Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 82

• Предыдущая
• 82/122
• Следующая

— Его спасли?

— Да.

В нормальном состоянии Шурка не разговаривал бы так. Было бы все, что угодно: страх, изумление, досада, негодование! И вопросы, вопросы! А сейчас он то ли был, то ли не был на свете. Остался от него словно один только голос. Без нервов, без ощущений. И этим голосом Шурка сказал со спокойным сожалением:

— Плохой выбор. Мальчик с моим сердцем долго не проживет.

— Почему же?

Без всякого драматизма, а просто как факт Шурка сообщил:

— Оно у меня измученное. Столько всего было...

Ассистент, которого звали Илья Кимович (а Гурский звал «Кимыч»), опять что-то буркнул в своем углу у аппаратов.

Гурский подумал.

— Я понимаю, Полушкин, о чем вы. Но все же оно молодое у вас, сердце-то. А воскресший организм мальчика, его душа, дадут сердечным мышцам новые силы. Главное в ощущениях и переживаниях все-таки душа. А сердце — что? Аппарат для перекачки крови. Восстановится. Кстати, у вашего организма, а значит и у бывшего вашего сердца, повышенная способность к регенерации... Черепная травма ваша, кстати, ликвидировалась полностью... Эту способность к восстановлению тканей мы усилили. Вернее, она усилилась сама в процессе лечения. Возможно, это пригодится вам в будущем.

— В каком будущем?

— В вашем.

— А зачем мне будущее? — Это он опять же без выражения. Равнодушный такой вопрос.

— Я понимаю вас. Но вы еще почувствуете вкус к жизни.

«Зачем?» — опять хотел спросить Шурка. И вдруг (только сейчас!) холодком прошло по телу удивление. И даже испуг.

— А как же я сейчас... без сердца?

— Искусственное, — обыденным тоном отозвался Гурский. — Аппарат такой. Да вы не бойтесь, он надежный...

Шурка наконец старательно прислушался к себе. Кровь, кажется, толкалась в жилах. Чуть заметно, однако толкалась... По коже словно искорки пробежали. Шурка хотел двинуть рукой.

— Не шевелитесь, Полушкин. Пока рано.

— А когда будет можно?.. А что, я теперь так и буду с этим аппаратом?

— Нет, будет у вас сердце. Будет, Полушкин...

— Искусственное?

— Живое.

— Тоже... чье-то?

— Нет. Не «чье-то», а только ваше... Это особый разговор. Еще не время...

— А какое сейчас... время? Какое число?

— Сейчас, Полушкин, начало марта...

Шурка вытянул губы в трубку и тихонько свистнул. И уснул...

Еще через пару дней Шурка стал замечать, что не совсем равнодушен к жизни. Кое-что доставляло удовольствие. Например, когда Гурский давал глотнуть из тюбика сладкой молочной кашицы. Или тихонько массировал Шуркины руки и ноги... Вообще нравилось, когда приходил Гурский. В его заросшем лице, в синих глазах всегда было спокойное веселье.

Илья Кимович нравился Шурке меньше. Костлявый, лысый, с клочками волос на висках, с натянутой кожей на худом лице. Не поймешь даже, старый или молодой. В глазах его всегда было недовольство (может быть, и притворное). Держался он так, словно ни в чем не разделял добрых надежд Гурского. Однако никогда не спорил открыто. Делал все, что скажет Гурский. Шурке тоже говорил «Полушкин», но обращался на «ты».

Помимо удовольствия ощущал Шурка иногда и досаду. Порой от того, что вовремя не подставили «утку». Порой от излишне яркой лампы. Но чаще всего — от мысли, что не попал в Лудова.

И Гурский это знал.

Однажды он сказал:

— Ну, а чего бы вы добились, если бы застрелили его? Была бы еще одна смерть. Добавили бы еще одну каплю к той критической массе зла, которая накопилась на Земле.

— Это не зло. Наоборот. Я хотел отомстить.

— Извечное земное заблуждение, будто местью можно что-то исправить. А получается все к худшему.

— Если бы вы знали папу... — сказал Шурка и вдруг заплакал. По-настоящему, горько, как в прежние времена.

Быстро подошел Кимыч. Они с Гурским переглянулись. Кимыч кивнул:

— Значит, пора...

И Шурку будто выключили.

Он очнулся в обычной кровати. Под обычным одеялом. На стуле, рядом с постелью, лежал поношенный школьный костюм и клетчатая рубашка.

На другом стуле сидел Гурский. Улыбался сквозь кудрявую светлую шерсть.

— Разрешаю вам, Полушкин, подрыгать ногами и руками.

Шурка осторожно подрыгал.

— Отлично. А теперь... что бы вы хотели?

Шурка подумал и честно сказал:

— Котлету. С картофельным пюре.

Скоро он стал ходить. Но чаще лежал в кровати и читал.

Простые книжки. Сказки о Братце Кролике или о Волшебнике Изумрудного города. Спокойно так читал, со средней долей интереса. Иногда появлялась мысль: «А что же дальше?» И быстро исчезала. Может быть, Гурский отгонял ее каким-то гипнотическим средством.

Гурский приходил каждый день (впрочем, дней-то этих бьшо четыре или пять). Иногда они говорили о пустяках. Потом поругались. Шурка спросил, не знает ли Гурский, куда после покушения девался самодельный пистолет.

— Понятия не имею! Зачем он вам?

Шурка посмотрел в упор: вы еще спрашиваете!

Гурский рассердился. При Шурке — первый раз. Синие глаза стали почти черными.

— Вы считаете, я для этого вытащил вас с того света?

— А я не просил! Я все равно от этого не откажусь!

— Вот морока-то... Ну, как мне вас убедить?

— Никак, — сказал Шурка. Потом спохватился. Тоже сердито: — А зачем вы меня оттуда вытащили? Для чего я вообще вам нужен? Для медицинских опытов?

— Нет, Полушкин...

— А для чего?!

— Ну вот, мы и подошли к главному... Полушкин, вы любите фантастику? Через нее легче подойти к реальности. К той, о которой я скажу...

Шурка любил фантастику. Про дальние галактики, сверхсветовые скорости и всякие там параллельные миры. И то, что стал рассказывать Гурский — про Великий Кристалл, про свою планету (которую Шурка назвал Реей), про Общий Космический Разум, — почти не вызвало удивления. По крайней мере, сейчас кажется, что не вызвало.

— Честно скажу, Полушкин, эта планета, этот сверкающий мир не чета вашей Земле. Голубое солнце... Люди могут жить в воздухе и в океанских Глубинах. По вашим понятиям, это — чудо... И главное, там практически нет вражды. Нет горя. А если кто-то умирает, он твердо знает, что потом возродится в другом разумном существе... Хотите туда, Полушкин?

Шурка подумал секунд пять и кивнул.

— Вас ведь никто и ничто не держит здесь?

Шурка подумал еще.

— Нет... Не держит... Только можно, я все-таки сначала застрелю того?

Гурский скривился. Но пересилил себя.

— В этом нет смысла. То, что вскоре произойдет с Землей, несравнимо с судьбой какого-то Лудова.

— А... что с ней произойдет?

— Земля... она вообще будет не та...

— Почему?

— По собственной вине, Полушкин. И по велению Общего Космического Разума. В своем развитии шарик ваш покатился не по той орбите. И докатился... черт знает до чего. Возьмите вашу историю. От пещерного века до нынешних дней она вся состоит из крови и войн. В массе людей возобладала психология полевых командиров. Так, кажется, называют сейчас тех, кто автомат предпочитает молотку и лопате...

Шурке не то чтобы стало обидно за землян. Вообще-то он был согласен с Гурским. Но ради объективности возразил:

— Было ведь и хорошее. Всякие открытия...

— Но и открытия эти вы ухитрялись использовать себе во вред. Все для оружия, все для того, чтобы гробить друг друга. Разве не так?

Это было так. Шурка — он стоял перед присевшим на кровать Гурским — развел руками и беспомощно хлопнул себя по штанинам.

— Вот так-то, Полушкин, — с непривычной усталостью произнес Гурский. — Такова ситуация на данный момент. А мы, я и Кимыч, корректоры. Знаешь, что это за должность?

У Шурки щекотнуло в горле.

— Мама... была корректором. В издательстве «Артемида».

— Мама исправляла ошибки в текстах. А мы — в развитии разных граней Кристалла. Выправляем орбиты обитаемых планет.. .

Шурка впервые не поверил Гурскому. Сказал сумрачно и снисходительно:

• Предыдущая
• 82/122
• Следующая