Микенский цикл - Валентинов Андрей - Страница 63

– Чтобы убить тебя, Клеотер. Она приказала...

Рядом шумно вздохнул Афикл. Я махнул рукой, и воины повели лавагета – уже бывшего – в хорошо знакомое мне подземелье. Ничего сделать уже было нельзя: Мантос, сын Корона, сам выбрал свою судьбу.

– Сам ли пойдешь ты к воротам, ванакт? – поинтересовался Афикл.

– Да, – вздохнул я. – Надо. Пора со всем этим кончать.

– Не пойти ли туда мне? – предложил он. – Было однажды: ворота открыл я один, без подмоги – руками.

– Там Ктимена, – напомнил я. – И несколько сот стражников.

– Я их не трону! – загорячился Афикл. – Клянусь! И другим закажу! А иначе город в опасности наш...

Похоже, Гильгамеш боялся того же, что и я – резни.

Я поручил ему открыть ворота, позаботиться о Ктимене и показать кулак тем, кто подошел к городу, дабы вели себя пристойно. Мне уже приходилось брать столицы, но ни один штурм не показался столь скучным и обыденным.

Все выяснилось через пару часов. Никакого штурма и не было. У ворот стояли четыре колесницы и два десятка всадников – разведка, посланная Претом. Каким-то чудом о моем возвращении стража уже знала, поэтому появление Афикла вместе с посланцами Пенея все тут же решило. Ворота открыли (не понадобилось даже взывать к стражникам от имени Землевержца и прочих богов), после чего Ктимену вместе с ребенком – она, как я и думал, умудрилась взять несчастного малыша с собою – отправили обратно во дворец и заперли в ее покоях. Я приказал направить гонцов в Коринф и вновь запереть ворота. Богохранимый град Микаса мог вздохнуть с облегчением и приняться за повседневные дела.

Царская игра в кости закончилась...

Дейотара примчалась в город к полудню следующего дня. Гонец застал ее в дороге – шардана под командованием Прета беглым маршем шли на столицу. Дочь Ифимедея сошла с колесницы, оттолкнув мою руку, которую я попытался подать, и не сказав даже «Радуйся!», направилась во дворец.

У меня нашлись неотложные дела. Прет, выполнявший теперь обязанности лавагета, должен был позаботиться о подчинении нескольких особо упрямых гарнизонов, кроме того, мои пилосские соседи зачем-то придвинули к границе два отборных орха. Когда я, наконец, смог заглянуть к супруге, то нашел ее за обычным занятием: Дейотара что-то писала на алебастровой табличке. Моя печать и изящная терракотовая баночка для краски находились рядом.

– Не возражаешь? – она кивнула на печать. – Дела не могут ждать, пока ванакт развлекается...

Будь это кто-то другой, я бы, наверное, возмутился, но к ее манере я уже успел привыкнуть.

– Ты мог бы не спешить давать своей рыжей сан верховной жрицы, – продолжала она. – Представляю, что скажут в Дельфах!

Ах, вот оно что! Стало весело, и я поудобнее развалился на аккуратно застеленном ложе – это ее особенно раздражало.

– А в Дельфах уже высказались, о ванактисса! Вспомни пророчество: «Чти и богов, и богинь»!

– И ты почтил, – согласилась она. – Интересно, какие травки твоя ведьма сыпала в светильник? Наверное, для тебя понадобилась целая охапка!

– Громадная, – согласился я. – Только на Таинстве были не травки, а корешки.

– Травки тоже годятся, – она вздохнула, и я вдруг понял – моя высеченная из базальта супруга вот-вот вспыхнет. На всякий случай я отодвинулся подальше, но царица продолжала невозмутимо водить кисточкой по табличке. Наконец она ловко, не замочив пальцев (что для меня всегда оставалось проблемой) окунула печать в краску и быстрым движением оттиснула на табличке мой знак.

– Кому?.. – начал было я.

– В Фивы... – она отложила табличку в сторону и вдруг резко повернулась:

– Послушай! Жена ванакта может стерпеть, если ее муженек задирает хитон какой-нибудь сопливой пастушке! Но если это верховная жрица... Имей в виду, соперницу возле трона я не потерплю! Пойми хоть это...

По-моему, она хотела добавить «скотина», но почему-то сдержалась.

– Тея нам помогла, – напомнил я. – И очень помогла!

– Не смей называть ее имени! – царица вскочила, и я с изумлением заметил в ее глазах что-то странным образом напоминающее слезы. – Не смей! Я зарежу твою рыжую! Я...

– Очнись! – я сжал ее руку, и Дейотара умолкла. – Ванактисса не может угрожать убить верховную жрицу Реи... И учти, сестричка, если с ней хоть что-то случится, я тебя убью. Сам, лично... А если ты прикончишь и меня, то я позабочусь, чтобы тебя зарезали возле моего толоса. И хватит об этом...

Она обмякла, а затем проговорила странно спокойным голосом:

– Хорошо... Я не трону ее. И ее приплод тоже... Но пусть она никогда не попадается мне на глаза! Ни она, ни ваши дети! Слышишь?

Странно, у моей женушки оказалось очень живое воображение. Сначала – травка в светильнике, теперь – дети...

– Ну почему ванактом стал именно ты? – внезапно прошептала она. – О боги, за что?

Такой я ее еще не видел и невольно встревожился.

– Ты что, не выспалась? Дейотара, да что с тобой?

Она отвернулась, помолчала, а затем вздохнула.

– Ты прав, ванакт. Извини...

С силой проведя ладонью по глазам, царица повернулась ко мне.

– Я послала гонца к Эрифу, но ответа нет. Наверное, он хочет видеть тебя.

– Я прикажу притащить толстяка на веревке...

Мне представилось это великолепное зрелище, и я невольно зажмурился от удовольствия.

– Нет. Сходи к нему. Говорят, он действительно болеет. Но верховный жрец нужен нам сегодня вечером. Торжественное жертвоприношение по случаю возвращения в Микены законного ванакта, как же без него? Сходи.

Дейотара была, как всегда, права. Я кликнул пяток шардана – береженого и Адад бережет – и направился в дому Эрифа.

Больше всего на свете мне хотелось врезать толстяку с двух рук – за папашу Дия и мамашу Рею. Мне живо представилось, как от первого удара он влипает в стену, я поднимаю его с пола, (причем ворот хитона непременно лопается) и бью снова – в челюсть, вышибая зубы. Богоравная скотина умудрилась благополучно отмолчаться все эти дни, проявив редкое благоразумие – а за такое полагается награда!

...Но уже входя в его дом мимо побледневшей челяди, я знал – ничего подобного, к сожалению, не будет. Мы поздороваемся – крайне вежливо и почтительно – и начнем чинную беседу, как и надлежит правителю Микен и верховному жрецу.

– Радуйся, ванакт!

– Эриф встретил меня, сидя в кресле, чем-то странно напоминающем мой трон. Толстяк попытался приподняться, но внезапно по его лицу пробежала судорога боли. Я заметил – ноги его укутаны во что-то теплое.

– Радуйся, жрец...

Я присел на табурет, с интересом глядя на всегда жизнерадостного слугу Дия. На этот раз его веселья заметно поубавилось.

– Болею, – понял он. – Ноги... Как видишь, даже не понадобилось ничего выдумывать, чтобы не являться к твоей сестре...

– И ко мне, – напомнил я, ничуть не подобрев.

– Я буду сегодня вечером.

Я все ждал, что он наконец-то хихикнет, но в этот день жрец был странно серьезен. Мне вдруг показалось, что он здорово постарел.

– Ждешь оправданий, Клеотер? – поинтересовался он чуть погодя.

Я пожал плечами.

– Не знаю, Эриф. Мне казалось, что ты должен был вести себя как-то иначе. Ктимена захватила престол, а ты просто отмолчался. Молчание – знак согласия, жрец!..

Он кивнул, по лицу вновь пробежала судорога боли.

– Понимаю. Ты ждал, что верховный жрец Дия, Отца богов, приползет в тронный зал, при всех будет обличать узурпаторов и героически умрет под копьями стражи.

– Это бы помогло, – согласился я, обдумав такой вариант.

Наконец-то он хихикнул, но как-то неуверенно.

– Ктимена это тоже сообразила. Поставила стражу у моих дверей и ждала, пока я не сдамся... Что я мог еще?

– Написать мне, – вздохнул я. – Написать в Фивы, в Дельфы, пообещать моей сестричке божий гнев, а мне – поддержку. Авось бы не зарезали!..