Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 81

— А, Николас, — равнодушно произнес Ран. — Значит, вас тоже взяли сюда?

— Куда?

— В тонкий мир.

— Не такой уж он тонкий, — сказал я. — Дырка у вас в боку — будто бык боднул.

— Может, и правда бык, — сказал Ран. — Не помню. Я вышел ненадолго — просто подышать…

— Откуда вы взяли, что фюрер повесился?

— А что ему оставалось делать? Бежать за Одер к русским? После того, как на Гамбург и Дрезден бросили эти чудовищные бомбы, никто уже не мог сражаться.

Да, русские бы спрятали его… О, как они хотели заполучить его живым! А знаете, Николас, для чего? У них уже был собран железный зверь, и нужен был человек, обладающий ментальной сверхсилой — таким был фюрер. Они бы отсекли ему руки и ноги и вживили его в этот жуткий механизм… Впрочем, Николас, всего этого не случилось, не так ли? — он посмотрел на меня, прищурясь.

— Что вы хотите этим сказать?

— Не брали вас в тонкий мир: вы сами сюда пришли: как? А, да я же сам, наверное, вас привел: Я очень устал, Николас. Вы не представляете себе, как я устал. Какая это мука: все знать, все понимать: но оставаться при этом лишь тенью на стене…

— Ничего, — сказал я. — И это пройдет.

— Возможно: — он задышал тяжелее. — Танки Паттона давно в Берлине, но никто этого не знает. Адольф бежал в Ганновер и там повесился, но этого тоже никто не знает. Все ведут себя так, будто ничего такого не произошло: Германия лежит в развалинах, реки красны от крови — но никто этого не видит, люди ходят на работу, обедают в маленьких кафе, спят в своих постелях: ужасно.

Он сморщился и отвернулся.

— Капитан, — сказал Чарли; он, похоже, стоял за моей спиной и слушал. -

Пожалуйте к столу, сэр.

— Отто, — позвал я.

Он слабо махнул рукой — иди, мол.

Я подошел к Марлен. Она зарумянилась; глаза бегали под веками. Дыхание стало чистым и глубоким. Я потрогал ее лоб, вытер лицо салфеткой. Мне показалось, что она ощутила прикосновение.

— Говоришь, к столу? Пойдем к столу…

Картофельный самогон тяжело рухнул в желудок. Сразу зазвенело в ушах.

О' Лири с грустью смотрел на кружку.

— И выпить бы надо, — сказал он, — и боюсь, что разморит. Мой черед лейтенанта менять.

— Не разморит, — сказал я. — Здесь слишком чистый воздух.

— Я сменю лейтенанта, — сказал Чарли. — Я вообще не пью.

Танкист Дуглас выпил свою порцию залпом, прислушался к ощущению, моментально втянул ломоть окорока величиной в две ладони, потом сказал…

— Я понял, чего нам не хватает. Должно быть, настала пора старому негру немного покухарничать, сэр. Разрешите?

— Действуйте, рядовой. Только не надо бросать в котел незнакомые травы. Мало ли чего он тут насушил…

Марлен пила бульон, не просыпаясь. А снилось ей, что я ее камеристка и что она опаздывает на свидание с Кларком Гейблом. Мне досталось как за собственную нерасторопность, так и за скверно составленное расписание миссисипских пароходов…

Я укутал Марлен и перешел к Отто. Приподнял ему голову и поднес к губам чашку с бульоном. Отто сделал несколько глотков, передохнул, потом разом допил остаток. Он уже не походил на человека, пребывающего в тонком мире. А глоток самогона окончательно вернул его к живым.

Он смотрел на меня, щурясь и морща нос. Такое выражение бывает у людей, проснувшихся от яркого света, упавшего на лицо.

— Это опять вы, — хмыкнул он.

— Да, Отто. И если вы хотели удрать…

— От вас? С какой стати? Удирают обычно от собственного начальства.

— Ну, это у вас получилось отменно. Зеботтендорф был искренне огорчен.

— Еще бы. У него были на меня особые виды. Он ведь понимал, что я рано или поздно выйду на Грааль.

— И что? Вышли? — спросил я как можно небрежнее.

— Вестимо , — сказал он по-русски, и я не сразу его понял.

Грааль…

— И: что? — задал я глупый вопрос.

Его лицо разом переменилось. На миг мне показалось, что Отто постарел лет на пятьсот. Чем-то он стал неуловимо похож то ли на царя Ашоку, то ли на моих мадагаскарских учителей…

— Об этом не стоит говорить, — сказал он мягко, но непреклонно. — Грааль — это совсем не то, что о нем думают. Мне пришлось, — он замолчал и уставился в потолок.

— Отто…

— Нет, ничего. Я уже в порядке. Это сначала было: тяжело. Но потом, когда все стало ясно: Согласитесь, Николас, это очень тяжело, когда все становится ясно. Какое-то время смотришь на мир снаружи, как на аквариум.

— Скорее уж серпентарий, — сказал я.

— Пожалуй, все-таки аквариум, — возразил Отто. — Этакая трехмерность: и медлительность. Человек вытягивается в не очень длинную очередь собственных отражений, и первым в этой очереди стоит младенец, а у кассы ждет расчета мертвец…

— И отчего же вы не подарили свое открытие фатерлянду?

— Я его и Папе римскому не доверил бы, — судорожно выдохнул Отто, внезапно ощерясь. — Может быть, я чего-то не понимаю в резонах Провидения, но это не для людей. Пережить такое унижение не смогла бы и амеба…

— Вы уничтожили его? — спросил я.

— Боюсь, что это невозможно сделать, — сказал Ран. — Но я замуровал его так надежно, что лишь падение очередной Луны способно высвободить его, — он криво усмехнулся. — Это не кровь Христова, Николас. Нам врали. А мы это чувствовали. Многие искали Грааль, и каждый надеялся, что отыщет его кто— нибудь другой…

— Отто, — сказал я, задумавшись. — Может быть, вы нашли нечто иное?

— Хотел бы я в это верить, — вздохнул Ран. — Увы, Николас, все сходится. Главное — я ведь обрел все обетованное. В том числе и ответы на любые вопросы…

Грааль — это соблазн для самых праведных. Думаете, об избавлении от какой чаши Он молил в Гефсиманском саду?

Валькирии — бабы ленивые, и они не спешат к месту битвы.

А уж на самоубийц они тем более не обращают внимания.

Поэтому маленькому Адольфу пришлось на своих коротеньких ножках самому топать до Вальхаллы.

Без всякого удовольствия встретил его Вотан.

Старому богу не понравился обрывок веревки, свисавшей с шеи пришедшего.

Но все же бог оставил дела, чтобы выслушать вождя германского народа.

О божественный Вотан, сказал Адольф, германцы посрамили и англов, и саксов, и итальянцев, и французов, А самое главное — мы вырвали золото Рейна из жадных еврейских ртов!

То, что наши враги превзошли нас числом многократно и больше выковали мечей, это твоя вина, а не наша.

Я же сделал все что возможно, и поэтому мне не стыдно предстать перед твоим троном.

И отвечал ему Вотан, схватившись за голову: тебе не стыдно, нечестивый?

Неужели ты забыл о том, как следует погребать героев?

Германцы гибли в России и Югославии, в Польше и Франции, но ни один из них, кроме тех, что сгорели в танках, самолетах и на кораблях, не был удостоен огня.

Ты знаешь, что закон мой непреложен: герой сожигается на костре, а трус прячется под землю.

И вот представь себе, маленький глупый Адольф, как с дымом костров в Вальхаллу идут, и идут, и идут мужчины и женщины, старики и дети, и даже грудные младенцы.

Ты знаешь, что закон мой непреложен.

Что это за народ, в котором даже старики и младенцы удостоиваются погребений героев?

Закон небес непреложен, и я отныне отдаю этому народу воинскую удачу, доблесть и славу, принадлежавшую германцам.

Ты понял меня, маленький бедный Адольф?

Маленький Адольф закричал, как дикий раненый зверь, но в Вальхалле его никто не стал слушать, и валькирии спихнули его вниз, глумясь.

Где, в каких кругах межмирья прозябает сейчас маленький черноусый Адольф?

Может быть, он пытается стяжать славу модного художника в Вене на бульваре Роз?