Таящийся ужас 2 - Кейз Дэвид - Страница 7

Как-то я возвращался домой довольно поздно. Наш дом находился в сельской местности в нескольких милях от города. Сейчас я уже не помню, что именно делал в тот момент, но было уже темно, когда я подходил к нашему дому. Должно быть, светила луна, поскольку все было хорошо видно. По пути домой мне надо было пройти мимо дома этого мальчишки — мы жили на одной улице. Можно было, конечно, обогнуть их дом, но тогда пришлось бы идти лесом, а у меня не было никаких оснований для выбора именно такого маршрута.

Итак, я шел мимо их дома, занятый собственными мыслями, когда неожиданно появился мой враг. Как и обычно, он стал бросать в меня камни, но я не обращал на него никакого внимания и продолжал идти своей дорогой. Один из камней попал мне в спину — было довольно больно, и я понял, что останется синяк. Я еще немного прошел вперед, но потом решил присесть у дороги. Я помню, что думал тогда об этом мальчишке и все гадал, почему он меня так ненавидит. Спустя некоторое время я тоже начал ненавидеть его. Раньше я никогда не испытывал к нему ничего подобного, наверное, это был результат обид и приставаний, в конце концов вылившихся в мою ненависть к нему. Чем дольше я сидел у дороги, тем больше скапливалось во мне ненависти. Я припомнил все обиды, которые он нанес мне, вспомнил, как он разбил мне голову — я тогда еще почувствовал вкус собственной крови. По какой-то причине воспоминание об этом привкусе подействовало на меня гораздо сильнее, чем тогда, когда все это случилось в действительности. Я знал, что он будет и дальше мучить меня, если этому не положить конец, а потому встал и пошел назад, к его дому.

Он стоял во дворе рядом с сараем. Увидев, что я приближаюсь, он поднял с земли камень и принялся выкрикивать обидные слова, по-всякому обзывать меня. Слыша эти непотребные прозвища, я почувствовал, как ярость наполняет меня, и впервые по-настоящему осознал, какой же он все-таки порочный человек. Даже непонятно, почему я до этого терпел его, как мог позволить, чтобы столь злобное существо досаждало мне. Так хотелось наказать его за все эти приставания, но еще больше покарать за то, какое жалкое, злобное и мерзкое существо он собой представлял. И к тому же сквернословил. В общем, он должен был получить по заслугам.

Я направился прямо к нему. Он насмехался надо мной до тех пор, пока я не оказался совсем рядом — лишь тогда до его слабенького, тугодумного сознания наконец дошло, что на сей раз все будет совсем не так, как обычно.

Он стал отступать, но я медленно приближался. Тогда он швырнул еще один камень и попал мне в лицо, хотя я почти не почувствовал удара. Он метнулся к сараю, и я оказался между ним и домом. Помню, как бегали его глаза в поисках помощи, как он искал пути к бегству… Я был гораздо крупнее и сильнее его — я вообще был самым крупным мальчиком из всех моих сверстников, — и он сильно испугался. Однако его страх уже не удовлетворял меня; по какой-то причине я почувствовал еще большее желание наказать его… Я знал, что он осознает приближающуюся кару, понимает всю свою порочность, и если бы возмездие миновало его, он мог бы подумать, что поступал совершенно правильно. Этого я допустить не мог. Я подходил все ближе. Он попытался улизнуть, но я даже и сейчас сохранил достаточно быстрое и ловкое тело, а уж в те-то годы вообще передвигался как кошка.

Я схватил его обеими руками за шею и стал пригибать к земле. Мальчишка попытался ударить меня, но я отмахнулся и упал на него. Он колотил меня своими маленькими кулачками, но я чувствовал, что для меня это все равно что комариные укусы. Я сдавил его шею руками, стараясь причинить боль посильнее, чтобы кара действительно соответствовала размерам содеянного, Я сжал руки, и глаза у него сделались очень большими. Я начал испытывать удовлетворение, хотя было ясно, что это лишь начало, что настоящее удовольствие еще впереди, причем чем сильнее я сжимал его шею, тем быстрее оно приближалось. Мне почудилось, что блаженное чувство устремляется от кистей к плечам, и растекается по всему телу. Он перестал бить меня, маленькие кулачки вцепились в мои запястья, но так ничего толком и не могли сделать. Я налег на него всем телом, продолжая душить его.

И в этот самый момент жестокая тварь накинулась на меня.

Я не видел, как сзади подкралась собака. Это была хитрая и злобная зверюга, так что о ее появлении я узнал, лишь когда она накинулась на меня. Пришлось отпустить мальчишку и сцепиться с псом. Сильный оказался зверь, но в честной схватке у него не было никаких шансов на победу. Я повалил собаку наземь и, подсунув руку под ошейник, резко повернул его, после чего продолжал выкручивать, пока тварь не начала задыхаться. Она зубами разорвала мне запястье, и кровь, стекая по руке, капала ей на шерсть. При виде крови меня охватило какое-то неистовство. Именно тогда я понял, как опасно это животное и как важно уничтожить его. Я еще раз повернул ошейник, и тот глубоко врезался в мохнатую глотку. Язык вывалился, и я, приподняв собачью голову, так шмякнул ее оземь, что она собственными зубами пронзила этот сварливый язык — теперь он едва ли когда затрепещет вновь.

А какой восхитительный взгляд застыл в этих собачьих глазах! Она уже почувствовала, что ей суждено подохнуть, знала, что придется поплатиться жизнью за свою злобу. Глаза ее вылезли из орбит и чем-то походили на желтки вкрутую сваренных яиц. При виде их меня обуял смех, однако долго смеяться я не стал, ибо это ослабило бы хватку. Я же не намеревался отпускать пса до тех пор, пока он окончательно не отдаст концы.

Когда я наконец встал на ноги, то обнаружил, что мальчишка уже очнулся и куда-то убежал. Наверное, скрылся у себя в доме. Можно было бы пойти за ним, но к тому моменту моя ненависть почему-то уже пропала. Возможно, я считал, что и этого наказания достаточно. Теперь-то я твердо знал — он уже больше не будет дразнить меня. Оглянувшись, я увидел, что при слабом лунном свете тело собаки похоже на дряблый, перепачканный маслом половик. Я же чувствовал себя просто великолепно. Что и говорить — доброе дело сделал. Я ощущал тепло и испытывал чувство удовлетворения, а потому повернулся и бодро зашагал домой. Рука начала болеть уже после.

Утром к нам пришел отец того мальчика, и у него состоялся разговор с моими родителями, после его ухода мне предстояли объяснения с отцом. Он сильно сердился. Я объяснил ему, что это была всего лишь самооборона, что собака пыталась убить меня, но он решил, будто я первый напал на того мальчишку, а собака лишь защищала своего хозяина. Даже мой отец попал под влияние всеобщего заблуждения, будто собака друг человека, преданное и верное существо, так что мне не удалось заставить его понять меня. Я показал ему прокушенную руку, но и это ничего не изменило. Казалось, он по-настоящему верил, будто я действительно хотел убить того мальчишку. Странно как-то все получалось.

Но это был единственный случай, когда отец повел себя несправедливо; кстати, спустя некоторое время он совсем забыл про этот инцидент. Зато в меня уже никто больше не бросался камнями, и вообще не обижали.

Сегодня я встал пораньше, чтобы до обеда поработать над записями. Прочитал то, что накануне написал про собаку. Не думаю, чтобы это имело какое-то отношение к моему заболеванию. В конце концов, я убил ее, спасая собственную жизнь, и мне кажется, что так же поступил бы любой человек. Но это все же дает некоторое представление о том, сколь жестоким я могу быть, хотя обычно, в нормальном состоянии, проявляю достаточную сдержанность и терпимость. Поэтому я решил сохранить запись в том виде, в каком она получилась с самого начала, а теперь продолжу свои попытки докопаться до истоков болезни. Мне надо выбрать из памяти все события в их естественной последовательности и интенсивности, поскольку это может помочь мне угадать, какой будет очередная перемена.

В те молодые годы мои самые сильные впечатления неизменно оказывались связанными с лесом.