Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина - Колдекот Стрэтфорд - Страница 14

Американская католическая писательница Фланнери О'Коннор^[36] тоже писала о «религии» не напрямую. Подобно Толкину, она пыталась изобразить, как благодать и грех действуют в реальном мире.

Так называемый католический роман совсем не обязательно повествует о христианском или католическом мире: это просто–напросто такое произведение, в котором мир нам открывается в свете христианских истин… От романиста требуется создать иллюзию целого мира, населенного правдоподобными персонажами, и ключевая разница между романистом–ортодоксальным христианином и романистом–приверженцем натурализма заключается в том, что романист–христианин живет во вселенной куда более обширной. Он верит, что мир земной включает в себя также и сверхъестественное. Но это вовсе не снимает с него обязанности изображать земное и физическое: напротив, обязанность эта только возрастает^[37].

В отличие от Толкина Фланнери О'Коннор не стремилась создавать альтернативные космологии грандиозных масштабов, но то, что она говорит о своем творческом методе, применимо и к Толкину. О праведности Толкина я судить не берусь, но, как мне кажется, он сполна обладал тем качеством, которое сегодня называют «духовностью»; ею и озарены его произведения. Озадаченный читатель–нехристианин в письме к Толкину говорит: вы создали мир, «в котором некая вера словно разлита повсюду, без видимого источника, точно свет от незримой лампы» (L 328). На это Толкин отвечает:

О собственной разумности человеку с уверенностью судить не дано. Если праведность присутствует в его произведении или освещает его точно всепроникающий свет, значит исходит она не от него, но через него. Ни один из вас не ощутил бы ее так, как вы говорите, если бы и в вас этого не было. В противном случае вы бы ничего не увидели и не почувствовали или (при наличии иного духа) вы преисполнились бы презрения, отвращения, ненависти. «Листва эльфийской страны, тьфу!», «Лембас — зола и песок, мы их в рот не возьмем».

СОСТОЯНИЕ БЛАГОДАТИ

Духовность Толкина, несомненно, глубоко католическая. Прежде всего следует отметить специфически католический аспект христианства, который почти целиком связан с Пречистой Девой. Догматы о Деве Марии подчеркивают или, если угодно, «запечатлевают» все то, во что верят католики, — идет ли речь о воплощении, о судьбе человека, о любви Господа к своему творению или о том, как именно Он намерен спасти свое творение от смерти.

Дав Деве Марии именование (Theotokos) «Богородица», ранняя Церковь на Ефесском соборе^[38] не пыталась поставить тварное создание превыше Предвечного Господа, словно бы Мария существовала прежде Него. Титул противостоял расхожей ереси, согласно которой Иисус изначально был просто человеком и лишь позже (при крещении в Иордане) в него вошел божественный дух. Церковь пыталась сказать вот что: будучи человеком, Он был при этом и Богом.

Это различие предполагает новое понимание человеческого бытия, которое мы пытаемся осмыслить по сей день. Древние знали, что мы — физические, «природные» твари, подобно животным, растениям и минералам. В то же время они видели, что наши разум и воля устремлены в бесконечность, чего нет у других живых существ. Этот «сверхъестественный» аспект свидетельствует о том, что мы укоренены в божественном. Иудеи и особенно ранние христиане пошли еще дальше. Они знали, что мы не просто созданы Богом, но «обращены лицом» к Нему, поскольку Он обратил Свой лик к нам. Иными словами, мы — не просто наделенные разумом создания, но личности. Утверждая, что в Христе человеческая (сотварная) плоть и душа стали вместилищем не человеческой, но божеств венной ипостаси, мы тем самым говорим: в уникальном событии Христа лицо, которое мы обращали к Господу, явилось лицом, которое Господь обращает к нам.

Мать Иисуса, Дева Мария, неизбежно — мать божественной ипостаси. Она не просто произвела на свет человеческое тело, в которое вошел Бог. Даровав Богородице ее титул, церковь отстаивает и мысль о том, что материнство нельзя воспринимать как биологическую связь и только; оно всегда «личностно». Женщина производит на свет не просто плоть, не просто человеческую природу, но — ребенка, то есть всегда — личность.

Учение о Деве Марии заключает в себе вселенский смысл. Человеческое естество Иисуса Христа существует не в «блестящей изоляции»^[39]: Христос получает свою плоть от женщины. А значит, Он связан с материальным миром через Мать. И тотчас Он становится уязвимым: что происходит с вселенной, происходит с Ним, и наоборот. Он вступил в мир как Бог и несет его на Своих плечах; так что, когда Он умирает и воскресает, и вступает в жизнь вечную, по–прежнему во плоти (преображенной), материальная вселенная — и в первую очередь Его мать — тоже воскрешена и может быть вознесена в небо. Посредством Святого Духа мы вовлечены в это таинство и участвуем в нем. Отсюда — догмат об Успении Богородицы^[40] и возвеличивании ее как Царицы вселенной (о последнем из таинств розария Толкин рассуждает в примечании к письму №212). Хотя то, что выделяет ее среди всех сотворенных созданий, как ни парадоксально, не отрезает ее от всего человечества.

Восточные отцы Церкви для описания этого процесса любят использовать термин theosis, что значит «обожествление» или «обóжение». В Катехизисе Католической церкви, с сылкой на св. Фому, говорится примерно то же (ст. 460): «Сын Божий Единородный, желая, чтобы мы участвовали в Его Божественном естестве, принял наше естество, чтобы, вочеловечившись, заставить людей обожиться»^[41]. Иными словами, посредством благодати всем нам предназначено стать такими, каков Господь по природе Своей — через соучастие в Его вечной жизни в любви. Эта бесценная истина — самое сердце Евангелия — и все, что непосредственно с нею связано. Она–то и подразумевается в учении о Деве Марии.

Держа это в памяти, мы начинаем понимать, почему Она занимала центральное место в духовной жизни Толкина. Для католиков Богородица из всех созданий ближе всего к Христу. Она — прекраснейший плод и цвет творения; Она щедро оделена божественными дарами. Все то, что Иисус Христос может сделать для людей, Он в первую очередь сделал для Своей Матери. На Нее обращены все милости, Она в буквальном смысле «исполнена благодати»^[42]. Но божественная благодать даруется лишь для того, чтобы передать ее другим, а не запасать впрок. Поэтому Дева Мария буквально проводит милости, которые изливаются от ее Сына в мир. Вот что имеют в виду католики, называя ее Mediatrix, Посредницей — через нее материальный мир соединяется с Богом.

Своему другу иезуиту Роберту Марри Толкин писал: «Сдается мне, я отлично понимаю, что ты имеешь в виду под состоянием Благодати; и, конечно же, под ссылками на Пресвятую Деву, на образе которой основаны все мои собственные смиренные представления о красоте, исполненной как величия, так и простоты» (L 142). Та, которую называют «Царицей Небесной», — средоточие прекрасной вселенной, созданной ее Сыном. Природные красоты лесов, гор и рек, нравственная красота героизма и цельности, дружбы и честности, а все они прославляются в художественном мире Толкина — это дары Божьи, пришедшие через Нее, и Она — их мерило; Ее красота — это сконцентрированная первооснова их красоты.

Для католиков Дева Мария обладает всей полнотой красоты, утраченной Евой, Точно так же, как Ева — матерь всех живущих в мире прошлого, она — Матерь мира грядущего. Честертон передает этот образ Богоматери в стихотворении «Черная Мадонна»:

В короне звезд, звездой рассветной венчана,

В небесном блеске запечатлена,

Твой облик — светотени звездных сумерек,

Отображенья — солнце и луна.

В огнях искристой круговерти — Ты;

В прозрении слепящем верьте: Ты —