Стеклянные цветы - Каммингс Мери - Страница 42

• Предыдущая
• 42/89
• Следующая

Следующие полчаса она провела в холле, прислушиваясь к шагам на лестнице. Она, конечно, строго-настрого наказала посыльному не звонить, а тихонько поскрестись — но кто их знает!

Наконец посыльный появился. Встретив его на пороге, Бруни забрала сумки с едой и, закрыв за ним дверь, снова двинулась на кухню.

Выставила на стол пластиковые коробочки с едой, попутно снимая крышки и проверяя содержимое. Не удержалась — утащила эскалоп, съела и облизала пальцы, такой соус вкусный оказался; поставила в холодильник бутылку с молоком и сама себя похвалила: умница, вовремя вспомнила, что Филипп им все запивать любит!

Натюрморт получился весьма живописный, самой даже есть захотелось. Бруни сунула в рот кусок хлеба и вышла в гостиную.

Филипп по-прежнему спал.

Ну и что дальше? Конечно, проснуться он может не скоро, а отец рассердится, если она к ужину не явится… Ну да ладно, врать ей не привыкать — скажет, что ходила в кино, а потом такси в пробку попало… И вообще, нельзя же оставлять спящего человека одного в незапертой квартире!

Повеселев от принятого решения, Бруни направилась к лестнице, ведущей в мастерскую: пока он спит, можно с удовольствием, не торопясь, посмотреть картины!

Не зря отец говорил, что Линнет Дейн была очень талантлива. Никакого сравнения с мрачной пачкотней Иви (она, конечно, подруга — но истина дороже)!

Среди прикрепленных на стене набросков Бруни обнаружила несколько портретов Филиппа и не сразу узнала его, настолько он был не похож здесь на человека, которого она привыкла видеть изо дня в день. Ни полупрезрительной усмешки, ни застывшего бесстрастного лица — веселый, улыбающийся, он казался даже красивым.

Затем очередь дошла до больших картин, стоявших у стены. Их лучше было смотреть издали, поэтому Бруни поставила одну на свободный мольберт, повернула так, чтобы картина была как следует освещена, и отошла в угол. И в этот момент услышала топот на лестнице.

«Ага, проснулся!» — подумала она и обернулась.

Филипп выскочил снизу, замер и мгновение смотрел на нее широко открытыми ошеломленными глазами. Внезапно лицо его исказилось бешеной яростью.

— Ты что здесь делаешь?

Прежде чем Бруни сообразила, что ответить, он подскочил к ней, схватил за плечо и встряхнул.

— Ты что здесь делаешь, черт тебя подери?!

— Я… ну…

— Не смей тут ничего трогать! — рявкнул он и толкнул ее к лестнице. — Убирайся!

Она испуганно отступила, запнулась за что-то каблуком, и в этот момент Филипп снова толкнул ее, грубо и сильно — так, что отлетев к самой лестнице, она беспомощно взмахнула руками и, не удержавшись на ногах, грохнулась на пол.

Филипп шагнул к ней. Бруни показалось, что сейчас он ударит ее, она попыталась заслонить лицо локтем — но он, похоже, уже пришел в себя.

— Вставай, — нагнулся, протянул руку.

Поднялась она с трудом, чуть не охнув — так болело бедро, на которое пришелся основной удар при падении. И локоть тоже болел, и плечо…

— Прости, — сказал он тускло. — Я услышал наверху шаги и подумал… — Похлопал ее по плечу — то ли в качестве примирительного жеста, то ли просто стряхивая пыль. — Извини.

— Я тебе еду заказала, — некстати вспомнила она.

Ей хотелось, чтобы он обнял ее, прижал к себе и немножко поутешал и пожалел: бедро действительно очень болело. Но Филипп только повторил:

— Извини… пойдем вниз.

Не дожидаясь ответа, двинулся к лестнице. Бруни поплелась следом, внизу сказала снова:

— Тебе поесть надо. Я еду заказала. И молока купила — ты ведь любишь…

Странный звук, вырвавшийся у Филиппа, был похож скорее на рыдание, чем на безрадостный смех.

— Амелия, не нужно этого всего, ладно? Ты… Я хочу тебе сразу сказать — я больше не вернусь в Мюнхен.

Внутри у Бруни все оборвалось.

— Почему? — жалобно спросила она.

— Потому что я никак не могу перестать думать о том, что я спал там с тобой — а она здесь в это время… умирала.

Он прошел к дивану, снова сел, оперся локтями о колени и уставился в пол.

— Но никто ведь не знал, что так получится! — тихо и нерешительно сказала Бруни, подходя. — И ты все равно ничего не смог бы сделать…

— Но был бы рядом, — так же тихо ответил Филипп.

— Ты же не виноват…

— Я?! — Он вскинул голову. — Да я еще в первый раз после того, как с тобой переспал, должен был уехать обратно! Так, собственно, и хотел… потом уговорил себя, что это не помешает мне выполнять мою работу. Мне очень нужны были деньги — для нее, — на губах у него снова появилась болезненная улыбка. — И в результате я получал от твоего отца зарплату — и при этом спал с тобой… когда тебе этого хотелось… Будто какой-то поганый жиголо!

— Но ты вроде не возражал, — сказала Бруни растерянно.

— Да, в самом деле… Если бы ты знала, какой сволочью я себя чувствовал, просыпаясь утром рядом с тобой!

— Ты потому по утрам всегда был такой злой?

— Да? — то ли подтвердил, то ли спросил он.

И в этот момент, будто подводя черту под их разговором, зазвонил телефон.

— Да, — схватив трубку, бросил Филипп. — Да, она здесь. — Протянул трубку Бруни: — Это твой отец.

— Я тебе сказал — не лезть сейчас к нему?! — без долгих предисловий начал любящий папочка. — Немедленно марш домой!

— Но па-апа! — попыталась заспорить Бруни, но тут же вспомнила, что ссориться с отцом сейчас нельзя — если кто-то и может уговорить Филиппа вернуться в Мюнхен, так это только он. Сникла и торопливо ответила:

— Хорошо, я сейчас приеду.

Отец молча повесил трубку.

— Вот, — подняла она глаза на Филиппа, — мне пора ехать.

— Ну, счастливо. Удачи тебе и… — он пожал плечами, не найдя нужных слов, — удачи…

Трент позвонил на третий день после похорон. Точнее, позвонила секретарша и сообщила, что он ждет Филиппа у себя в резиденции к шести часам.

Приглашение было кстати: Филипп и сам собирался в ближайшие дни предупредить его, что по семейным обстоятельствам не сможет вернуться в Мюнхен. Он надеялся, что встреча будет короткой и деловой. Чем меньше он пробудет в резиденции, тем меньше вероятность столкнуться там с Амелией. А встречаться с ней не хотелось, тем более после того, как он безобразно сорвался, когда она явилась к нему в день похорон…

Но кому сейчас объяснишь, что он услышал шаги над головой — и на секунду вдруг показалось, что наверху, в мастерской — Линнет. И что и «Форрест Вью», и похороны — всего лишь дурной сон; сейчас он поднимется к ней и скажет: «Послушай, какой мне только что кошмар приснился!» Или нет, ничего не скажет, просто увидит ее… живую…

Еще ничего не соображая, он взлетел по лестнице и увидел, что в мастерской, как у себя дома, болтается эта желтоволосая избалованная кукла. Захотелось убить ее — растерзать, уничтожить… какое право она имеет тут находиться?! И тошно было вспоминать, как она потом, лежа на полу, смотрела на него испуганными глазами…

А еще тошнее стало, когда после ее ухода он обнаружил, что вся кухня уставлена снедью. Позаботиться о нем эта дурища решила, понимаете ли!

Филипп чуть не выкинул все к черту. Но не выкинул — понял вдруг, что очень хочет есть, мельком удивился, что способен думать о еде — а потом, стоя у кухонного стола, прямо руками хватал из пластиковых коробочек мясо, куски картошки и помидоры, и совал все это в рот, и глотал, едва прожевав.

Он не помнил, ел ли что-нибудь с момента приезда. Может, и ел — но запомнился лишь суп…

Прямо с самолета Филипп приехал к Эдне. Она открыла ему — простоволосая, в халате поверх ночной рубашки — и заплакала, впервые за много лет обняла его, уткнувшись лицом ему в грудь. Отвела его на кухню, налила тарелку супа и села напротив.

Он ел суп, а она рассказывала, как полночи пыталась до него дозвониться, рассказать, что Линнет увезли в больницу. Но к телефону никто не подходил, и она оставляла на автоответчике сообщение за сообщением.

• Предыдущая
• 42/89
• Следующая