Отдаешь навсегда - Герчик Михаил Наумович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/58
• Следующая

Но они пришли и прошли, а пустяки… пустяки как руки — вон когда ампутировали, а пальцы и теперь иногда болят, особенно на перемену погоды.

Лида. Сашка, он, наверно, будет футболистом. Я. Откуда ты это взяла, чудачка? Он будет физиком, сейчас модно — быть физиком.

Лида. Нет, он точно будет футболистом! Он все время лупит меня ногами. Ну-ка, приложи руку. Да нет, не сюда… Чувствуешь?

Я. Чувствую, Лидок! Слушай, он действительно бессовестный малый! Пинать ногами собственную мать!.. Лида. Это ужасно, если он будет футболистом! Я тогда с ума сойду.

Я, наоборот, родная, это будет просто замечательно! Ему будут аплодировать тысячи, десятки тысяч людей. Десятки тысяч глоток в одном порыве будут орать: «Давай!», «Гол!» Он увидит дальние страны, может, даже побывает на острове Таити. Нужно только узнать, играют ли там в футбол. А впрочем, зачем узнавать, сейчас в футбол играют во всем мире. А вот мы с тобой никогда не побываем на острове Таити. Разве что в кино…

Лида. Ты прав, Сашка, это ужасно, но мы, пожалуй, вправду никогда не побываем на острове Таити. Кстати, в каком он океане, в Тихом или Атлантическом?

…Иногда меня охватывает смутная щенячья тоска по несбыточному. И тогда мне снится остров Таити с королевскими и кокосовыми пальмами, с прохладным бризом, дующим с океана, с голубыми лагунами и коварными коралловыми рифами, которые осторожно обходят огромные белые пароходы. Смуглые люди поют там смуглые песни, и стучат в барабаны, и ловят в лагунах рыбу, а над всем этим лакированным великолепием в черном бархате неба сияет Южный Крест…

Я прекрасно понимаю, что моя тоска по острову Таити сродни тоске Остапа Бендера по Рио-де-Жанейро, где все ходят в белых штанах; я живу в Минске, и люблю этот город, и не променяю его ни на какой другой в мире, и когда-нибудь меня похоронят в нем, за длинной ярко-красной черепичной оградой на двенадцатом километре Московского шоссе; и я смеюсь над собой, но ничего не могу с этим поделать: как бы я ни смеялся, но иногда меня просто ужасает мысль, что на свете есть остров Таити, на котором я никогда не побываю, даже если проживу до ста лет. И Андрей не побывает, и Тамара, и тысячи, тысячи других, самых разных людей. Я совершенно равнодушно думаю о том, что, очевидно, не побываю и на озере Байкал, и на Памире, и на Камчатке: мало ли у нас в стране прекраснейших уголков, которые, пожалуй, ни в чем не уступят острову Таити, — земля велика, жизнь коротка, а я существо оседлое, и только островок в Тихом океане время от времени заставляет мое сердце сжиматься от горечи — туда мне не добраться. Смешно было бы по этому поводу обвинять меня в недостатке патриотизма…

Почему так загадочно складываются человеческие судьбы, какие таинственные механизмы ими управляют? Почему мы с Димкой напоролись на эту мину, а не кто-то другой, ведь она пролежала в земле черт знает сколько времени, а по нашему лесочку каждый день бродили десятки людей? Почему из кучи Двойриных детей, родившихся и выросших в абсолютно одинаковых условиях, Додик стал крупным математиком, а Борька с трудом одолел семилетку; за семь лет он, наверно, не усвоил как следует и таблицы умножения. Ведь их учили одни и те же учителя, и Борька моложе Додика всего на один год, и одна и та же мать кормила их грудью! Почему двое незнакомых людей, отыскивают друг друга в человеческом водовороте, и становятся самыми близкими, самыми родными, и растворяются один в другом, и образуют какое-то новое целое? Почему? Что это такое? Случай, талант, любовь? А что такое случай? Откуда — талант? Отчего — любовь?

Когда я задумываюсь над всем этим, я кажусь сам себе двухлетним ребенком с его знаменитыми тысячами «почему?». Огромный мир лежит перед этим ребенком, и он спешит поскорей познакомиться с этим миром, и терроризирует взрослых, потому что в его представлении взрослые — это такие люди, которые все знают; но потом он сам становится взрослым, а мир остается все таким же большим, даже большим, чем в детстве, и оказывается, что никто на свете, даже самые мудрые профессора, которые, кажется, уже все постигли и все превзошли, не могут ответить тебе на самый простецкий вопросец: что такое счастье? И что такое любовь?… И почему по ночам тебе снится остров Таити, а не озеро Байкал?

Лида

Сашка, почему ты поступил на филфак?

Я

А ты?

Лида

В девятом классе я влюбилась в нашу «русалку». Она так Шикарно одевалась — каждый день новое платье, или кофточка, или сарафан… А как она причесывалась, Сашка, милый!.. У нее даже фамилия была необычная: Виктория Леонардовна Серебрянникова. С тех пор как она к нам приехала, возле нашей школы вечно слонялись молоденькие лейтенанты и даже один толстый подполковник… Я. Бедный толстый подполковник… И она, конечно же, предпочла ему юного лейтенанта?…

Лида

Не смейся, Сашка, она была удивительным человеком! Совсем не похожим на наших вечно чем-то озабоченных учителей, каких-то помятых, что ли… Она так читала нам Пушкина и Лермонтова, что у меня все холодело внутри! Она знала наизусть пропасть стихов. Господи, даже в университете нам так не читали поэзию, так не говорили о ней, как Виктория Леонардовна! Ты представляешь — однажды она прочла нам «Некрасивую девочку» Заболоцкого, нам, девятиклассницам!

Среди других играющих детей

Она напоминает лягушонка

Заправлена в трусы худая рубашонка,

Колечки рыжеватые кудрей

Рассыпаны, рот длинен, зубы кривы,

Черты лица остры и некрасивы.

И вот это… Помнишь?

А если это так, то, что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Да мы просто ошалели от этих стихов! И от других, о которых мы даже не подозревали. И я дала себе страшную клятву — стать такой же учительницей, как она, и чтоб в меня так же были влюблены ребята, и так же шалели от стихов, когда я буду им читать…

Я

Можешь считать, Лидушка, что эта твоя мечта уже почти сбылась.

Лида

Почти — это еще год. Не скоро, Сашка. А почему ты поступил на филфак, но пошел в свою газету? Тебя ж так любили дети! И практику ты давал здорово.

Я

Это уже два вопроса, а не один. Пойти на филфак меня тоже уломал учитель, Олег Григорьевич, в этом смысле мы целиком обязаны тому, что встретились, своим учителям…

Лида

Сашка, неужели мы могли не встретиться?

Я

Ну, уж такого-то просто не могло быть! Я тебя нашел бы, даже если б ты уехала на Шикотан, на какой-нибудь крабоконсервный комбинат. И вообще, если уж честно, у меня не было особого выбора. В инженерии в моем положении… м-да… А в учителя мне не хочется.

Лида

Но почему? Это, наверно, так скучно — целыми днями исправлять чужие ошибки! А дети… Вспомни, как у них блестели глаза, когда ты рассказывал о русских былинах!

Я

Чужие ошибки — это временно, пока немного освоюсь. Потом перейду в отдел писем. Ну, а дети… Я все помню, Лидушка, но что-то не хочется мне — к детям.

…Помню практику, свой первый урок литературы в пятом классе.

— Александр Васильевич, это вас так на войне? — краснея, спрашивает девочка с синими капроновыми бантами в льняных косичках и синими, нестерпимо синими глазами — хлоп, хлоп — испуганно хлопают у нее коротенькие ресницы: а вдруг рассержусь, обругаю! — а руки в чернильных кляксах торопливо мнут розовую промокашку.

• Предыдущая
• 54/58
• Следующая