Бернард Мандевиль - Субботин Александр Леонидович - Страница 17

Что же касается аффектов, то, как мы уже знаем, Мандевиль последовательно придерживался концепции аффективной природы человека, в рамках которой он пытался объяснить и механизм эстетического переживания. Это переживание он связывал со способностью к сильному и живому воображению, отнюдь не принадлежа к числу тех наивных сенсуалистов, для которых удовольствие, получаемое от произведения искусства, есть просто удовольствие от красивой вещи, а эстетическая реакция подобна обычной реакции на приятный вкус, запах или цвет. Аффекты, возбуждаемые в человеке искусством, отличны от тех, которые рождаются у него в обычной жизненной ситуации. Они не бывают столь же сильными и, возникая в результате некоторого «удачного обмана», не могут быть неприятными. Мандевиль излагает эти соображения, ссылаясь на чувство сострадания, или, вернее, его имитацию, переживаемое при представлении трагедии, «когда наш рассудок оставляет часть души непросвещенной и, чтобы удовлетворить праздный каприз, позволяет ей ошибаться, что необходимо для возбуждения аффекта, легкие удары которого не являются неприятными для нас, когда душа находится в праздном, бездеятельном настроении» (2, 234).

Собственно эстетических высказываний у Мандевиля не так уж много. Однако для философии искусства, равно как и для самого английского искусства, имела значение его концепция в целом. Столь нетривиально поднимая тему зла, тему людских пороков, обличая человеческое лицемерие и ханжество, Мандевиль обращал внимание на ту нравственную проблематику, игнорировать которую не может подлинно художественное творчество. А ориентируя на изображение людей такими, какими они являются в действительности, остро ставя вопрос о противоречиях, составляющих «гармонию» современного ему общества, он «тем самым способствовал утверждению реализма в английском искусстве XVIII в.» (23, 107). Этим он несомненно оказал влияние на последующее литературное развитие. И даже те, кто открещивался от Мандевиля или, как, например, Г. Фильдинг, критиковал и высмеивал его, не могли уйти от поднятых им тем и поставленных им вопросов.

Возвратившись в 1731 г. в Англию из миссионерской поездки в Северную Америку, Беркли привез написанное им в Ньюпорте сочинение «Алсифрон, или Мелкий философ. В семи диалогах, содержащих апологию христианской религии против тех, кого называют свободомыслящими». Уже в феврале 1732 г. это сочинение вышло в свет. Книга, выполненная в форме сократического диалога, содержала критику английских деистов и свободомыслящих, прежде всего Шефтсбери и Мандевиля. Во втором диалоге «Алсифрона» Беркли с издевкой пародировал рассуждения автора «Басни о пчелах» о том, что пороки граждан способствуют экономическому процветанию общества. «Я знаю одно: легчайший путь ускорить развитие... промышленности и занять плотников, каменщиков, кузнецов и других мастеров будет состоять в применении на практике того удачного совета знаменитого мелкого философа, который в результате глубокомысленного размышления открыл, что поджог Лондона будет не таким уж плохим делом, как глупые и закоснелые в предрассудках люди могут себе, вероятно, вообразить... По крайней мере нельзя отрицать, что это открыло новый способ мышления для наших поджигателей, от которых общество недавно начало пожинать пользу», — язвил Беркли устами Критона, одного из персонажей своих диалогов (9, 448—449). Мандевиль не замедлил с ответом. В том же году он опубликовал пространное «Письмо к Диону, вызванное его книгой „Алсифрон, или Мелкий философ“». Это была последняя работа Мандевиля, его последняя, самая обстоятельная защита своих взглядов.

Снова, приводя уже не раз приводившиеся им в свою защиту аргументы и цитаты, объясняет и оправдывает Мандевиль положения своей книги. Он упрекает Диона-Беркли в том, что тот выступил с критикой «Басни о пчелах», не удосужившись ее прочитать, а восприняв мнение, созданное решением суда и усилиями газетчиков и писак, живущих за счет заблуждений, которые они сами же распространяют, и склок, которые сами же разжигают. Мандевиль отвергает все обвинения в безнравственности, выдвигаемые против него, и замечает, что писатель, говорящий о пороках людей, среди которых он живет, разоблачающий их поведение и поступки, срывающий маску лицемерия с ловкачей и подвергающий проверке фальшивые речи о добродетели, — писатель, который осмеливается так поступать, всегда приобретает множество врагов и подвергается несправедливым нападкам.

«Я писал это произведение, — сообщает он, — находясь среди людей, большинство из которых принадлежало к так называемым лучшим слоям общества, и они, несмотря на их христианское вероисповедание, гораздо больше были озабочены приобретением земных благ, нежели небесных. Все они наперекор высоким речам, проповедям и писаниям о будущей жизни и вечном блаженстве были очень преданны этому злому миру, и, по крайней мере, большинство из них во всех своих действиях и помыслах проявляло неизмеримо большую заинтересованность в последнем, нежели в первой» (6, 358). Поистине царство христово не от мира сего, и его оппонент должен признать, что о пользе порока он, Мандевиль, говорит, имея в виду только тех, кто ценит прежде всего земные блага и считает, что именно они необходимы для счастья. Тем же, кто отказывается от всяких излишеств и предпочитает честную и добрую жизнь, он, естественно, рекомендует руководствоваться совершенно противоположными принципами.

Утверждая, что пороки полезны и необходимы людям для их мирского преуспеяния, он тем самым отнюдь не преследует цель каким-либо образом способствовать пороку и развращению народа. Конечно, пишет Мандевиль, никогда не было такой благополучной, процветающей нации, которая была бы совершенно лишена пороков. Но тем, что он высказал эту истину, он нисколько ей не содействовал. Доказывая, что людские пороки при соблюдении должных ограничений необходимы для благополучия гражданского общества, он просто констатировал причину этого благополучия, в конце концов предоставляя членам общества самим решать, стоит ли достигать его такой ценой. Он обращает внимание своего оппонента на то, что высказывал эти свои утверждения со всей мыслимой предосторожностью, дабы они не оказались вредными для слабых умов, для неподготовленных людей, которые могли бы случайно раскрыть его книгу. Ее он писал отнюдь не для всех, не для толпы, а лишь для тех немногих, которые способны мыслить абстрактно и возвысить свой ум над невеждами. Что же касается вообще такого рода исследований, то ведь доискиваться до истинных причин явлений еще не означает иметь злой умысел или стремиться причинить вред. Можно писать о ядах и быть отличным врачом. «Порок же, сам по себе, всегда плох, какую бы выгоду из него ни извлекали» (6, 369). И в любом обществе, большом или малом, долг каждого его члена — быть нравственно порядочным, добродетель следует поощрять, порок — порицать, законы — соблюдать, а их нарушителей — наказывать. И цель «Басни о пчелах» — вовсе не апология пороков, а их разоблачение и высмеивание. Именно это содержащееся в ней осмеяние всякой нравственной распущенности, равно как и сопровождающего ее лицемерия, доставило книге бесконечно больше врагов, чем все мнимое поощрение пороков и безнравственности, какое можно было бы из нее при желании вычитать.

Здесь-то и следует искать источник всех споров, развернувшихся вокруг «Басни о пчелах», и всех выпадов против ее автора. Потому что, констатирует Мандевиль, среди христиан, да и среди людей вообще, очень немногие склонны к самообвинениям, и никто не желает терпеть никаких обвинений и насмешек в свой адрес. Люди слишком крепко привязаны к наслаждениям земной жизни, к своему имуществу и деньгам. Бедность и самоотречение не имеют для них никакой привлекательности. Это не то, чего желают и требуют англичане. Иначе некоторые из них пришли бы к мысли о том, что так как земное счастье не может быть достигнуто без приверженности к порокам, то они должны отказаться от него; и так как невозможно одновременно служить всевышнему и Мамоне, то ни одно наслаждение этого мира не стоит того, чтобы ради него подвергнуть себя опасности вечного проклятия. И для тех, кому пришла бы в голову такая мысль, «весь яд из книги враз улетучился бы и каждая пчела утратила бы свое жало» (6, 361). Мандевиль определенно давал понять своему критику, что иронический, сатирический текст его «Басни» нес в себе и в высшей мере благочестивое содержание.