Русская проза XXI века в критике. Рефлексия, оценки, методика описания - Капица Федор Сергеевич - Страница 76

В последние годы Людмила Улицкая пишет роман один толще другого, и как-то стало забываться что она начинала с повестей и рассказов. Новый сборник новелл – напоминание о том, что Улицкая остается виртуозом малых форм, kimia, чье название позаимствовано из Лескова, не имеет строгой общей концепции, о чем автор честно признается в коротком предисловии: «…нет никакого "я", есть одни только дорожные картинки, разбитый калейдоскоп, и в каждом осколке то, что ты придумывал, и весь этот случайный мусор и есть "я"». Рассказы в сборнике сгруппированы в пять циклов, и тексты здесь на любой вкус. Есть излюбленные писательницей бытовые истории из жизни «маленьких людей». Короткие сценки-наблюдения. Колоритные семейные хроники, конспективно сжатые до 10–12 страниц – как бы наброски будущих романов. Путевые очерки-зарисовки о Франции, Голландии, Германии…

Объединяет эти довольно-таки пестрые рассказы тема преображения – в самом высоком смысле слова. «Весь мир, если правильно на него смотреть, из грубого и грязного превращался в прекрасный и возвышенный» – так переживал это чудо один из героев. Превращения, неожиданные узнавания чудесного в привычном случаются в этой прозе постоянно. Простой крестьянский ужин в маленькой французской деревушке приобретает неожиданное сходство с таинством Рождества («Путь осла»). Пьяные философические разглагольствования соседей по электричке отзываются беседой незабвенного Венички с ангелами («Москва – Подрезково»). Иногда, правда, узнавание обыгрывается иронически; так, герой рассказа «Великий учитель» с изумлением обнаруживает, что легендарный антропософский гуру, к которому его ведут на «семинар», – не кто иной как его уродливый сосед по коммуналке…

Вообще, здоровый человек в этой книге редкость. Герои рассказов увечны, неизлечимо больны или как минимум бездетны по причине «какого-то редкого дефекта» (медицинская тема для Улицкой – сквозная; читатели ее повестей и романов это знают). И когда в очередной раз натыкаешься на зачин типа «Гриша Райзман потерял глаз еще в отрочестве», это начинает попахивать каким-то сюрреализмом – при всем драматизме Гришиной судьбы.

Такова Россия, таковы «люди нашего царя», о которых писал полтора века назад Лесков, а сегодня пишет Улицкая. Физические недуги, впрочем, не отнимают у этих людей надежду на чудо, на волшебное преображение.

Между Ангелом и Бесом.

«Урал». 2006. № 2

Людмила Улицкая. Люди нашего царя. – М.: «Эксмо», 2005.

Бес

Кто-нибудь объяснит исчадию ада, что к чему? Я не понимаю, я отказываюсь понимать, почему эта занудь стала бестселлером! И ведь допечатали дополнительный тираж еще в 25 000 экземпляров! Но для кого? Что есть бестселлер? Какие, по большому счету, существуют разновидности его? По сути, их две: для плебеев и для интеллектуалов. Самая распространенная категория, в которой работает подавляющее большинство бестселлермахеров – матерый экшен тире любовный роман. Все его составляющие давно и хорошо известны. В экшене главный герой – либо обаятельный и честный подполковник милиции, сыплющий цитатами из Гете, либо дамочка, балующаяся частным сыском в свободное от походов по салонам красоты время. Они должны вступить в смертельную (а иногда – веселую и прикольную) схватку с каким-нибудь преступным негодяем и победить. С любовным романом все еще проще: это бесконечные вариации на тему Золушки и прекрасного принца. Именно эта категория бестселлеров продается в привокзальных киосках по двадцать рублей.

Вторая категория бестселлеров – это уже, как говорят в рекламе, совсем другая тема. Их читают мальчики и девочки с синими волосами и в оранжевых свитерах, с лицами, простреленными пирсингом где только можно. Там главным героем должен быть модный тусовщик, шизофреник или наркоман, которого будет всю книгу плющить и таращить, забрасывая то в астрал, то в мир розовых кубиков. Впрочем, главного героя может не быть вообще, да и сюжета как такового – это для интеллектуального бестселлера вовсе необязательно. Нечитаемые бредни в русле формального экспериментаторства – это канон данной разновидности массовой литературы.

Прочитав первые несколько рассказов из книги Людмилы Улицкой «Люди нашего царя», я обалдел. Отнюдь не в положительном смысле этого слова. Собственно говоря, насторожился я, еще читая замечательное предисловие автора. Там есть замечательные слова: «Маленькие люди нашего царя наблюдают эту картину, задрав голову. Они восхищаются, дерутся, убивают друг друга и целуются. Совершенно не замечая автора, которого почти нет». После такого пассажа в духе Ролана Барта я уж, грешным делом, подумал, что мне в руки попала вторая разновидность бестселлера. Как я ошибся!

Автор, вопреки своим уверениям, никуда не делся. Это классическая бизнесвумен, любящая свою нищую и разоренную страну из прекрасного итало-германского далека, сдержанно-покорно воспринимающая мужичка, писающего на проходящую электричку: «Это мой народ. Какой есть…» Да, действительно неважный народец, надо признать. Впрочем, в меру чернухи автор тоже подпускает, безо всяких оценочных суждений – от третьего лица, так сказать. Видимо, дабы не допустить ошибку Робски, которая так увлеклась описанием жизни современной российской буржуазии, что у среднестатистического читателя, не желающего подглядывать в щелку за дрязгами олигархов, бандюков и их телок (простите, но я называю вещи своими именами), произошел сблев. Ну, нельзя отрываться от народа, нельзя! Не поймут, несмотря на весь интерес обывателя к светской хронике. Поэтому надо сораспясться с народом! Показать, что и тебе знаком мир репрессированных евреев, бомжей, которые какают в подъездах, раковых больных, безногих инвалидов-алкоголиков, умирающих чахоточников!

Ну, а чтобы это не превратилось в заурядную перестроечную бытовщину, надо показать и что-нибудь красивое: жизнь итальянской отшельницы, германских коллекционеров, а завершить книгу надо главкой «Последнее», где в середине страницы будет пара-тройка бессвязных предложений типа «У Бога был один хороший сын Иисус. Как свербит на этом месте…» Молодец автор. Всем угодил. Обеим категориям. Белокрылый пусть распинается по поводу психологизма автора и его блестящего языка. Пусть распинается – его право. Хочется только отметить, что блестящий язык, тонкий психологизм в рассказах о простых людях, «таких, как ты да я», не могут быть самоцелью. А если они самоцелью становятся – то и появляется продукт пресный, бесцветный и совершенно незапоминающийся.

Ангел

Бес, как всегда, в своем репертуаре: еще толком ни в чем не разобрался, а уже спешит сделать вывод. Мой досточтимый коллега из Преисподней совсем оторвался от жизни, пока поджаривал грешников на сковородках и вертелах. Бестселлеры «для плебеев» и бестселлеры «для интеллектуалов» – это еще куда ни шло, но почему же, простите, к «интеллектуалам» он причислил только «простреленных пирсингом» мальчиков и девочек? Связь между украшенным пирсингом пупком и умственными способностями прослеживается плохо. Ну лет десять тому назад, быть может, бесова классификация еще имела смысл: ушибленная реформами интеллигенция читать художественную литературу ненадолго разучилась, а читателями «интеллектуальной прозы» стали те самые синеволосые мальчики и девочки.

Но времена-то меняются! В последние годы интеллигенция вернулась в книжные магазины. Неужели бес не заметил, насколько богаче, разнообразней стал книжный рынок. Это раньше прилавки были завалены книжонками с обнаженными красавицами и обнаженными стволами на обложках. А сейчас даже в супермаркете, по соседству с пельменями, горчицей, форелью и красной икрой вы найдете книги Набокова, Гессе, Кортасара, изданные в общедоступном мягком переплете. Что уж говорить про собственно книжные магазины.

Спрос определяет предложение, все просто: ну не станет профессор, воспитанный на Баратынском и Батюшкове, на Платонове и Фолкнере, читать Пелевина и Кастанеду. Тем паче он не станет читать всяких Поляковых-Куликовых-Донцовых-Дашковых-Устиновых-Марининых. Его от такой, с позволения сказать, литературы затошнит. Классикой тоже весь век сыт не будешь. Пушкин Пушкиным, Толстой Толстым, но иногда и чего-нибудь новенького хочется. Вот и стали наши интеллектуалы потихонечку раскупать книжки современных авторов.

Людмила Улицкая лет пять назад «Букер» получила, а «Букер» у нас дают авторам «серьезным», но нечитаемым. Это как клеймо: получи свои пятнадцать тысяч баксов, но о внимании читателя и связанных с ним больших тиражах забудь. Не твое это, не твое. Но Улицкая умудрилась не только премию получить, но стать преуспевающей популярной писательницей.

Само собой, тиражи ее от тиражей Донцовой отстают безнадежно, да и выдавать по роману в полтора месяца она не умеет. Но стотысячный тираж для интеллигентной писательницы – это совсем не плохо. Мало того, тираж этот, в отличие от тиража достопамятной книжки Максима Кононенкова, и впрямь разошелся. Еще двадцать пять тысяч допечатать пришлось! И это, я уверен, далеко не предел. Виданное ли дело, не детектив, не триллер, не любовный роман и даже – еще несколько лет назад глазам бы своим не поверил – вообще не роман, а сборник рассказов стал настоящим бестселлером.

Не надо только искать «секрет успеха Людмилы Улицкой». Здесь нет никакой тайны, просто Улицкая, как отметил один критик, умеет писать интересно о неинтересных вещах. В книжке под названием «Люди нашего царя» двадцать рассказов о семейной жизни. На любой вкус. Жизнь человеческая, в отличие от нашей, райской, на удивление разнообразна: число вариаций беспредельно. Писателю даже ничего выдумывать не надо, знай себе собирай материал. Книжка Людмилы Улицкой содержит множество самых удивительных рассказов: от истории о собаке-дезертире («Дезертир») до семейной мини-саги, на основе которой можно снять нормальный сериал («Сын благородных родителей»), от истории про девушку, которая испытывала половое влечение только к инвалидам («Тело красавицы») до повествования о кошке с омерзительным характером. Вполне себе реалистическое повествование, но с толикой мистики в финале («Кошка большой красоты»).

При этом Улицкая избегает банальностей, у нее нет пошлой слезливости, нет излишней сентиментальности. Ирония есть, но в меру, автор не перебарщивает. Читать все эти семейные истории ничуть не скучно, пусть враг рода человеческого не передергивает.

Завершают книжку семнадцать небольших (иные всего на полстраницы) дорожных историй. В этих историях, собственно говоря, автор-рассказчик и появляется. В «семейных историях» его и впрямь заметно не было. Дорожные рассказы, быть может, и не так хороши, а сама Улицкая здорово подпортила финал глупой и жеманной фразой: «Это мой народ. Какой есть…» Но кто ж из людей без греха? Это мы, ангелы, безгрешны…

Ну и напоследок о главном – о стиле: «Смыв дорожную пыль, мы перецеловались европейским двукратным поцелуем воздуха, и Женевьев пригласила к столу. Большой стол был покрыт оранжевой скатертью, в овальном блюде отливало красным золотом пюре из тыквы, в сотейнике лежал загорелый кролик, охотничий трофей Марселя, а между грубыми фаянсовыми тарелками брошены были ноготки, горькие цветы осени». Ну скажите на милость, разве не замечательно, что больше ста тысяч читателей вместо очередного грубо отесанного изделия Марининой прочли эту замечательную прозу?