тонким и звонким. – Я ему честно, в глаза – не тронь, убью! Но по-че-му?! По-че-му он не слушал?!

– Ты его предупреждал?

– Да. Только он плевал на мои слова.

– И что ты ему говорил?

– То и говорил…

– Какие слова?

Коля склонил голову, с трудом выдавил:

– Что убью… если мать тронет.

– И сколько раз ты его так предупреждал?

– Много. Он и не слышал словно…

Сулимов помолчал. Аркадий Кириллович сидел по-прежнему прямой и неподвижный.

– Мы не нашли ружье. Где оно? – оборвал молчание Сулимов.

– Мать выхватила. Когда… когда уже все… И убежала с ним.

– Но ты ведь не знал, что ружье было заряжено?

– Знал.

Сулимов, до сих пор участливо-сдержанный, неожиданно рассердился:

– Слушай, дружок, не бросайся так легко словами. Здесь каждое неосторожное слово подвести может. И сильно! Откуда ты мог знать, что висящее на стене ружье заряжено?

– Так я же его сам и заряжал. Мать разряжала, а я снова…

– Выходит, она знала, что ты собираешься убить отца?

– Так я же при ней ему говорил – слышала.

– И верила?

– Не знаю… Но ружье-то разряжала…

– А почему она не спрятала его от тебя?

– Отец не давал.

– Что-о?

– Пусть, говорит, висит где висело, не смей трогать.

– Но сам-то отец почему же тогда его не спрятал?

Коля впервые вскинул на следователя глаза, обдал его родниковым всплеском:

– Он… он, наверно, хотел…

– Чего?

– Чтоб я его… убил, – тихо, с усилием и убежденно.

Сулимов и Аркадий Кириллович ошеломленно поглядели друг на друга.

– Что за чушь, Коля, – выдавил Аркадий Кириллович.

– Он же сам себя… не любил. Я знаю.

Слышно было, как за стенами кабинета живет большой населенный дом – где-то хлопали двери, бубнили далекие голоса, раздавались приглушенные телефонные звонки. Два взрослых человека, недоуменные и пришибленные, почти со страхом разглядывали мальчика.

– Себя не любил?.. – В голосе Сулимова настороженная подозрительность. – Он что, говорил тебе об этом?

– Никогда не говорил.

– Так откуда ты взял такое?

Коля тоскливо поежился.

– Видел…

– Что именно?

– Как он утром ненавидит.

– Ну знаешь!

– Просыпается и ни на кого не смотрит и всегда уйти торопится. И пил он от этого. И мать бил потому, что себя-то нельзя избить. И часто пьяным ревел… Я бы тоже себя ненавидел на его месте… Он раз в ванной повеситься хотел… Не получилось – за вытяжную решетку веревку зацепил, а та вывалилась. И у открытого окна еще стоять любил, говорил – высота тянет. Умереть он хотел!

Коля неожиданно вытянулся на стуле, дрожа подбородком, едва справляясь с непослушными кривящимися губами, закричал вибрирующе и надтреснуто:

– Но зачем?! Зачем ему, чтоб я?.. Я!.. Тогда бы уж – сам! Не жди, чтоб я это сделал!.. – И захлебнулся, обмяк, похоже, испугался своего крамольного откровения.

Аркадий Кириллович подался всем телом:

– Ты лжешь, Коля! Выставляешь себя преднамеренным убийцей – готовился заранее, заряжал ружье на отца! Не лги!

– Заряжал! Заряжал! Да!

– Ты для того заряжал, чтоб отец видел, как ты его ненавидишь, а сам наверняка рассчитывал – мать разрядит, до убийства не допустит. Или не так?.. И в этот раз ты думал, что ружье разряжено.

Коля, выгнув спину, сцепив челюсти, глядел в сторону, ответил не сразу, с трудом:

– Я его зарядил за полчаса перед отцом…

– Не верю! – упрямо мотнул головой Аркадий Кириллович.

– Я знал… Да! Почти знал, что случится… Да! Готовился!

• Предыдущая
• 77/104
• Следующая