Книга теней - Уэст Жаклин - Страница 30
- Предыдущая
- 30/33
- Следующая
– У него и есть одна только тень, тупица, – буркнул Горацио.
– Солдаты, сейчас не время для раздоров. – Леопольд вскочил на кровать и зашагал по краю матраса, глядя сверху вниз на свое войско. – Сейчас нужно действовать. Первый вопрос: куда он направился?
– Мне кажется, он не уходил, – сказал Мортон, оборачиваясь сползшим одеялом, будто плащом. Гершель плюхнулся на пол.
Харви принюхался.
– Мальчишка-то верно говорит, – прошептал он.
Олив медленно обвела фонарем стены. Тени вихрились и жались к углам, костлявые руки мелькали у самой границы света. Что-то похожее на длинную кривую ладонь поманило ее искореженным пальцем. Свет фонаря начал тускнеть.
– Кажется, батарейки садятся, – проговорила Олив. На их глазах луч постепенно истончился, стал неясным, а потом медленно слился с темнотой, растаяв, словно последний кадр фильма.
Девочка торопливо полезла в карман за новым фонарем. Мортон пискнул от ужаса. Леопольд прыгнул ей на плечи. Горацио и Харви с шипением выгнули спины. Чернота опустилась на них, словно покрывало.
Вот опять Олив почувствовала холодные, влажные касания теней. Они скользили по ее голым рукам, по лицу. И на этот раз не спешили отпускать.
Вынуть фонарь оказалось не так просто: ее крепко схватили, длинные темные пальцы, словно канаты, обвились вокруг запястий. У самой щеки она почувствовала холодное дыхание – и это точно был не Леопольд.
– Олив… – прошептал кто-то.
– Прочь, демон! – взвыл Харви и прыгнул в темноту. Горацио последовал за ним. На мгновение тени отступили. Девочка использовала эту секунду, чтобы крепко схватить фонарик, лежащий в кармане, и взмахнула им, разрезав тьму лучом света, словно клинком.
Харви лежал на спине, подняв в воздух все четыре лапы с выпущенными когтями. Леопольд сидел на задних ногах, выставив передние, словно боксер. Горацио живым щитом стоял на коленях у Мортона, оскалив клыки. Все три кота замерли, а сгусток теней торопливо выскользнул за дверь.
– Вон он! – крикнул Леопольд и бросился в коридор. – Харви, охраняй мальчика! – Харви обиженно фыркнул, но Леопольд его проигнорировал. – Мисс, несите лампу! Скорей! Мы прикроем вас с флангов – он движется к чердаку!
– Я тоже пойду! – крикнул Мортон. – Кто-нибудь, дайте мне чем светить!
Олив суматошно вскочила с колен, сжимая фонарик в правой руке, и перехватила ручку лампы в левую. Горацио и Леопольд бежали у ее ног, а следом спешили Мортон и Харви, оглядываясь в поисках чего-нибудь, чем можно было бы зажечь его свечу. Олив кинулась к передней спальне и остановилась перед огромной позолоченной рамой. Древний город, как и все остальные картины, почернел. На холсте осталась лишь огромная каменная арка и воины с суровыми лицами по обе стороны от нее. Но теперь в конце каменного туннеля зияла лишь чернота.
– Очки… – простонала Олив. – Я не могу туда войти.
– Я вас проведу, мисс, – предложил Леопольд.
– Почту за честь, миледи, – встрял Харви, ворвавшись в комнату и оттолкнув того в сторону.
– Я проведу, только не знаю, что будет, если войти в такую картину, – сказал Горацио.
Мгновение все просто глазели сквозь каменную арку на чернильный мрак полотна.
– Все равно надо попробовать, – проговорила наконец Олив. – Давайте все пойдем.
Одной рукой она взяла за хвост Горацио, а другой – Леопольда. Мортон, по-прежнему сжимая в кулаке погасшую свечу, свободной ладонью ухватился за хвост Харви, и все вместе шагнули за раму.
Ощущение было такое, словно их отряд прошел под водопадом – на мгновение со всех сторон обрушилась холодная, тяжелая темнота. А потом они оказались в крошечной, пыльной комнатке, ведущей на чердак. Олив отпустила кошачьи хвосты и потянулась к ручке двери.
В лицо ударил морозный воздух, но девочка не растерялась. Она уже шагнула на первую ступеньку лестницы, как вдруг что-то выбило фонарь у нее из руки. Дверь чердака захлопнулась за спиной, и Олив осталась одна.
22
Ей слышно было, как по другую сторону яростно скребутся коты. Она схватилась за ручку и потянула, но дверь не поддавалась, словно вся тяжесть мрака давила на нее, накрепко запечатывая.
– Мортон! – позвала Олив, бешено дергая дверь. – Горацио!
Если кто-то и отозвался, она этого не услышала.
Упавший фонарик отыскать так и не удалось, сколько ни шарила руками по ступенькам. Его словно сама темнота проглотила. Олив вытащила последний запрятанный фонарик из левого кармана. Он был совсем небольшой – из тех, что люди хранят в бардачке на случай, если придется в темноте менять колесо. Эх, если бы ей нужно было всего лишь поменять колесо! Она понятия не имела, как это делается, однако не сомневалась, что это куда проще, чем то, что ей предстоит.
Олив осторожно провела лучом фонарика туда-сюда по каждой ступеньке чердачной лестницы. Пауки бросались врассыпную, завидев свет, но и без них лестница была усыпана насекомыми – правда, мертвыми. Обычно Олив они нравились не больше живых, но тут она только подумала, что сейчас даже осы – и даже мертвые – кажутся совсем не такими уж страшными.
На чердаке, как и в прошлый раз, пахло пылью и старой бумагой, но в этот раз запахи были слабее – их приглушал ледяной холод. Ступеньки скрипели под ногами. Девочка продвигалась очень осторожно, при каждом шаге водя перед собой фонариком.
Добравшись до верхней ступеньки, Олив огляделась. Массивные очертания накрытой чехлами мебели и нагромождение коробок превращались в темноте в расплывчатые горные хребты. Она обвела комнату тоненьким белым лучом.
Темнота обманывала глаза, то окутывая силуэт старого шкафа угрожающей тенью, то превращая вешалку для шляп в оскалившийся скелет. Олив слушала, как сердце бешено колотится в ушах, мечтая, чтобы что-нибудь – что угодно – нарушило зловещую тишину.
А потом кашлянула и начала петь.
Петь она умела не очень-то хорошо, зато очень громко. Начала девочка с песни «Мой огонек» [3] , потом перешла на «Пусть солнышко сияет» [4] , потом спела все куплеты «Свечи на воде» [5] , какие только смогла вспомнить. Вспомнила она немного, поэтому пришлось повторить припев раз пять или шесть. Пока длилась песня, ощущение одиночества становилось самую капельку слабее.
Тьма, казалось, прислушивалась. Олив медленно кралась по чердаку, в свете фонаря разглядывая громоздившиеся друг на друге вещи. При каждом ее движении тени на скошенных стенах дрожали и извивались, будто черный дым.
Она принялась петь все, что помнила из песни «Светлячок, свети!» [6] , и тут фонарь моргнул и выключился.
– Сияй, сияй… – прошептала она, и ее дрожащий голос потух вместе со светом.
Рука затряслась. Фонарик выскользнул из пальцев и со стуком упал на пол. Конечно, он и так был слишком мал, чтобы им можно было вправду защититься. Это словно драться на дуэли зубочисткой. Но все равно он успокаивал. На руке по-прежнему висела лампа, но это было ее последнее оружие. И она знала, что его нужно приберечь.
Во мраке позади послышался шорох. Что-то холодное коснулось щеки. Олив резко развернулась, но там ничего не было. По крайней мере, ничего, что можно было бы увидеть.
Холод сочился со всех сторон. Тени все густели и густели, напоминая грозовые облака, которые перед самой бурей стягиваются в одну огромную тучу.
Тут Олив ощутила, как по руке пробежало что-то холодное и скользкое. В горле поднялся крик и едва не вырвался изо рта, но столкнулся со стиснутыми зубами и в итоге вылетел через нос. Девочка бросилась к лестнице, но на полпути вспомнила, что дверь не открывается. А по другую сторону ее ждут Мортон, Горацио, Леопольд и Харви. Должно быть, они вслушиваются, прижавшись ушами к двери. Они услышат, как Олив бежит обратно, и поймут, что она сдалась.
Девочка остановилась и медленно повернулась к центру чердака.
– Я тебя не боюсь, – сказала она темноте. Голос вышел слабым и дрожащим. Олив сделала глубокий вдох и повторила: – Я тебя не боюсь, Олдос МакМартин! И еще, по-моему, художник ты не особенно хороший!
- Предыдущая
- 30/33
- Следующая
