Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 81
- Предыдущая
- 81/122
- Следующая
— Значит, это не случайно? Не баловство? Вы знали, в кого стреляли?
Шурка ответил глазами: «Еще бы!»
...Всю осень и ползимы он лелеял эту латунную трубку. Она помогала ему жить. Не спеша, с нежностью он превращал ее в оружие.
Надо было старательно сплющить конец, выгнуть его по форме рукоятки. Просверлить хвостовые отверстия для крепежных шурупов. Привинтить трубку к изогнутой березовой ручке, которую Шурка любовно подогнал к ладони. Папа хотя и баловал порой Шуренка, но и научил многому — в том числе работать инструментами.
Шурка работал на кладбище, на скамейке под кустами рябины. Стыли руки. Шурка отогревал их дыханием или у костерка, который разводил между холмиками. На том же костерке расплавил в консервной банке кусочки свинца, залил им казенную часть длинного ствола. Сделал надрез трехгранным напильником, в нем проковырял запальное отверстие — тоненьким сверлом от детского слесарного набора. Алюминиевой проволокой, виток к витку, притянул ствол к обточенному ложу...
Инструменты и пистолет прятал он тут же, в тайнике под лавкой. В интернате разнюхали бы сразу...
Из тонкого свинцового прута нарубил Шурка пули. Аккуратно подогнал по калибру.
«Видишь, папа, все получается как надо...»
«Шурчик-мурчик, будешь как огурчик...»
«Ага. Не бойся, я не промахнусь. Всех гадов не перестрелять, но уж этого-то...»
«Я знаю, ты попадешь...»
«А потом, если есть другой свет, мы увидимся, верно? И с мамой...»
«Несомненно, малыш...»
Он часто так говорил: «Несомненно, малыш». Шурка вспоминал это и глотал слезы. Но теперь слезы были сладкими.
Труднее всего было достать порох. Но в конце концов Шурка сделал и это. В старших группах, у крутых выпускников можно было выменять на заграничные шмотки все, что хочешь. У Шурки сохранилось еще от прежней жизни кой-какое импортное тряпье и новенькие японские кроссовки. В общем, парни дали ему полпачки серого охотничьего пороха «Сокол». Не спросили зачем — бизнес есть бизнес.
— Только нашу хату не подрывай.
— Нет, я не здесь...
Пристреливал пистолет он там же, на кладбище. На выстрелы никто не обращал внимания. Во-первых, сплошное безлюдье кругом. Во-вторых, стреляли часто и повсюду. Рэкетиры — в своих непослушных клиентов и друг в друга, гаишники — в угонщиков, бандиты — в милиционеров, милиционеры — в бандитов и в случайных прохожих, по ошибке. В последнем случае — всегда метко.
Шурка тоже, стрелял метко. С пятнадцати шагов по консервной банке промазал только два раза из десяти — первый и третий. В банке появлялись круглые дырки с рваными краями. Шурка трогал их пальцем и сжимал зубы. И случалось, что опять плакал...
Неудобно было то, что пистолет без курка, с запалом из спички. Запал срабатывал не сразу, горел секунды полто-ры-две, а то и три — в зависимости от величины серной головки. И Шурка отобрал спички самые одинаковые, чтобы срок горения всегда был один и тот же. Стрелял со счетом: «Чирк, два, три!» Чтобы на «три» грохало. Тренировался и вхолостую, много. Чтобы в нужный миг точно посадить цель на мушку...
«Папа, у меня получится!»
«Я знаю, малыш...»
«Папа... я стал совсем не такой, да?»
«Это ничего, Шуренок. Ничего...»
Он стал совсем не такой, как тот домашний Шурчик. И даже не такой, каким был в приемнике, а потом, осенью, в интернате: безвольным, плачущим по ночам новичком по кличке «Грош». После случая с Гульфиком его зауважали. Мало того! Словно по чьему-то наитию вместо прозвища «Грош» появилось новое — «Снайпер». Может, за непримиримый прищуренный взгляд? С таким-то именем, с нарастающим авторитетом «волчонка», не боящегося ни боли, ни начальства, мог бы он зажить вполне вольготно. Глядишь, со временем сделался бы и «королем»... Только зачем ему это?
И за десять дней до задуманного Шурка ушел в подвалы.
Там, под заброшенной стройкой жилого квартала обитали бесприютные пацаны и девчонки. Всякого возраста. И жили по-всякому. Промышляли в городе кто чем мог — жевать-то что-то надо. Кое-кто из старших кололся. Иногда пили, и некоторых потом рвало... И все же Шурка в те последние дни отдохнул тут душой. Потому что здесь не было злости. Делились друг с другом всем, что добывали. О маленьких заботились. Даже елочку для них готовили и сделали специальную проводку для гирлянды, украденной из коммерческого ларька...
Шурку приняли без лишних вопросов. И он, благодарный за тепло, за нехитрое их товарищество, не скрыл от «подвалыциков» своих планов. Даже показал пистолет.
Никто не выдал Шурку. Только один из старших, Венька Скрипач, сказал озабоченно:
— Гляди, самого пришить могут. На месте.
— Я знаю, — согласился Шурка. И подумал, что, если уцелеет, вернется сюда. Но подумал мельком. Что будет потом, его не волновало. Тем более что уцелеть шансов почти не было. Потому что машина выскочит прямо...
Лудов уезжал из офиса около трех. Стояли самые короткие дни, но в тот час было еще светло. И это — удача.
Но рядом с офисом стрелять было невозможно, там паслась вся эта сволочь — лудовская охрана. И в пятнистом, и в штатском.
Шурка выбрал место на повороте. Там на дороге была выбоина, и «Мерседес» слегка тормозил, чтобы его гадское бандитское высочество, господина Лудова, не тряхнуло на заднем сиденье. И тогда — сквозь переднее и заднее стекла кабины виден был закат. А на фоне заката — голова в лисьей шапке. Между головами водителя и охранника на заднем сиденье. Секунды на полторы.
Только бы все совпало по мгновеньям! «Чирк, два. Три... цель на мушке! Огонь!»
Правда, тут же водитель даст газ! И — на стрелка! Ну и пусть...
Шурка пасся на том перекрестке дней десять. Незаметно. Упрямо. Считал секунды...
Был уверен, что не ошибется.
И с этой уверенностью, с ощущением победы полетел от удара бампером в пустоту...
— Почему же я промахнулся? — это он сам себя спросил. Но, видимо, вслух, внятно.
— Не знаю, Полушкин. Видимо, вы ошиблись в какой-то мелочи. Такое дело трудно рассчитать безупречно...
Он говорил Шурке «вы» и называл по фамилии.
Шурка спросил — вполне равнодушно:
— Я в тюремной больнице?
— С чего вы взяли?
— Ну, я же пытался убить...
Заросший бородой незнакомец ближе придвинул лицо.
— Вы в частной закрытой клинике. В очень частной и очень закрытой....
Шурка помолчал и сказал с оттенком горькой насмешки:
— Вы что же, прячете меня от милиции?
— Моя фамилия Гурский. Так меня и зовите. Не люблю здешнего обычая с именем-отчеством. И вас буду звать Полушкин. «Шурка» — неловко, «Шурик» вы не любите, а «Шурчик» — не моя привилегия.
«Откуда он все знает?»
— Откуда я все знаю? Ну, не все, а кое-что... Об этом потом. А милиция вас не ищет. Всем известно, что бывший воспитанник интерната номер семь Александр Полушкин погиб при попытке неумелого покушения на бизнесмена Лудова...
Это «неумелого» задело Шурку.
— Неправда. Я долго готовился. Случайно не попал...
— Теперь это неважно.
«Для меня — важно», — подумал Шурка. Но не было смысла спорить. Он спросил о другом, без удивления, с капелькой любопытства:
— Если я погиб, то почему здесь? Тело должны были похоронить.
Ассистент Гурского за чащей разноцветных кабелей хмыкнул. Кажется, сердито. Гурский сказал бесцветным голосом:
— Ваше тело мы раздобыли в морге. Довольно сложным путем. Вы лежали там с расколотой головой и уже без сердца...
Весь этот разговор был в тот день, когда Шурка очнулся? Или уже потом? Сейчас не вспомнить. Все — как полустертая магнитная запись... Нет, не полустертая, а перепутанная. И фразы на ленте записаны монотонно, без выражения...
— ...Вы лежали там с расколотой головой и уже без сердца.
— Почему без сердца? — Шурка не удивился даже этому. Спросил просто так.
— Сразу после катастрофы вас сделали донором. Надежды на спасение не было, и ваше сердце ушло на пересадку, другому мальчику. Он лежал при смерти, счет шел на минуты...
- Предыдущая
- 81/122
- Следующая
