Синий краб (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/186
• Следующая

Александр остановился перед гладкой отвесной скалой и поднял лучемет. Четверо космонавтов встали позади командира. Тонкий розовый луч ударился о скалу и пополз, выплавляя на камне слова:

14 октября 207 года по солнечному исчислению

здесь впервые ступили жители Земли,

По суровой традиции космонавтов

мы назвали эту планету

именем того, кто погиб на пути к ней…

Александр вдруг повернулся к товарищам.

— Полное имя, пожалуй, не нужно? Отец назвал его Натаниэлем, в память о своем друге — гидробиологе Энглюке.

— Не надо. Мы звали его не так, — сказал один из астролетчиков.

…Утро здесь наступает быстро. Солнце стремительно взлетело над морем, рассыпая розовый блеск.

Оно было совсем не таким, каким видел его Дюгар, а яркое, горячее… Лучи его заскользили по скалам, и плавленый камень заблестел вокруг дымящихся еще слов:

ЗЕМЛЯ НААЛЯ 1960 г.

Пашка появился стремительно. Он уперся ладонями в подоконник и, перебросив через него сразу обе ноги, прыгнул в комнату.

— На мельницу пойдешь?

— А?

— А — дважды два, пустая голова, — деловито сообщил Пашка. Но все-таки повторил:

— Пойдешь на мельницу?

Это была великая милость: Пашка, для которого я был просто «соседским головастиком», сам предлагал мне свою компанию!

Удивительно! Это надо было обдумать, понять, что к чему. И еще надо было узнать, далеко ли эта мельница, зачем туда идти и когда вернемся. А то придет с работы мама, а меня нет. Ого, что будет!

Но вместо этого я сказал:

— Тогда я тоже ходил, когда вы в Мухин огород лазили. Я караулил, а вы морковь жрали. А мне фиг что дали. Только две морковки. Дурак я, да?

Мне вдруг вспомнились те две тощие морковки. Наешься ими, что ли? И стало обидно. А в своей комнате я был хозяин и с Пашкой мог разговаривать смело.

Но он не разозлился. Он покачал босой ногой и, глядя в сторону, сказал:

— Все по две съели, только Южка четыре, прямо в земле. А больше мы нарвать не успели…

Я вспомнил худого большеротого Южку, как он вылезал из-под забора. Губы его были в земляных крошках, а круглые уши еще шевелились, он дожевывал…

— А на мельнице что?

— Что-что! С дыркой решето… Голуби туда прилетают кормиться. Поохотимся.

— На голубей?!

— Из них в некоторых странах жаркое жарят. Лучше, чем из курицы. Пробовал курицу?

Я сказал, что пробовал. Я не помнил, но ведь пробовал же когда-нибудь, наверно. Хотя бы до войны…

— Рогатку не забудь, — сказал Пашка.

Ну, все сразу стало ясно. Пашка знал, что рогатка у меня мировая, из мягкой белой резины от противогаза. Мне ее сделал одноногий квартирант дядя Вася, который жил у нас весной после госпиталя. Конечно, Пашка выпросит пострелять. Но зато я сразу почувствовал себя увереннее.

— Кто еще идет?

Пашка кивнул за окно. Из-за подоконника, словно круглая луна, медленно подымалась голова Стасика.

— Я тоже пойду, — сообщил он. Подумал и перекинул через подоконник ногу в черно-красной бархатной штанине. Это были американские штаны, Стаськин отец их получил где-то по товарному ордеру.

— Дверей на тебя нет? — прикрикнул я. Со Стаськой можно было не церемониться. Подумаешь, напялил заграничные шкеры, да лазит в чужие окна.

Стаська ногу не убрал, но и в комнату не полез. Так и остался верхом на подоконнике.

— Ну, пойдешь? — дернул бровями Пашка.

— Пойду. Пол вот подмету…

Я схватил жесткий березовый веник и начал добросовестно разгонять по углам пыль. Пашка сел на табуретку и послушно поднял ноги. Он сегодня вообще был какой-то не такой: почти не насмешничал, головастиком меня не обзывал.

Задумавшись, он по-прежнему сидел, поставив пятки на сиденье и уткнув подбородок в колени.

— Пашка… — сказал я. — Ты сегодня какой-то… тихий, что ли…

Он встряхнулся.

— Да не… это так… — Он посмотрел на меня серьезно и вдруг признался: — Мамка все утро опять ревела.

Быстрая теплая волна колыхнулась во мне от того, что Пашка заговорил со мной просто и доверчиво, как с равным. Но я не подал вида. И спросил солидно:

— Опять писем нет?

— Было письмо… А она все равно ревет. Видела сон, будто отец в колодец упал. Говорит, теперь убьют.

— Наша мама тоже сон видела, когда папке руку оторвало, — сказал Стасик.

— Ему и без руки можно работать, директором-то, — хмуро заметил Пашка. — А у нас отец столяр. Куда он, если оторвет…

— А с голубями что? Жарить будем? — спросил я, чтобы скорей отвлечь Пашку.

— Масло тогда надо, — сказал он. — У вас есть?

Я не знал. Кажется, кончилось.

— Мамка карточку на жиры продала. — объяснил Пашка. — Все равно не отоваривают.

— Лучше похлебку на костре сварим, — предложил я. — С укропом.

Мне вдруг очень захотелось попробовать мясную похлебку с укропом.

— Где его взять, укроп-то?

— За сараем растет, где в прошлом году огород был.

— У-у… — сказал Стасик. За сараем были могучие репьи. Конечно, Стасик жалел штаны.

Я хмыкнул. Потому что не боялся колючек.

Путь до мельницы был не близкий. Сначала мы шли по горячему от солнца деревянному мосту. Пашка плевался и подпрыгивал: доски обжигали его голые пятки. За мостом потянулись переулки заречной слободы. В канавах стояли кудлатые козы и лениво жевали желтые стебли «пастушьей сумки». Когда мы проходили мимо, козы переставали жевать и провожали нас печальными глазами.

Один из переулков привел нас к переезду с полосатым брусом на столбиках, с зеленым и красным фонарями. Мы нырнули под шлагбаум и зашагали по шпалам, на обращая внимания на сердитые крики худой старухи-стрелочницы.

Августовское солнце жарило спину. После похода за сарай руки и ноги зудели. Глаза щипало: рельсы сияли, и казалось, что они скоро расплавятся. На шпалах блестели жидкие черные капли — не то деготь, не то смола. Подошвы растоптанных брезентовых полуботинок прилипали.

— Еще с километр — и все, — пообещал Пашка.

— Лучше бы дома сидели, — оттопырив губу, — заговорил Стасик. Лицо его покраснело, и смешная белобрысая челка прилипла к мокрому лбу…

— Ну и сидел бы, — равнодушно заметил Пашка. — За уши тебя не тянули… Вон Алешка и то не ноет.

— Почему «и то»? — огрызнулся я.

— Потому что восемь лет. А ему-то уже скоро двенадцать.

Я сказал:

— Не восемь, а девять почти…

— Засунуть бы вас в мои штаны, — пожаловался Стаська.

Я моча позлорадствовал. Говорить не хотелось, потому что от жары звенело в голове, сквозь дырявую подошву в полуботинок набились крошки шлака. Но я равномерно шагал дальше, прихрамывая и глядя на мелькающие под ногами шпалы. Охота на голубей уже не казалась интересной. Только мысль о похлебке подбадривала. Есть-то хотелось. Как всегда…

По сторонам потянулись снегозащитные полосы — низкие, но густые ряды желтой акации.

— Айда! — Пашка круто свернул и, расталкивая упругие ветви, полез в самую чащу кустарника.

— Во… тут…

Сквозь завесу мелких листьев ничего не было видно, и я пролез вперед.

— Не дрыгайся, куда прешь, — прошипел Пашка. Видимо, уже начиналась охота.

— А где мельница? — прошептал я, потому что ожидал увидеть бревенчатую башню с размашистым крестом ветряных крыльев.

— Перед тобой мельница, — тихо сказал Пашка. — Проснись.

Шагах в пятидесяти поднималось кирпичное здание с узкими зарешеченными окнами, с треугольными зубцами наверху и с круглой башенкой на одном из углов.

От кустов это здание отделял вытоптанный пустырь.

— На крепость похоже, — сказал я.

Пашка, видимо, счел это сравнение удачным. Снисходительно буркнул:

— Вроде…

— Ага, — поддержал Стасик. — Здорово похоже. У нас такая картинка есть дома: крепость на горе, а внизу какая-то тетка сидит, длинноволосая и с гитарой…

• Предыдущая
• 38/186
• Следующая