Путь в Царьград - Михайловский Александр Борисович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/72
• Следующая

— Александр Васильевич, скажите, каковы ваши дальнейшие планы? От вашего ответа будет зависеть многое.

— Николай Павлович, не стану вас обманывать, мы не собираемся вместе с отвоеванными нами территориями бывшей Османской империи становиться частью Российской империи. Мы хотим быть самостоятельным государством. Естественно, дружественным и союзным России.

Игнатьев внимательно посмотрел на меня, потом встал, прошелся по комнате, снова сел на стул и, взяв из шкатулки толстую «гавану», срезал ее кончики. Он прикурил от свечки и, затянувшись, задал следующий вопрос:

— Александр Васильевич, а почему вас так пугает российское подданство? Ведь вы русские, наши потомки, и вполне естественно было бы, чтобы вы, как блудные сыновья, вернуться под отчий кров.

— Николай Павлович, мы с вами сегодня договорились быть откровенными. Поэтому я укажу вам причину, по которой мы не готовы стать одной из российских губерний. И эта причина — наличие в Российской империи монархической формы правления.

Увидев, что Игнатьев при этих словах насторожился, я постарался его успокоить:

— Нет-нет, Николай Павлович, вы не подумайте. Мы считаем, что в настоящее время монархия — единственно возможная для России форма правления. Что такое «демократия» и в какую диктатуру может выродиться «народоправие», мы насмотрелись в наше время вдоволь. Скажу вам, Николай Павлович, у наших людей стопроцентная прививка против радикалов-демагогов.

Беда монархии в том, что от личности монарха очень часто зависит судьба его подданных. Зная по нашим историческим материалам о том, что происходит сейчас в России, мы не уверены, что государь Александр Николаевич всегда самостоятелен в принятии решений.

— Александр Васильевич, вы имеете в виду?..

— Да, Николай Павлович, я имею в виду особу, которая через сорок дней после смерти государыни Марии Александровны заставила царя пойти с нею под венец. И мы хорошо знаем о тех, кто постоянно бывает в покоях княжны Юрьевской.

Услышав эту фамилию, Игнатьев нахмурился, хотел что-то сказать, но потом махнул рукой и промолчал…

— Уважаемый Николай Павлович, — продолжил я, — нас не очень беспокоят амурные увлечения государя. Как мужчина, я понял бы его. Опасно то, что княжна Юрьевская уговаривает царя, и практически его уже уговорила, короновать ее и признать наследником не всеми нами уважаемого Александра Александровича, а юного Гогу Юрьевского.

Игнатьев возмущенно взмахнул руками:

— Да быть этого не может!

— Может, Николай Павлович, может. И это все при том, что в нашей истории меньше чем через четыре года государя не стало…

— Он умрет? — воскликнул изумленный Игнатьев.

— Его злодейски убьют те, кого у нас называют террористами, а у вас — нигилистами, — сказал я. — В той истории императором станет цесаревич Александр Александрович, а вот во времени, в котором появились мы, все пойдет по-другому.

Вполне возможно, что силы, вознамерившиеся подчинить нас, если, конечно, мы будем одной из губерний Российской империи, смогут это сделать. Они могут также убить и цесаревича. На трон, в обход всех сыновей от первого брака, взойдет малолетний Гога Юрьевский, регентшей при нем станет его мать. А мы знаем, что эта особа падка на подарки, и поверьте нам, иностранные державы, в первую очередь Британия, не пожалеют миллионы для того, чтобы нейтрализовать нашу эскадру и овладеть нашим оружием. Мы, естественно, сделать это откажемся, и на просторах Российской империи начнется новая Смута, по сравнению с которой Смута времен Лжедмитрия покажется детской шалостью.

— Это ужасно! — воскликнул Игнатьев. — Надо немедленно предупредить об опасности государя.

— Он будет предупрежден полковником Антоновой, она взяла с собой документы по «делу первого марта». Но взамен арестованных злодеев появятся новые. Вполне возможно, что они будут лучше подготовлены, да и к тому же вооружены и обучены на британские деньги.

— Что же вы предлагаете? — немного успокоившись, спросил у меня Игнатьев.

— Николай Николаевич, я предлагаю то, что, собственно, совсем недавно вы предлагали мне. А именно — встретиться с цесаревичем. В нашей истории он оказался правителем честным, строгим и умным. Народ дал ему прозвище «Миротворец».

— А что вы хотите предложить ему? — Игнатьев задумался, тщательно взвешивая все за и против моего предложения.

— Мы хотим его познакомить со всеми документами, подчеркиваю, со всеми, в которых подробно описано будущее, которое было нашим прошлым. Я думаю, что Александр Александрович извлечет от полученной о нас информации много полезного для себя.

— А государя вы разве не желаете проинформировать о будущем в полном объеме?

— Николай Павлович, голубчик, скажите только честно, а вы уверены в том, что информация, в полном объеме полученная от нас государем, не станет через какое-то время известна недругам России?

Игнатьев задумался. Потом снова раскурил потухшую было сигару, посмотрел мне в глаза и со вздохом произнес:

— Нет, Александр Васильевич, я в этом не уверен…

— Тогда, Николай Павлович, нам крайне необходимо встретиться с цесаревичем.

Игнатьев встал, отряхнул с сюртука табачный пепел и ровным твердым голосом сказал мне:

— Александр Васильевич, я обещаю представить вас цесаревичу в самое ближайшее время. Только подскажите, как вас лучше отрекомендовать ему.

— Николай Павлович, нам хорошо известна страсть Александра Александровича к коллекционированию. В конце своего царствования он передаст все купленные им картины и предметы антиквариата специально созданному в Санкт-Петербурге музею, получившему имя монарха. Этот музей существует и в XXI веке, правда, называется он теперь «Русским музеем».

Предложите цесаревичу встретиться с одним французским антикваром, только что прибывшим из Стамбула, который готов предложить ему весьма любопытные предметы старины из султанского Сераля. Этим антикваром буду я. Будьте покойны — что предложить Александру Александровичу, мы найдем…

День Д+2, 7 июня 1877 года, утро, дворец Долмабахче.

Комендант Константинополя поручик Дмитрий Иванович Никитин.

Понадобились без малого сутки, чтобы остановить в городе вакханалию грабежей и погромов. Сколько при этом было расстреляно пойманных на месте преступления мародеров и насильников, я не могу сказать точно. Знаю только, что их было много. Греческие патрули с разбойниками особо не церемонились. Морские пехотинцы наших гостей из будущего — тоже. По ночам в Константинополе гремели выстрелы. Иногда были слышны разрывы ручных гранат и очереди автоматов и пулеметов. Это означало, что за наведение порядка взялись морпехи. В конце концов поняв, что дальнейшие походы за добычей с большей долей вероятности закончатся смертью для самих добытчиков, грабители попритихли, и можно было заняться нашими насущными делами.

И вот я снова сижу за столом со своим ангелом-хранителем, старшим лейтенантом Бесоевым. Перед ним лежит очень полезная и умная штука, именуемая «ноутбуком». Пальцы Бесоева быстро и легко порхают по кнопкам и клавишам этого прибора, а сам он мурлыкает себе под нос песню: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся российская земля», — красивая песня.

Тем временем на плоской светящейся поверхности бегут буквы и строчки, иногда появляются чьи-то фотографии, схемы и карты местности.

Наконец оторвавшись от ноутбука, Николай Арсентьевич с улыбкой посмотрел на меня, подмигнул и сделал несколько пометок в лежащем на столе блокноте удивительным пером, которое называется у потомков «шариковой ручкой». У меня тоже есть такая — подарок капитана Тамбовцева. Писать ею одно удовольствие — не надо никаких чернил, перо само бежит по бумаге, и не боишься, что оставишь на листе кляксу.

— Итак, Дмитрий Иванович, — сказал мне Бесоев, — начнем вторую фигуру Марлезонского балета.

Увидев мое недоуменное лицо, он пояснил:

• Предыдущая
• 39/72
• Следующая