Катынский детектив - Мухин Юрий Игнатьевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/44
• Следующая

«Польская сторона» скомпрометировать показания Базилевского не способна, бригада Геббельса это доверила в конце 90-х годов Ю. Зоре. Он это делает так. Он даёт показания своего правдивого и надёжного свидетеля — Меньшагина: «…допрашивался мой заместитель — как начальника города Смоленска, — профессор астрономии Смоленского пединститута Борис Васильевич Базилевский. И этот Базилевский сказал, что об убийстве поляков он узнал от меня, что в 1941 году он узнал, что в плен попал и находится в немецком лагере его знакомый Кожуховский». Здесь Ю. Зоря делает сноску: «В показаниях Базилевского называется фамилия Жиглинского». Запомним это. Меньшагин продолжает: «Он просил меня, не могу ли я похлопотать об его освобождении. Я, дескать, охотно согласился на это, написал ходатайство и сам понёс в комендатуру. Вернувшись из комендатуры, я сказал: “Ничего не выйдет, потому что в комендатуре мне объявили, что все поляки будут расстреляны”.

Через несколько дней, придя оттуда, я снова ему сказал: “Уже расстреляны”. Вот те данные, которыми располагал Базилевский.

Эти сведения, сообщённые Базилевским, совершенно не соответствуют действительности. Случай его ходатайства за Кожуховского действительно имел место в августе 1941 года. И я возбуждал ходатайство об его освобождении, и через дня три-четыре после этого ходатайства Кожуховский лично явился освобождённый, и находился в Смоленске после этого, имея свою пекарню всё время немецкой оккупации города, а впоследствии я его видел в Минске в 44-м году, где он точно так же имел кондитерскую. Кожуховского этого я лично знал, так как он проходил свидетелем по делу хлебозавода № 2, разбиравшемуся Смоленским областным судом в марте 1939 года. Он проходил свидетелем по этому делу».

(Мы уже имели возможность восхищаться памятью этого свидетеля, она действительно изумительна, он помнит всё: даже в каком месяце в 1939 году суд рассматривал дело хлебозавода № 2).

Какое впечатление у нас должно остаться от этого текста, который нам даёт Ю. Зоря? Что на Нюрнбергском процессе запуганный НКВД Базилевский врал что угодно, не сообразуясь ни с чем, даже фамилию освобождённого правильно не запомнил и не запомнил, что его освободили, — в общем, НКВД его очень плохо подготовило как свидетеля, поэтому Трибунал ему не поверил. Был бы Зоря не в бригаде Геббельса, то он, конечно, дал бы слово и Базилевскому, а поскольку мы не в этой бригаде, то нам ничего не мешает это сделать. Описав, что из себя представлял лагерь для советских военнопленных № 126 в Смоленске, Базилевский пишет: «В числе находившихся в лагере и близких к гибели был и хорошо мне известный смоленский педагог (заведующий учебной частью 3-й смоленской школы) Георгий Дмитриевич Жиглинский».

Базилевский дальше рассказал, что просил Меньшагина походатайствовать не только за Жиглинского, но и за улучшение содержания всех военнопленных. Когда Меньшагин вернулся от коменданта фон Швеца, то сообщил Базилевскому, что из-за просьбы за всех военнопленных комендант не отпустил и Жиглинского, так как «…получена директива из Берлина, предписывающая неукоснительно проводить самый жестокий режим в отношении военнопленных, не допуская никаких послаблений в этом вопросе.

Я невольно возразил: “Что же может быть жестче существующего в лагере режима?”

Меньшагин странно посмотрел на меня и, наклонившись ко мне, тихо ответил: “Может быть! Русские по крайней мере сами будут умирать, а вот военнопленных поляков предложено просто уничтожить”. “Как так, как это понимать?” — воскликнул я.

— Понимать надо в буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина, — ответил Меньшагин и тут же попросил меня “ради всего святого никому об этом не говорить”» — так показал в Нюрнберге профессор Базилевский.

И вы видите, что Зоря имел резон не публиковать эти показания, так как сразу видна брехня Меньшагина. Ему нельзя признаться, что он был в таком доверии у фон Швеца, что тот делился с ним самыми тайными вещами, он хочет предстать в роли этакого, спасающего русских, бургомистра, которого немцы в свои преступные дела не вмешивали. А Зоря, чтобы помочь Меньшагину, подгоняет один текст к другому тем, что соединяет фамилии Жиглинского и Кожуховского воедино — дескать, Базилевский из ума выжил и ничего не помнит. Теперь ему надо попробовать ещё соединить профессии пекаря с учителем, чтобы фальшивка была достовернее, и постараться сделать так, чтобы никто не знал, что в еженедельнике Меньшагина за август 1941 года под № 13 стоит запись: «Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз(ьих) Гор(ах) (Умнову)».

Но ведь судьи Международного Трибунала никаких показаний Меньшагина не знали, перед ними выступили три свидетеля обвинения и убедительно показали, что поляков в 1941 году расстреляли немцы и были у Трибунала предполагаемые убийцы, которые «доказали» то, что не имело никакого значения — что они служили не в 537-м строительном, а в 537-м полку связи.

Трибунал не привлёк ни других экспертов, ни документов, ничего. У него было только это. Какие же у него были основания решать дело в пользу немцев? Какие были основания, начав, не продолжать расследования?

Мадайчик этого не скрывает от нас (в отличие от Зори) — в 1952 году американский член Трибунала Роберт Х. Джексон признался, что он получил соответствующее указание от своего правительства. Того самого, надо думать, президента Трумэна, который в 1943 году, будучи сенатором, учил, что если будут побеждать немцы, то надо помогать русским, а если русские — то немцам.

Но вот вам и пресловутый американский суд, который «в правовой стране служит только закону». Но обещаю читателям: дальше в своём расследовании мы ещё и не такое увидим.

50. Бригада Геббельса косвенным доказательством считает и то, что советский обвинитель в Нюрнберге не выступил с протестом против того, что катынское дело не включено в доказанные преступления. Но наш обвинитель мог бы протестовать только в том случае, если бы из-за катынского дела суд не назначил обвиняемым то наказание, что он просил, а суд это наказание назначил — все, кто хоть как-то мог отвечать за убийство польских офицеров, были повешены, куда уж больше. О чём было протестовать советскому обвинителю, если руководители стран-союзников и не поручали Международному Трибуналу катынское дело?

Полагаю, что читатели согласятся, что то, как вели себя западные судьи на Нюрнбергском процессе, — это не косвенное доказательство версии Геббельса, а прямое доказательство подлости Запада по отношению к СССР. И только.

До момента, пока команда Геббельса не пополнилась советскими членами, с доказательствами, даже косвенными, было крайне туго. Их по сути два.

51. Первым является факт прекращения переписки. Нам теперь понятно, что после суда на Особом совещании при НКВД переписки и не должно было быть. Тем, кто на Особом совещании был осужден, переписка была запрещена. Но всё же, запишем это как условное Доказательство № 4 версии Геббельса, а то уж очень должно быть обидно для его бригады — мы рассматриваем улики, собранные только ею, а доказательств, даже условных, нет.

52. Второе доказательство — это отсутствие документов на трупах с записями позже весны 1940 года. Мы понимаем, что после того, как немцы предварительно обыскали те трупы, что они давали осматривать польской и Международной комиссии, этих документов и не должно было быть.

Кроме того, у бригады Геббельса нет и тех документов, что найдены на трупах — ведь их сожгли немцы перед капитуляцией.

Тут «польская сторона» поясняет, что она очень хотела украсть эти документы у немцев, но не удалось. Удалось только тайно переписать в четырёх экземплярах два десятка из них. Эти объяснения для детского садика уже надоедают, скажите прямо, что у подручных Геббельса есть в распоряжении копии только тех документов, что «ловкие» немецкие офицеры им дали для переписывания в целях, определённых господином министром доктором Геббельсом.

• Предыдущая
• 27/44
• Следующая