Голубчик - Ажар Эмиль - Страница 28
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
— Тьфу ты! — дернулся я.
Лучше бы остался дома с Голубчиком.
— Что ты? Что такое?
Я встал и рявкнул:
— Дуреха! Надо же хоть капельку души!
— Чего-чего?
— По-твоему, насовала мыла в задницу — и все, что ли? — Меня так и распирало. — Мыла-то не пожалела. Жжет как я не знаю что.
— От мыла ничего плохого не бывает.
— Но и ничего хорошего тоже!
Я натянул брюки.
— Ты не хочешь?
— Знаешь, как называли бордель в прежние времена, когда Франция была настоящей доброй Францией? «Дом утех»! А тут дождешься, чтоб тебя утешили, как же! Подавись ты своим мылом! Не умеешь обслуживать клиента — не берись!
Тут проняло и ее. Она вскочила.
— Чего разорался-то?! Мыть клиенту зад — без этого нельзя, иначе подхватишь глисты, спроси любого врача. Я согласна лизать задницу, но только чистую! Мы не дикари!
Я был уже за дверью. Однако пришлось вернуться — я забыл стаканчик с фиалками. Можно было, конечно, и оставить их, пусть себе вянут, а мадемуазель Дрейфус купить другие, но я успел привязаться к этим, мы столько пережили вместе.
Я снова сбегал на улицу Руа-ле-Бо, но мадемуазель Дрейфус все не возвращалась. Хотел было оставить у двери фиалки, но не смог расстаться с ними — ведь это последнее, что нас связывало. Так и пошел домой с ними вместе. В шляпе, шарфе, плаще и при стакане шел я по Парижу. Мне стало чуточку лучше — помогла сила отчаяния. Теперь я пожалел, что ушел от проститутки — последний-распоследний раз напоминаю о высоком смысле слова, — ушел несолоно хлебавши. Меня томило избыточное нулевое самочувство, а избавить от него могла бы только ласка и крепкие объятия. По мере приближения к нулю чувствуешь себя не меньше, а больше. Чем меньше существуешь, тем больше маешься. Ничтожно малые величины характеризуются внутренней избыточностью. Кто обращается в ничто, тот сам себя отягощает. Чем ближе абсолютный нуль, тем дальше себя хочется послать. Ты весь — лишний вес. Так бы и стер себя, как пот, с лица земли. Словом, наступает состояние духа ввиду отмирания тела. Продажные женщины отлично помогают в подобных случаях, это факт общеизвестный, хотя и тщательно замалчиваемый из соображений этических, равно как и экономических — чтобы не набивать цену. А по-моему, пропадать ни за грош обходится себе дороже.
Я вспомнил, где можно найти Грету: на квартире у некой дамы, где принимают до часу ночи — на случай неотложной помощи. У меня и адрес записан: XIV округ, улица Асфодель, 11, хозяйку зовут Астрид. Я отыскал указанный дом и решил скоротать время до без десяти час в ресторанчике напротив за чашкой кофе, с тем расчетом, чтобы явиться под занавес, когда клиентов уже не ждут и мой визит будет приятной неожиданностью. Ровно без двенадцати час я встал, перешел через улицу и позвонил. Открыла горничная, а встретила сама хозяйка, весьма приятная почтенная дама с радушной улыбкой.
— Здравствуйте, мадам, я к Грете.
— Грета сегодня не работает. Но у меня есть еще три милые девушки. Войдите, я вам покажу.
Я вошел в гостиную, заставленную мебелью и заваленную всякой дребеденью, и сел в мягкое кресло. Выбор в таких делах оскорбляет женскую гордость, а я не хотел никого обидеть и, едва вышла первая девушка, сказал, что она меня устраивает. Однако вмешалась хозяйка:
— Постойте, есть еще две. Вы должны посмотреть на них тоже. У нас такое правило: чтобы у всех были равные шансы.
Вторая оказалась пикантной вьетнамкой, но я не мог бы утешаться с ней из-за ужасов вьетнамской войны. Какое удовольствие среди таких бедствий?!
— Есть еще негритянка, — сказала хозяйка, и в комнату вошла мадемуазель Дрейфус.
«Вошла в комнату» — это все, что я могу сказать за неимением слов вулканической силы, способных передать, что сделалось со мной, когда мадемуазель Дрейфус вот так взяла и вдруг вошла в комнату. Я затрепетал: значит, она не уехала в Гвиану, значит, ничего не потеряно, все снова возможно, доступно и близко, никаких преград. Неисповедимы пути Господни, видно, он заглянул в сей благословенный притон.
Да, это она, мадемуазель Дрейфус, вот ее кожаная мини и сапоги выше колен. Я постарался скрыть изумление — пусть не думает, что я не верю в сказки.
Она! В самом деле она. И это не сказка, а явь. Не уехала в Гвиану, на родину певучего выговора, просто переквалифицировалась.
Я с такой нежностью прижимал к груди шляпу, что сводня — произношу и это слово с благоговением, — проницательно разгадав психологический ребус, проступивший на моей блаженной роже каплями пота, сказала:
— Я вижу, вы сделали выбор. Пожалуйте сюда.
Под напором бурных чувств у меня подгибались ноги: певучий выговор при мне, никто не уехал в Гвиану, как хорошо все то, что хорошо кончается.
Одного я страшно боялся: как бы не вырвалось наружу удивление, не сорвался в силу слабости придушенный возглас, а то мадемуазель Дрейфус подумает, что я не ожидал найти ее в борделе. Было бы не к лицу ударить в грязь и запачкать мадемуазель Дрейфус.
— На «да» нет суда, — неуклюже пошутил я.
Но мадемуазель Дрейфус не расслышала — мы уже входили в уютную комнату без окон, зато с широкой кроватью и зеркалами на всех стенах для полноты обзора. Мадемуазель Дрейфус целомудренно закрыла дверь, подошла ко мне, обхватила за шею, прижалась бедрами и улыбнулась:
— Кто тебе сказал, что я здесь работаю?
— Никто. Просто повезло. Обломилось. А это вам… Тебе…
Переход на «ты» через Альпы прошел как по маслу.
— Возьми…
Я протянул ей фиалки. Почти вся вода высохла от долгой ходьбы и переживаний.
— Но раз ты принес цветы, значит, знал, где меня искать.
— Бывают счастливые совпадения. Мне сказали в управлении, что ты уехала в Гвиану.
Она раздевалась. Без всякого стеснения, как будто мы незнакомы.
Я же не решался расстегнуть брюки. Все не так. Неправильно. Брюки надо снимать в конце, после всего, перед уходом — тогда уже ничего. А так неправильно, ей-богу.
— … в Гвиану, — промямлил я, стараясь для начала овладеть хоть собой.
Она присела на биде, стыдливо повернувшись ко мне спиной.
— Ну да, я так всем сказала, для простоты. Раньше я подрабатывала здесь только по ве черам, а наутро приходилось вскакивать и к девяти опять бежать в управление, так что я страшно выматывалась. Да и работа там нудная, надоела до смерти. Сюда приходила как вы жатый лимон, на вечер никаких сил не оставалось. Вся эта бесконечная статистика, машины, клавиши не для человека, а для робота.
То ли дело здесь: пусть не так солидно, зато живее и разнообразнее. Общаешься с людьми, близко сходишься с каждым. Как будто мы все — большая семья, понимаешь? Приносишь радость другим и сама живешь не зря. Прости за грубость, но постель — не такая тоска, как IBM, У нас кого только не встретишь. Бывает, человек приходит совсем пришибленный, а уходит — глядишь, полегчало. И вообще, если бы любовь не продавалась за деньги, могло бы обесцениться и то, и другое. А так укрепляется курс национальной валюты. Посуди сам, если за сто пятьдесят франков ты можешь получить классную девушку, то будешь эти франки уважать. Начнешь к ним по-другому относиться. Поймешь, что деньжата — не мусор, а стоящая вещь.
Она взяла полотенце и теперь, стоя передо мной, вытиралась. Тут меня отпустило, я ощутил прилив родового начала и тоже избавился от одежды.
— Какая ты красивая, Иренэ, — сказал я и потрогал ее грудь.
Она тоже пощупала меня и игриво похвалила:
— Ого, да ты молодцом!
Я почувствовал, что расту у нее на глазах.
Прирост величины заставил меня подумать о членах Ассоциации врачей и их обращении в защиту равного священного права каждого члена общества на свободное зачатие — легко твердить о равенстве величинам, с которыми не сравниться рядовым членам.
Не отнимая руки с залога моего неотъемлемого права, мадемуазель Дрейфус, как бы прощупывая почву, спросила:
— Зачем ты живешь с удавом?
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
