Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий - Страница 44

– Игорь! – вспыхнул Чигирев. – И ты это говоришь, зная кровавую историю Руси до конца двадцатого века? Зная, чего добьются за это время западные демократии?

– Хорошо, – Басов поднял руку, словно отгораживаясь от напора историка. – Выведем мы тебя к Отрепьеву, и поступай как знаешь. Только подумай, как поступишь с сыном? Он ведь у нас на руках. Ты, как я понимаю, решил поучаствовать в предстоящей резне. Ребенок для тебя будет обузой.

– Да, в поход ему нельзя, – согласился Чигирев. – Может, пристроить в хорошую школу? Например, к иезуитам в Польше. Ведь у тебя есть связи, Игорь. Ты поможешь? У них хорошее образование. Я бы хотел, чтобы он вырос человеком с западным образованием и менталитетом.

– Я займусь этим, – вздохнул Басов.

– Спасибо. Я рад, что вы мне помогаете. Значит, возвращаемся в семнадцатый век. В тысяча шестьсот четвертый год. Когда доберемся до Речи Посполитой, я отправлюсь во Львов. Там Отрепьев формирует свое войско. Где будем делать «окно»? На Ильинке нельзя, там при Годунове…

– Зачем нам Ильинка? – усмехнулся Басов. – Что я, дурак неделями на лошадях через леса таскаться да еще границу пересекать? Сядем здесь на поезд, доедем до Варшавы, это город Российской империи. Там и откроем канал. А мне оттуда до Кракова уже верхом дня три. Ну а ты до Львова сам добирайся. В семнадцатом веке и Варшава, и Краков, и Львов – это Речь Посполитая, так что через границу тайком пробираться не придется.

Басов поднялся и зычно позвал Глашу. Когда девушка вошла, он сказал:

– Голубушка, сделайте одолжение. Закажите нам на послезавтра купе в скором до Варшавы. Уезжаем.

Часть 3САМОЗВАНЦЫ

ГЛАВА 20Перед битвой

Отсветы костра играли на снегу, ежесекундно образуя причудливые фигуры. Крапивин осмотрелся. Огромная армия расположилась в поле под Новгородом‑Северским. Люди сидели у костров небольшими группами, негромко переговариваясь. А в отдалении горели другие костры. Там стояла армия самозванца Гришки Отрепьева, дерзнувшего провозгласить себя царевичем Дмитрием. Там, наверное, люди также сидели у костров и о чем‑то разговаривали. Для офицера, привыкшего к войнам конца двадцатого века, находиться в лагере пятидесятитысячной армии и видеть перед собой пятнадцатитысячную армию противника было странно. За всю свою жизнь Крапивин ни разу не встречал такого скопления войск на небольшом пятачке.

Теоретически, конечно, все было обосновано. Оружие двадцатого века позволяло истребить всю собравшуюся здесь массу людей одним артиллерийским залпом или заходом эскадрильи штурмовиков. Крупнокалиберный пулемет и пушка простейшего БМП дала бы возможность вести убийственный по своей эффективности прицельный огонь по войскам самозванца. Но при существовавшем в семнадцатом веке оружии лучшая тактика заключалась в том, чтобы собрать как можно больше войск и максимально приблизиться с ними к противнику. И все же бывшему подполковнику, а ныне десятнику Вадиму Крапивину было непривычно наблюдать такое скопление народу.

В отдалении послышались шаги. Вскоре из темноты к костру вышел сотник Федор, непосредственный начальник Крапивина. Вадим автоматически вскочил по стойке «смирно», но потом, опомнившись, поклонился командиру в пояс. Отвесили сотнику поклон и остальные стрельцы его десятка.

– Ишь как вскочил, – усмехнулся Федор, глядя на Крапивина. – Твои бы люди столь проворны были, когда я «пли» командую!

Крапивин молчал, исподлобья глядя на командира.

– Ну, чего уставился? – фыркнул сотник. – На мне грибы не растут.

Стрельцы заржали, но сотник тут же окоротил их яростным взглядом.

– Пойдем поговорим, что ли, десятник.

Крапивин покорно двинулся за своим командиром. Вскоре они вышли на границу лагеря. Под ногами хрустел снег да слышалась в отдалении перекличка часовых. Собеседники с трудом различали друг друга в отсветах костров.

– Скоро битва, – неспешно произнес Федор. – Не боишься, десятник?

– Чего там боятся, не впервой, – усмехнулся Крапивин.

– Боец ты знатный, – спокойно подтвердил Федор. – И разведчик, каких я прежде не видывал. Эк ты в самый стан самозванца пролез да казака ихнего живого нам на допрос притащил! Хвалю. Только в большом деле, где бы такие армии сходились, ты ни разу не бывал. Сам ведь сказывал.

– Смерть везде одна. Или ты мне не про страх толкуешь?

– Верно, не про страх. Ребята‑то твои все вразнобой ходят. Залп разом дать никак не могут. Ладно, сам знаю, что молодняк тебе дал. Так ты ведь строю их и не учишь совсем.

– Как же не учу? – возмутился Крапивин.

– Да маршируют‑то они у тебя как немцы, спору нет. Только к бою в строю они у тебя вовсе не готовы. Не понимаешь ты, вижу, зачем строй в бою нужен. Видать, вы там у себя, в Сибири, каждый вразнобой бьетесь. С тамошней мордвой, может, так и можно. Но здесь‑то ляхи.

– А что ляхи?

– А то, – с укоризной проговорил Федор, – что я уж двадцать пять годов воюю. И свеев бил, и татар. А батька мой, тот еще с ливонцем повоевать успел. Но и он говорил: нет ничего страшнее ляшской конницы в атаке.

– Ужель страшнее нашей? – спросил Крапивин. Разговор явно приобретал интересный оборот.

– Куда как страшнее. А наша конница, она тьфу, – Федор сплюнул на снег. – Завсегда, когда с ляхами и татарами бьемся, только мы, стрельцы, выручаем. А мы на поле сильны строем да единым залпом. Только так от конников отбиться можно. Одиночный выстрел супротив кавалерийской лавы – что комара укус. Отдельно стоящему стрельцу голову с плеч мигом снесут. А вот как встанет полк, аки стена, да залп единый даст, вот тут‑то ляху и тяжко будет. Уразумел?

– Уразумел, – с вызовом ответил Крапивин. – Ты скажи лучше, почто стоим да на самозванца наступать боимся? Пятьдесят тысяч здесь, а у него‑то только пятнадцать. Три дня друг против друга стоим и в бой не идем. Мнишек, вон, над нами потешается. Он татарский отряд, что на службе у государя, разгромил, а мы стоим как ослепли. Али так страшных ляхов испугались? Так не много их там. Тот пленный, которого я приволок, сам сказал: поляков тысячи полторы конных шляхтичей, да пехоты польской тысячи три. Остальное казаки малоросские да беглые от московского царя. Авось как справимся.

– А ты себя умнее воеводы нашего, боярина Мстиславского, числишь? – резанул Федор.

– Не числю, – огрызнулся Крапивин. – Я понять хочу. У нас более чем трое на одного. В чем дело?

– Ладно, не злись, – вдруг смягчился Федор. – Мстиславский и впрямь воевода умом не сильно крепкий. Но ты боец справный, да далеко от Москвы, видать, жил. Ты хоть башкой своей подумай, почему все города окрест самозванцу присягнули.

– Испугались, – неуверенно проговорил Крапивин.

– А раньше не боялись? Ляхи от века сюда ходят. Сколь раз бывало, что и городки штурмом брали. Но завсегда пограничные ратные люди здесь насмерть стояли. Коль города теряли, в леса шли и оттуда урон ворогу наносили. А кто изменял, тех по пальцам перечесть. Из Москвы больше люду к ляхам переметнулось, чем из Смоленска да здешних городов. А тут вдруг город за городом спужались? Сам‑то помысли, могло ли так быть? Стало быть, признали они Дмитрия природным царевичем.

– Так что же, Мстиславский войску своему не верит? – удивленно спросил Крапивин. – Так тем паче стоять нельзя, а то изменники против тебя обратятся. Наступать надо или отходить.

– Может, и не верит, – негромко произнес Федор, – а может, и сам сомневается.

– В самозванце?

– Кто ведает, самозванец он или царь наш природный? Не может же господь на Русь так осерчать, что без природного государя нас оставить. Может, все же было чудо и спасся царевич Дмитрий Иоаннович.

Федор перекрестился.

– Так ведь Борис‑то Годунов всем народом избран, – заметил Крапивин.

– Дурак ты, – ощерился Федор. – Это у вас, в Сибири, атаманов кругом избирают. А царь на Руси – он природный, богом данный. Власть его от господа, а не от людей. Право его на престол от рождения, а не от людского хотения.