Мама - Артюхова Нина Михайловна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/51
• Следующая

Вечером Новый год встречать. От тревожных мыслей за Димкину судьбу как-то отодвинулся праздник. Елочка, правда, уже стоит, но украсить ее не успела. Димке подарок припасла, а вот Косте ничего еще не купила.

О том, чтобы зайти с ребенком в магазин, нечего и думать: затолкают. Впрочем, вопрос с подарком легко разрешим: табачный киоск по пути — купить папирос хороших, и все.

Остановилась у киоска. Выбирала минуть пять. Самые дорогие купила, в самой роскошной коробке — Костя себе никогда таких не берет. Спрятала их Димке в коляску, чтобы не намочило снегом.

Костя вернулся поздно, тоже нагруженный покупками.

— Ну, как в консультации?

Рассказала. Потом встречали Новый год в тихом семейном кругу. Костя подарил сумочку — давно такую хотелось.

— Костя, а это тебе.

Поставила перед ним роскошную коробку с папиросами.

Костя реагировал как-то странно.

— Спасибо, Светланка!.. Эх!..

— Что «эх»?

Но он уже целовал ее и смеялся.

— Нет, стой, почему ты сказал «эх»?

— Да ни почему. Чудесные папиросы, я очень тронут.

— Нет, все-таки почему ты сказал «эх»?

Костя почувствовал — не отстанет, добьется ответа.

— Светланка, да ведь я курить бросил, вот уже второй месяц пошел!

— Ох! — сказала Светлана.

Ну разумеется, надоело ему выходить в коридор или в кухню, а то и на площадку лестницы.

Бросил курить. А она и не заметила!

А вот как бы это сделать, чтобы все замечать! Иной раз придет вечером:

— Ты лежи, лежи, не вставай, я сам погрею. Вечером сам и утром сам.

Он очень рано встает — Димка обычно еще спит в это время. А когда Димка спит, можно тоже поспать, во всяком случае — хотя бы полежать еще очень хочется.

И все-таки нужно уметь заметить, когда можно полежать, а Костя пускай самообслуживается, и когда обязательно нужно встать и посидеть с ним, позаботиться о нем. Чтобы не было ему одиноко и неуютно, чтобы, сделавшись мамой, не перестать все-таки быть женой… Сложная это штука — семейная жизнь!

Второго января, как только вернулся Костя, побежала в школу. Оказалось, что директор хворает. А Ирина Петровна здесь где-то в школе. Решать теперь будет она.

В зале кружатся девочки в белых передничках. Большая елка — под потолок. В одном из классов у приоткрытой двери — Дед-Мороз, еще в шапке и белой ватной шубе, но уже с молодым лицом и без бороды.

Ирина Петровна отдыхала у себя, елка в младших классах была днем, она задержалась случайно и уже собиралась уходить. Выслушала, надела очки, прочитала справку, сняла очки.

— Не знаю, как посмотрит директор, но я — против. Я считаю несправедливым, когда одни работают даже в праздник, а другие будут прохлаждаться.

— Чем болен директор? — спросила Светлана, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Оказалось, у него был сердечный приступ; видимо, пролежит еще долго. Светлана взяла справку и вышла в коридор. Поднялась на свой, на третий, этаж, заглянула в свой класс, четвертый «В».

Класс тот же, а ребята здесь другие, они были в третьем классе в прошлом году. А ее ребята теперь в пятом «В», в конце коридора. Но для Светланы они все еще оставались здесь.

Посидела за маленькой партой, потом на своем стуле. Взглянула на чужую стенгазету, на список дежурных с незнакомыми фамилиями. Порылась в сумочке, там был чистый лист бумаги — когда несла заявление об отпуске, взяла на всякий случай, — и быстро-быстро, стараясь почти не думать, написала другое заявление, совсем другое.

А справку? Пожалуй, и справку врача оставить — защепка для бумаг есть. Сцепила уголками — и опять в кабинет завуча.

Ирина Петровна разговаривала с незнакомой учительницей, уже в дверях. Взглянула нетерпеливо:

— Вы опять эту справку? Светлана Александровна, время уже не рабочее.

Светлана положила бумаги на стол, придавила пресс-папье.

— Справка та же, а заявление я переписала, это просьба об увольнении по семейным обстоятельствам. Вы можете прочесть его потом.

В коридоре кинулись навстречу две девочки — не в коричневых форменных, а в нарядных, светлых, почти уже взрослых платьях. Наташа — она была вожатой в прошлом году, и другая, которую толкнул на катке Леонид.

— Светлана Александровна! А у нас елка! Идите к нам! Как ваш малыш поживает?

Быстро пожала им руки:

— Девочки, милые, простите, никак не могу, опаздываю.

И уже на лестнице:

— Спасибо! Малыш — хорошо!

Старичок, охраняющий вешалку, задумался у окна, а сзади у него — лысина, только темной бахромой внизу волосы растут. Как у Димки.

Обернулась, взглянула на лысину еще раз…

День был ветреный, мело снежной пылью с крыш, легкие белые водовороты кружились на тротуаре, на мостовой.

Фонари, затененные сверху, уютно и празднично освещали каток. Редкие деревья, березы и елочки, за катком, в снегу, в вечернем сумраке, казались опушкой глухого леса.

Никто не катается — не до того: веселье в школе, веселье дома.

Неожиданно вынырнул из-за сугроба худой длинноногий мальчик и заскользил в белых вихрях поземки. Один? Да, один. Удивительно! Какой мальчишка пойдет на каток, если товарищи не идут? Вот опять сделал полный круг, пронесся по диагонали…

Светлана подошла поближе, потом побежала напрямик, проваливаясь в снег:

— Володя! Володя!

Он подъехал к ней, задохнувшись от быстрого бега и от радости неожиданной встречи.

— С Новым годом, Володя! Ты что тут делаешь один?

— Да вот… С Новым годом!

— Как живешь?

— Ничего. А вы как?

— Я тоже ничего. А Толя где, дружок неразлучный?

— На елку пошел… к тете своей.

— Володя, я страшно рада тебя видеть! У меня теперь маленький, нигде не бываю, никуда не отойти…

Она хотела сказать: «Собрались бы вы ко мне как-нибудь», — но замельтешили перед глазами пеленки, мохнатые полотенца, Димкина ванночка вечером посредине комнаты, кормление в три, кормление в шесть…

— Светлана Александровна, Валентина Николаевна говорила, что вы начнете работать после каникул?

— Не знаю, не знаю, что у меня получится… Пока не выходит… Володя, голубчик, мне пора. Привет всем, всем, всем!

Она тряхнула его руку в толстой варежке и заспешила навстречу ветру. Обернулась. Володя стоял и смотрел ей вслед. Помахал рукой и заскользил все кругом, кругом… Издали каток казался освещенной комнатой со стенами из сугробов и темноты.

Войдя в подъезд, Светлана услышала — через две закрытые двери — тонкий, пронзительный, требовательный голосок.

Костя, нарушая все правила воспитания, носил Димку по комнате взад и вперед, тетешкал, агукал, держал столбиком, пел колыбельные песни, стараясь заглушить Димкин крик, — ничего не помогало.

Не плачь, маленький, вернулось молочко!..

Уже сидя в кресле, в халате, со скамеечкой под ногами, принимая из рук Кости оглушительно ревущего сына, Светлана сказала:

— Ты бы его на животик положил, так он лучше успокаивается.

— Пробовал! — прокричал Костя.

Димка схватил грудь, потом вдруг выпустил, истерически всхлипнул и стал наконец ровно сосать.

— Даже вспотел! — Светлана провела рукой по влажной головенке.

— Еще бы! Нервный он у нас, Светланка, что ли?

— Никакой не нервный. Просто голодный, я опоздала. В комнате тишина. Звонко глотает и довольно посапывает малыш.

Костя спросил, подсаживаясь на ручку кресла:

— Ну, как же у тебя?

— Я потом расскажу.

Она все гладила и гладила темные волосы и короткий пушок на затылке, где они вытерлись. Костя заметил, что пальцы ее дрожат.

— Тебе холодно?

— Нет, просто руки холодные.

Он набросил ей на плечи теплый платок. Получилось вроде шалаша, где были она и Димка — и никого больше. А Костя — сторожем около шалаша.

— Посмотри, какие у него ресничищи длинные. В тебя! Симпатичный он у нас, правда, Светланка?

• Предыдущая
• 25/51
• Следующая