Дневник одного тела - Пеннак Даниэль - Страница 41

• Предыдущая
• 41/71
• Следующая

* * *

51 год, 9 месяцев, 22 дня

Пятница, 1 августа 1975 года

Всегда вздрагиваю, когда при сморкании подушечка указательного пальца проглядывает сквозь влажный бумажный платок розовым пятнышком, которое я принимаю за размытую кровь. Я не успеваю испугаться, облегчение наступает почти сразу же: это же только кончик пальца! До носовых кровотечений я за собой такого не замечал.

* * *

52 года, 2 месяца, 4 дня

Воскресенье, 14 декабря 1975 года

Вчера вечером за столом у Р. я что-то активно аргументировал – неважно, на какую тему, – перечислял неоспоримые пункты «за» и «против» (главным образом, против скуки от пребывания там) и был уже в двух шагах от всеобщего одобрения, как вдруг – раз! – и не смог подобрать нужного слова! Память заклинило. Я будто упал в люк, внезапно открывшийся у меня под ногами. И вместо того чтобы прибегнуть к перифразе – подойти к проблеме творчески, – я начинаю тупо искать нужное слово, яростно рыться в памяти – словно в обчищенном воришкой кармане, требуя, чтобы она выдала мне то самое слово! Я ищу это чертово слово с таким упорством, что к тому моменту, когда, потерпев поражение, все же решаюсь на перифразу, забываю, о чем вообще шла речь! К счастью, все уже говорят о другом.

* * *

52 года, 2 месяца, 8 дней

Среда, 17 декабря 1975 года

Брюно смутил вопрос портного, спросившего, как он носит, направо или налево, – в точности как меня в его возрасте. Он, конечно, не понял, о чем говорит портной. Отмечу мимоходом, что ничему не научил своего сына относительно «телесных» дел, так что тут все понятно. Тижо, который ужинает с нами, заявляет, что это, тем не менее, вопрос величайшей важности. Брюно поднимает нос от тарелки: Да? И Тижо рассказывает нам вот такую историю:

...

ИСТОРИЯ О ЧЕЛОВЕКЕ, КОТОРЫЙ НЕ ЗНАЛ, КАК ОН НОСИТ – НАПРАВО ИЛИ НАЛЕВО.

Доктор, сказал один больной своему семейному врачу, меня мучает боль: она поднимается от мизинца к плечу, потом спускается по груди и животу и останавливается на уровне колена, нет сил терпеть. Я вижу против этого только одно средство, недолго думая, отвечает доктор: вам надо ампутировать яйца! Пациент, конечно, засомневался, но, поскольку боль стала совершенно невыносимой, в конце концов он согласился на операцию. Несколько месяцев спустя одно важное событие заставило нашего больного обратиться к известному портному, чтобы заказать новый костюм. Как вы носите – направо или налево? – спрашивает портной. Понятия не имею, отвечает клиент, крайне смущенный ситуацией. Что ж, подумайте хорошенько, говорит портной, потому что, если я сошью вам брюки без учета этой вашей особенности, вы тут же почувствуете страшную боль в мизинце, которая поднимется к плечу, спустится по груди и животу и остановится на уровне колена.

* * *

52 года, 9 месяцев, 25 дней

Среда, 4 августа 1976 года

Перед самым погружением в сон я отчетливо увидел колоду мясника и лежащий на ней окровавленный мозг. Почему-то я решил, что он – мой, и эта мысль доставила мне неизъяснимое удовлетворение, которое я испытываю до сих пор. Думаю, это был первый раз, когда я видел вот так свой мозг. Я даже подумал тогда: чту, если бы на поле боя мне оторвало снарядом ногу, руку или еще какой-нибудь орган и отбросило бы его куда-то далеко, где он оказался бы среди других человеческих останков? узнал бы я его с той же легкостью, как этот мозг, оказавшийся в мясной лавке?

* * *

52 года, 9 месяцев, 26 дней

Четверг, 5 августа 1976 года

Мы с Тижо на террасе кафе пьем кофе. За соседним столиком парикмахер объявляет друзьям, что скоро уезжает в отпуск. Услышав это краем уха, Тижо с самым серьезным видом спрашивает: Тебе не кажется возмутительным, что парикмахер едет в отпуск, а волосы в это время будут торчать тут?

* * *

53 года

Воскресенье, 10 октября 1976 года

Еще один год прихватил. У кого? И куда подевались предыдущие? Например, последнее десятилетие, за которое все мои клетки, кроме сердца и мозга, обновились? Я отказался от официального празднования своих дней рождения – принимаю только подарки от детей. Никакого застолья, никаких гостей, одна Мона – вечером на нашем утлом плоту, который за эти годы заметно отяжелел, но все еще держится на плаву. Предвидя этот приступ меланхолии, Мона организовала вечер заранее: взяла два билета в зал Фавар на Боба Уилсона [25] : «Эйнштейн на пляже» [26] . Пятичасовой спектакль! Симфония замедленности. Именно то, что мне было нужно: чтобы мне вернули длительность времени, чтобы клетки замедлили свои процессы. Меня сразу покорили и миллиметрически точный въезд на сцену гигантского паровоза, и бесконечная чистка зубов, которой занимались все персонажи, а особенно – эти фосфоресцирующие подмостки, которые по полчаса переходят из горизонтального положения в вертикальное, и все это в полутьме, когда вокруг ничего не видно, кроме свечения. А ведь я узнал их, эти подмостки: это же тот обелиск из моего сна, который в ночь моего сорокатрехлетия водружался с поистине исторической медлительностью!

* * *

53 года, 1 день

Понедельник, 11 октября 1976 года

Пара, сидевшая на «Эйнштейне» перед нами с Моной, демонстрировала иной взгляд на длительность времени. Пара эта была вовсе не юная – не случайные влюбленные, не соблазнитель и жертва, которой он собирался «показать нечто такое». Нет, это были два «спутника жизни», муж и жена, которые, как и мы с Моной, прошли уже стадию «культурного эпатажа» и успели обзавестись потомством, оставленным сейчас на приходящую няню. У них с собой была корзинка с едой и термос с кофе, красноречиво свидетельствовавшие о том, что они знали, какого рода спектакль им предстояло увидеть, что они прочно укоренились в любви, во времени, в обществе и имеют вкус к жизни вообще и к современной жизни в частности. Корзинка была милейшая – сплетенная из ивняка. К тому же пара явно не принадлежала к числу тех, кто, находясь уже у самого финиша, приходят в театр, чтобы скрасить свое «одиночество вдвоем»: никакого сомнения, что в большом дворе Папского дворца в Авиньоне они кутались бы в один плед. Впрочем, как только яркий свет в зале сменился тревожным холодным свечением, лившимся со сцены, женщина положила голову на плечо своему спутнику. Все вокруг погрузились в замедленность Боба Уилсона, и сидевшая перед нами пара растворилась в ореоле охватившего меня очарования. Я только увидел, как мужчина, слегка двинув правым плечом, придал своей спутнице вертикальное положение. Зачарованный въездом паровоза, бесконечной чисткой зубов, фосфоресцирующими подмостками и минималистской скрипкой Филипа Гласса, я утратил всякое представление о времени, перестал чувствовать свое тело, осознавать, где я нахожусь. Я не смог бы даже сказать, удобно мне или неудобно сидеть. Мои клетки перестали обновляться. В какой момент этой вечности женщина предложила своему соседу чашку кофе, от которой он отказался, коротко мотнув головой? В какой момент она попыталась высказать какую-то мысль, но была прервана резким «тссс!»? В какой момент она стала ёрзать на сиденье, за чем последовало раздраженное «перестань!», заставившее пару голов обернуться? Эти краткие эпизоды, рассеянные на протяжении нескольких часов, отпечатывались где-то на периферии моего сознания. До того момента, когда мужчина прокричал фразу, после чего спектакль на несколько минут переместился в зрительный зал, а его спутница обратилась в бегство, причем вслед ей полетела изящная корзинка: «Вали отсюда, паскуда, дура несчастная!» Вот что прокричал член этого гармоничного союза. И женщина свалила – побежала, опрокидывая все на своем пути, упала в проходе, быстро поднялась и помчалась дальше, пробираясь к выходу, как прокладывают себе путь в толпе, во встречном потоке – спотыкаясь и топча походя всех и вся: зрителей, сумочки, очки (кто-то вскрикнул: «Очки! Очки!») и даже малолетних детей (если бы таковые оказались в зале).

• Предыдущая
• 41/71
• Следующая