Татуировка - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" - Страница 73

• Предыдущая
• 73/88
• Следующая

— Ну, что скажешь? — спросил Зотов, когда Дмитрий, пробившись сквозь пробки на перекрестках, наконец вошел в его кабинет. — Садись. Дела привез? Чего молчишь?

— Дела привез, а если какие адвокаты мной недовольны, так это еще надо посмотреть, кто кем больше недоволен. — И Самарин выложил на стол две объемистые папки. Но Зотов на них только покосился и брезгливо отодвинул в сторону. Не это его тревожило.

— Ты что там наворотил? Почему уголовное дело разваливаешь?

— Какое дело? Не понял.

— Все ты понял. Почему квартиру в отдельное производство заделал? И уже, говорят, поселил в ней кого-то.

Да… Шустры оказались адвокаты у подследственного жулика. Вроде бы не такой уж крупный махинатор, а вот же — удалось пробиться наверх. Еще и двух суток не прошло, а они успели маховик запустить. А может быть, этот мошенник был лишь щупальцем одной из сложных систем, зажавших город.

— Вячеслав Петрович, в квартиру я никого не заселял. — Дмитрий, отчитываясь перед Зотовым, всегда прикидывался простачком-служакой. — Да и как я мог заселить, если эту квартиру фиктивная фирма отняла у заслуженного человека, у самого молодого героя блокады. Сами смотрите. Это я специально захватил, чтоб вас они не подставляли.

И Дмитрий раскрыл ту тонкую папочку, которую положил отдельно. С бумагами, что принес участковый Васильев, и с двумя ксерокопиями из книги «История Петербурга»: мальчик Николай Николаевич на плакате художника Федорова «Все для победы» и другой плакат того же художника — пожилой Николай Николаевич, отработавший на заводе сорок лет. А к ним, как бы в развитие темы, фотография — тот же герой, только в качестве бомжа у помойки, где обнаружили «мясо».

— Неужели мы с вами будем спокойно смотреть, как жулье отнимает жилплощадь у таких людей?! Квартиру я никем не заселял, а в отдельное производство дело выделил, чтобы скорей вернуть ее обманутому владельцу. Кто, кроме нас с вами, его защитит? А если мы не защитим, так кто мы тогда?

Фразы звучали чересчур патетично и потому неискренне. Но Дмитрий специально нажимал на пафос, и на Зотова его слова воздействовали. Правда, неожиданным образом.

— Ну, ты себя-то со мной не объединяй. Я-то всю жизнь честного человека отстаивал… в рамках законности, понятное дело. — Да, зря за спиной Зотова над ним смеются, рассказывают анекдоты о его туповатости. Может, он и тупой, но только всегда ловко умеет повернуть разговор. Вот и сейчас получилось, что это он, Зотов — честный трудяга, а Дмитрий все-таки находится под подозрением. — Ты, если так хочешь заняться благотворительностью, создай тимуровскую команду. Понял меня? Только в свободное от службы время. — И все же Дмитрий был ему благодарен — чувства справедливости начальник лишен не был потому что закончил он так: — Ладно, об этом факте мы забыли. Я ничего не знаю и ты мне ничего не говорил. Но чтобы впредь я о твоей благотворительности не слышал! А на тела, — тут Зотов небрежно еще дальше отодвинул те дела, из-за которых якобы и вызывал Самарина, — еще две недели сроку. Дальше смотри — будешь гулять со строгачом… Среди чеченов шерстил?

— А как же — среди всех смотрели;

— Смотрели! Я тебе не «среди всех» говорю, а ставлю вопрос о чеченах. Здесь ежу понятно, что это их почерк. Сначала головы отрезали и эти, извини меня, яйца. А теперь до шкур добрались.

— До кожи, — зачем-то поправил Дмитрий.

— По моим данным, там у них есть такой авторитет, его все боятся. Прозвище — Чеченец.

— Людей бы добавить, — скорее по привычке произнес Дмитрий.

— Меньше благотворительностью занимайся, — снова не сдержался Зотов.

Разговор с начальством был бессмысленным, но хотя бы на этот раз не принес вреда. Сбегая по лестнице из кабинета Зотова, Дмитрий взглянул на часы. Отпевание в храме уже наверняка кончилось.

— Я Алексея Пахомовича помню молодым, когда сам был вообще как сверчок. Сколько раз он меня рисовал для своих плакатов! И конечно, художник он знаменитый, разными премиями его награждали, но каким он хорошим человеком был — это я знаю лучше многих! А теперь вот, Алексей Пахомович, ты тут лежишь в гробу и не знаешь что у меня и квартиру жулики отняли, которую ты помог получить, и почетные мои грамоты. Спасибо милиции, может назад отсудят.

Пожилой, небольшого роста человек, на котором нелепо висела разношерстная одежда, произносил речь с небольшого холмика свежевырытой земли. Гроб стоял рядом с неглубокой могильной ямой. Вокруг толпилось человек тридцать, в основном пожилые мужчины, многие в беретах, бородатые. Несколько корреспондентов суетливо снимали выступавшего телекамерами.

— Какой кадр! Какой кадр! — приговаривал молодой человек из российского телеканала, сладострастно потирая руки. — Попросите его еще раз повторить эту речь прямо в камеру! — сказал он вдове художника. — И пусть про губернатора скажет, о том, что это городская власть превратила героев блокады в бомжей!

Но вдова, одетая во все черное, сделала вид, что не слышит суетливого телевизионного человека.

Агния стояла немного в стороне, речей она произносить не собиралась, о каком-то специальном материале для своей газеты тоже не думала, да и на кладбище поехала почти нечаянно. Просто из автобуса, в который садилась публика после отпевания, ее окликнул художник Кирилл Агеев, в мастерской у которого она была совсем недавно, друг детства Антона Шолохова.

— Агния Евгеньевна, здесь есть место! Вы с нами едете?

«Ну конечно, Агеев тоже здесь — ведь он же ученик Федорова», — подумала она. Отказываться было неловко, и Агния пошла к автобусу.

— Мы тоже с вами поедем, это же близко, — обрадовался телевизионщик, с которым она в последний год часто виделась на разных культурных действах, но до сих пор не запомнила его имя.

— Это знаменитый блокадный мальчик, Николай Николаевич. Его на многих плакатах изображали в советское время. А сейчас он бомжует, представляете? — негромко объяснил Агнии Кирилл Агеев на кладбище.

Телевизионщики и газетчики, которые разочарованно кучковались поблизости и уже жалели, что потащились на погост — ничего особо примечательного здесь не происходило, — услышали слова Кирилла. А в результате на другой день газета «МК в Питере» выдала на первой странице громадный заголовок: «На похоронах знаменитого художника с надгробной речью выступил бомж». Под заголовком набрали только несколько строк, основной же текст, как обычно, скандальный, поместили на обороте. И рассказывала статья о том, что в доме, часть которого занимает прокуратура Петроградского района, у человека, который вписал свою жизнь в историю города, жулье отобрало квартиру. А прокуратура делает вид, что этого не знает. Пора бы выяснить: сколько стоит это хорошо проплаченное незнание?

Николай Николаевич Иванов снова сделался героем телеканалов. Операторы во всех подробностях показали его обход дворовых помоек, а потом те самые плакаты, с которых он смотрел ребенком на жителей страны. Но если бы они остановились только на этом! Они углядели дверь прокуратуры Петроградского района, подстерегли у нее Дмитрия и набросились на него как стая молодых волков.

— Почему вы бездействовали, когда на ваших глазах отнимали квартиру у героя блокады?! — с честным пристрастием допрашивал один.

— Не прячьте лицо от камеры! — требовал другой. — Пусть вас видят все россияне!

— Вы признайтесь, сколько вам дали за эту квартиру! — с циничной улыбкой всезнающего человека интересовался третий.

Дмитрий, с трудом удерживаясь, чтобы не врезать в эту циничную самодовольную рожу, демонстративно подчеркивал свою политкорректность. А сзади, оттесненный телевизионщиками, понуро стоял сам герой — Николай Николаевич Иванов.

— Да им-то как раз спасибо, — приговаривал он. — Они-то мне и помогли! — Но его никто не слышал и в этот момент не снимал.

Кадры, в которых Дмитрий выступал в роли главного злодея, показали не только по федеральному каналу, но и по Евровидению. Сам Самарин их не видел, но Агния, едва только он появился на экране, позвонила к нему домой и застала Штопку.

• Предыдущая
• 73/88
• Следующая