Сокровища поднебесной - Дженнингс Гэри - Страница 30

• Предыдущая
• 30/114
• Следующая

— Разумеется, она жива, — надменно произнес Ласкатель. — Я не мясник. — Он даже засмеялся и покачал головой, как будто я по глупости оскорбил его профессиональное умение.

— Тогда окажите мне честь, мастер Пинг, принять это в знак моей признательности. — Я показал на разбросанные по столу деньги. — Этим можно вознаградить вас за доброту?

Он только пробормотал неразборчивое «гм» и начал быстро подбирать монеты с самым отсутствующим видом. Тогда я впервые обратил внимание на то, что ногти на пальцах у него были невероятно длинными и загнутыми, словно когти.

Я произнес с тревогой:

— Я так понимаю, женщина была приговорена к «смерти от тысячи»?

Высокомерно не обращая внимания на бумажные деньги, он сгреб монеты в свой кошель на поясе и сказал:

— Нет.

— Нет? — с надеждой повторил я.

— Предписание точно определяет: «смерть по ту сторону тысячи».

Я был оглушен и, побоявшись попросить разъяснений, сказал:

— Ну, можно это отложить на время? До тех пор, пока я не получу предписание об отмене от великого хана?

— Отложить-то можно, — ответил он, как-то слишком быстро. — Если вы уверены, что это именно то, что вы хотите. Подумайте, господин Марко, так ведь вас зовут? Думаю, я вас запомнил. Я честно выполню наше соглашение, господин Марко. Но я не продаю кота в мешке. Вам лучше пойти и взглянуть на то, что вы покупаете. Я возвращу вам деньги — в знак уважения, — если вы передумаете.

Он повернулся, легкой походкой направился к обитой железом двери, открыл и придержал ее для меня. Я последовал за ним во внутренние покои, и — Господи Боже! — лучше бы я этого не делал.

Ибо, отчаянно торопясь спасти Мар-Джану, я упустил из виду некоторые обстоятельства. Несчастная, просто потому что была красивой женщиной, вдохновила Ласкателя на то, чтобы пытать ее самым изощренным образом и из жестокости растягивать пытки как можно дольше. И даже свыше этого. В предписании говорилось, что Мар-Джана была женой некоего Али-Бабы, а мастеру Пингу было легко узнать, что Али недавно был тем рабом, который приходил в эти самые покои, к крайней досаде Ласкателя. (Помните, испытывая отвращение, он сказал тогда: «Кто… это?») Пинг, должно быть, вспомнил, что он был моим рабом, а я был еще более неприятным посетителем. (Ведь, не зная, что Ласкатель понимает фарси, я, помнится, опрометчиво сказал: «Он так жеманно радуется тому, как другие люди страдают».) Поэтому у мастера Пинга были все причины предельно позаботиться о наказании жены ничтожного раба Марко Поло, столь дерзко оскорбившего когда-то, его самого. Теперь же перед ним стоял тот самый Марко Поло, униженно умоляющий и раболепствующий. Ласкатель был не только готов, но он прямо-таки испытывал дьявольское желание показать мне дело рук своих — и дать мне осознать, что к такому результату в немалой степени привела моя собственная непростительная дерзость. Во внутренних покоях с каменными стенами, освещенными факелами и забрызганными спекшейся кровью, тошнотворно пахнущих, мы с мастером Пингом стояли бок о бок и смотрели на то, что находилось в центре помещения — нечто красное, блестящее, кровоточащее, но все же слабо шевелящееся. Вернее, это я смотрел, а он искоса изучал меня, тайно злорадствуя и ожидая моих высказываний. Какое-то время я молчал. Я не мог говорить, потому что все время сглатывал, стараясь не позволить ему услышать моих позывов на рвоту или увидеть, как меня рвет. Поэтому, возможно, желая спровоцировать меня, Ласкатель начал педантично все объяснять:

— Видите ли, я старался, чтобы ласка продолжалась до настоящего времени. Посмотрите в корзину, в ней осталось сравнительно немного неразвернутых бумажек. Остались только эти восемьдесят семь, потому что к сегодняшнему дню я уже использовал девятьсот тринадцать. Хотите — верьте, хотите — нет, но вот эта единственная бумажка задала мне почти на целый день работы и заставила трудиться до позднего вечера. Это произошло потому, что, когда я развернул ее, там оказалось третье указание относительно «красной драгоценности» объекта, которую было довольно трудно отыскать во всей этой массе между обрубками бедер и которой я уже занимался дважды до этого. Поэтому потребовались все мое умение и сосредоточенность…

Я был наконец в состоянии перебить его. И сказал резко:

— Вы утверждаете, что это Мар-Джана и что она жива. Но это не она, и это, вероятно, просто не может быть живым.

— Но это она, и она жива. Более того, она способна остаться в живых, при правильном лечении и уходе — если кто-нибудь будет настолько жестоким, что пожелает сделать подобное. Подойдите ближе, господин Марко, и вы убедитесь сами.

Я так и сделал. Это было живым, и это было Мар-Джаной. В верхней части, там, где должна была находиться ее голова, свисал вниз скальп, один спутанный колтун волос, которые еще не вырвали с корнем, это были длинные женские волосы — все еще различимо медно-рыжего оттенка и волнистые, — волосы Мар-Джаны. Это издало звук. Оно не могло видеть меня, но, должно быть, услышало мой голос сквозь оставшиеся ушные отверстия, там, где должны быть уши, и, возможно, даже узнало мой голос. Звук был всего лишь невнятным шипением, но мне показалось, что раздалось слабое: «Марко?»

Сдержавшись, тихим голосом — сдерживая себя из последних сил — я заметил Ласкателю, словно вел светскую беседу:

— Мастер Пинг, вы когда-то описали мне, живо и в деталях, «смерть от тысячи», мне кажется, это то же самое. Но вы назвали это по-другому. В чем разница?

— О, разница самая ничтожная. Вы не смогли бы ее заметить. «Смерть от тысячи», как вы знаете, заключается в том, что объект постепенно усекают, отрезая от него по кусочку, выдалбливая, используя щупы и прочее, — процесс растягивают, предоставляя объекту время передохнуть, в это время ему дают подкрепляющие еду и питье. «Смерть за пределами тысячи» почти то же самое, она отличается лишь тем, что этому объекту не давали ничего из еды, кроме кусков ее собственной плоти. А в качестве питья только… Эй, что это вы делаете?

Я выхватил свой поясной кинжал и воткнул его в блестящую красную мякоть, которую счел остатками груди Мар-Джаны. Я изо всех сил сжал рукоятку, чтобы быть уверенным, что все три лезвия вошли на всю глубину. Я мог лишь надеяться, что это стало теперь, по всей вероятности, еще более мертвым, чем прежде, но мне все-таки показалось, что оно внезапно обмякло сильнее и уже больше не пыталось произнести ни слова. В этот самый миг я вдруг вспомнил, как когда-то давно спорил с Али, заверяя его, что никогда не смогу умышленно убить женщину, а он тогда сказал: «Вы еще молоды». Какая ирония судьбы!

Мастер Пинг не произнес ни звука, только скрежетал зубами и смотрел на меня злобным взглядом. Но я хладнокровно потянулся и взял у него шелковую ткань, которой Ласкатель вытирал руки. Я воспользовался ею, чтобы вытереть оружие, и грубо бросил лоскут ему обратно, предварительно сложив свой кинжал и снова засунув его в ножны на поясе.

Он с ненавистью усмехнулся и сказал:

— Какая потеря! И это в то время, когда я уже приготовился изящно нанести последний удар. Я собирался оказать вам честь, позволив посмотреть на это. Какая потеря! — Его усмешка сменилась насмешливой улыбкой. — Полагаю, что это вполне понятный порыв для дилетанта и варвара. А вы, кроме всего прочего, еще и заплатили за эту женщину.

— Я платил не за нее, мастер Пинг, — сказал я и, резко отодвинувшись от Ласкателя, вышел вон.

Мне очень хотелось вернуться к Биянту — наверняка девушка уже заждалась меня, — и я был бы рад отложить тяжелый разговор с Али-Бабой. Но я не мог оставить его в неведении — ломать руки и пребывать в чистилище, поэтому направился к своим прежним покоям — туда, где он меня ожидал. Притворившись веселым, Али широким жестом обвел помещение и произнес:

— Все отремонтировано, убрано и украшено заново. Но никто, кажется, не позаботился приставить к вам новых слуг. Поэтому сегодня я останусь, на случай, если понадоблюсь вам… — Его голос дрогнул. — Ох, Марко, вы выглядите больным. Неужели случилось самое страшное?

• Предыдущая
• 30/114
• Следующая