Зеркало лекало звука (выпуск №10, 1998 г.) - Тотев Мэльд - Страница 9

У Колоскова все поплыло перед глазами. Ему показалось, что он теряет сознание: из пяти фотографий, помещенных над газетным некрологом, взгляд выхватил лица его лучших школьных друзей – близнецов Федоровых, Кирилла и Сережи. Улыбаясь хорошими открытыми улыбками, они смотрели прямо на него. Природа – удивительная волшебница – создала два абсолютно одинаковых лица, но повинуясь внезапному капризу, пометила лицо Кирилла особой приметой – почти белой, словно наполовину выгоревшей левой бровью. У Сергея же обе брови были черные, одинаково ровные. И характер у Сережи более ровный спокойный, тогда как Кирилл – отчаянный хулиган и сорви-голова, был проклятием для учителей и родителей чистеньких домашних мальчиков.

У Пал Палыча, взрослого самодостаточного человека, прожившего на свете больше трети века, защемило сердце и защипало глаза. Их дружба, когда-то скрепленная кровью на старом кладбище, была жива. Ребята умерли, а дружба умереть не могла. Просто Пал Палыч, словно заключив договор с Роком, двинулся дальше, а они остались там, в своем не закончившемся детстве, носиться по гаражам и лупить по мячу. Мяч. Красно-белый мяч.

И он вспомнил, как давным-давно они возвращались из школы в тот ржавый от облетевшей листвы холодный октябрьский день. Пал Палыч на минутку заскочил в магазин купить газировки, и вернувшись во двор, где ждали его пятеро одноклассников, увидел, как они носятся, перепрыгивая через замерзшие лужи, гоняя яркий на унылом осеннем фоне красно-белый мяч. А в стороне истошно ревел какой-то малыш, и серьезная девочка, лет четырнадцати, что-то возмущенно кричала парням. И они, наконец, обратив внимание на эти крики, вернули мяч, извинились и шутливо пообещали, что «больше не будут».

Это она толкнула их под КамАЗ?.. Отомстила за брата?.. Но как? Это невозможно.

Колосков встал. Даша, увидев его белое лицо, отшатнулась.

– Мне надо идти, – сдавленно выговорил он.

– Павел, я ведь ничего вам не рассказала… Прошу вас, не уходите! – У женщины были растерянные испуганные глаза. – Я не сумасшедшая! Я ведь только хотела…

– Даша, я вам позвоню. Обязательно позвоню, но сейчас мне надо идти, я должен подумать. До свидания!

Когда входная дверь захлопнулась, Даша разрыдалась. Никто никогда ничего не поймет. И никто не поможет.

Состав дернулся всем своим телом, и медленно набирая ход, отвалил от перрона. За окном купе мелькали озабоченные, волокущие огромные клетчатые сумки люди, тетки в рыжих жилетах с большими молотками, бабушки, державшие в руках пуховые платки и корзинки с пирожками, бездомные собаки и милиционеры. Уже почти стемнело. Поезд, развив свою привычную скорость, азартно стуча колесами, держал направление на восток. До Барабинска, где он намеревался купить что-нибудь перекусить, оставалось ехать еще часа четыре. Он сидел один в четырехместном купе и бессмысленно смотрел на темную, с россыпью тусклых огоньков на горизонте Барабинскую степь, уныло простиравшуюся за окном. В дороге он был уже около двух суток, и все эти двое суток, с самой Москвы ехал в полном одиночестве.

В октябре, после августовско-сентябрьской давки, когда многие возвращаются из отпусков, на железной дороге наступает затишье. Купейные вагоны в это время остаются полупустыми: люди предпочитают из экономии ездить в плацкарте. Правда, ночью в Ярославле, зашла одна немолодая пара. Долго, сопя и переругиваясь шепотом, затаскивали сумки в купе. Но буквально через час они, уговорив проводницу, перебрались в соседнее купе, где были свободны только верхние места.

Такое поведение несостоявшихся попутчиков нисколько его не удивило. В купе он почти всегда путешествовал один. Попутчики, войдя в его купе, чаще всего сбегали от него в течение часа, если, конечно, находились свободные места. За последние лет восемь-девять, после того как поступил на филфак питерского университета, он довольно часто ездил на различных поездах, и такое происходило с ним постоянно.

Чем же можно напугать и заставить сбежать из купе своего попутчика? Непробудным пьянством, навязчивыми разговорами, анекдотами или жутковатым внешним видом. Но если он и пил, то безобразно пьяным, так что бы вызвать отвращение, не бывал никогда, человеком был замкнутым и разговаривать не любил, анекдотов не запоминал, да и вид имел вполне интеллигентный. Он привык к одиночеству, хотя и страдал от него.

Сколько себя помнил, он всю жизнь был одиночкой. В детстве дети не хотели с ним играть, и он бродил всегда один. Как-то, еще до школы, он подружился с девочкой, но через некоторое время она умерла. В школе, в течение всех десяти лет учебы у него не было ни одного друга, мало того, с ним избегали сидеть за одной партой. При этом никто его не обижал, он не был тем забитым мальчиком, в которого плюют жеванной бумагой, подкладывают на стул кнопки, дают пинки, ставят саечки «за испуг» и играют его ранцем в футбол. Его просто не замечали.

Учился он неплохо, был твердым хорошистом, но даже отпетые двоечники Козлов и Сапрыкин никогда не просили его дать им списать «домашку». В классе седьмом-восьмом, когда дети стали превращаться в подростков, на свободных квартирах начали устраиваться вечеринки с танцами-обжиманцами, на которых собирался весь класс. Он ни разу не побывал на подобных мероприятиях. Его попросту не звали. Правда, один раз, уже в девятом классе, он решил сходить на новогоднюю дискотеку, которая проходила в школьном спортзале. И то потому, что неожиданно влюбился в девочку из своего класса по имени Вера.

Проучившись с ней в одном классе бок о бок почти десять лет, не замечая ее, последний месяц он стал испытывать какое-то мутное и волнующее чувство, когда смотрел во время урока на ее фарфоровое личико, склоненную над тетрадью светлую голову с короткой тугой косой, заколотой большой, овальной заколкой. Тщательно причесавшись, надев темный костюм и кожаный узенький галстук, он пришел на дискотеку с твердым намерением пригласить Веру на танец.

После одного из хитов суперпопулярной группы «Модерн Токинг», наконец-то заиграла медленная музыка. Он, передвигая одеревеневшие от страха ноги и с трудом сглатывая слюну пересохшим горлом, подошел к лавочке, где сидела Вера в компании своих подруг. Вера была вся в белом, она распустила свою косу, кончики волос немного подвила, и эти завитки красиво обрамляли ее симпатичное, свежее личико.

При его приближении девочки замолчали и, приоткрыв рты и подняв головы, вопросительно посмотрели на него. Он подошел к Вере почти вплотную и кивнул, приглашая девушку на танец. Вера не двигалась с места, только с любопытством некоторое время смотрела на него. Потом, отведя взгляд и прикрыв рот рукой, прыснула от смеха. Подружки дружно захихикали. Ничего не видя перед собой и чувствуя, как пылает лицо, и шумит в ушах, он повернулся и побрел в раздевалку.

На следующий день он узнал, что самое интересное, вернее, самое страшное, на новогоднем вечере он пропустил: во время заключительного медленного танца, когда пары, обнявшись и держа в руках сверкающие бенгальские огни, кружились по спортзалу, от искры загорелось Верино платье. Платье удалось быстро затушить, но Вера получила ожоги, и прямо с праздника ее увезли в травмпункт. Больше ни на какие школьные вечеринки он не ходил, и даже на выпускном вечере в десятом классе, получив аттестат, сразу же ушел домой.

Поезд замедлив скорость, подкатывался к Барабинску. Были слышны отрывистые гудки тепловозов и неразборчивые переговоры диспетчеров по громкоговорителю. Большой мощности прожектор на несколько секунд осветил купе неживым белым светом, слепя глаза. Состав проплелся еще несколько десятков метров, и, качнувшись, встал. В вагоне без привычного перестука колес стало тихо. Заклацали двери купе, по коридору зашаркали торопливые шаги. Он тоже встал, накинул куртку, и, нащупывая в кармане кошелек, вышел из купе. Спрыгнув на перрон, и ощущая непривычную ногам твердую почву, он огляделся. Взад-вперед сновали женщины, мужики, молодые парни и девки со связками распластанных золотисто-коричневых судаков, сазанов, карасей и лещей.