Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 78

• Предыдущая
• 78/122
• Следующая

На кладбище он ходил часто. Интернат стоял от кладбища неподалеку (хоть в этом повезло). Шурка убегал и шел на мамину могилу. Потому что даже в самой беспросветной жизни должно быть у человека хоть что-то родное.

На могилу отца он не ходил — ее просто не было. Отца сожгли в крематории и засунули урну в стену, за серую каменную табличку. Лишь на это хватило денег у фирмы «Горизонт», которая стремительно разорялась. До крематория было километров двадцать, не доберешься. Да и что там делать перед глухой бетонной стеной с сотнями имен? А тут, на кладбище, — кусты и скамейка рядом с могильным камнем. И рядом — никого...

Но сюда приходил уже не прежний Шурчик Полуш-кин. Не ласковый, веселый и слегка избалованный папин сын. Приходил замызганный пацаненок с острыми скулами, с твердым кубиком в легких и застывшей душой. Сидел под мокрыми увядшими листьями рябины. Думал. Не спешил. Куда было идти? Обратно в интернат?

...Нет, про интернат сейчас тоже не надо. Про эту серость и кислый запах в коридорах. Про таблетки и уколы, чтобы ночью вели себя тихо. (И тихо вели. Но гадко...) Про улыбчивые делегации, привозившие «сироткам» гуманитарную помощь — ее потом с визгом и руганью делили воспитательницы.

...А есть такое, о чем при Женьке и при Тине вообще не скажешь никогда. Об этой ночной возне в девчоночьих спальнях. Или о скользком, как червяк, восьмикласснике по прозвищу Гульфик — активисте и директорском прихлебателе. Как он, когда гасили свет, ужом лез в мальчишечьи постели. И слюнявыми губами в ухо: «Ах ты мой хорошенький. Дай-ка я попробую на твердость твой гвоздик...» И однажды попробовал Шуркин — стальной, отточенный, длиной в двенадцать сантиметров. Шурка в сентябре подобрал его на стройке и держал под подушкой.

Потому что насчет всех этих дел просветили Шурку еще в приемнике. И он понял: тут два пути. Или покориться, или быть готовым на все: на отчаянную драку, на боль, на кровь, на тюрьму. Даже на смерть...

Гульфика — воющего, с разодранной на боку кожей — утащили в медицинский кабинет. Дело замяли: директорша не хотела скандала, до милиции не дошло. Но Шурку, разумеется, били опять: сперва по щекам в директорском кабинете, потом в «комнате для трудных» — воспитатель Валерий Валерьевич, резиновым шнуром от скакалки. «Не дрыгайся, моя пташечка. Будешь орать — все узнают про случай с гвоздем. А тогда уж точно — спецшкола...»

Шурка не орал. Не потому, что боялся спецшколы. Просто колючий кубик в груди был как клапан. Да и к боли Шурка уже притерпелся: били везде — и в приемнике, и в милиции, и в интернате. Воспитатели и все эти «дежурные по режиму», и парни — те, кто постарше...

Он не хотел об этом, но все же не удержался, сказал сейчас ребятам:

— К битью привыкаешь... А к табаку привыкнуть не мог, бронхи болели от кашля... А труднее всего было знаете что? Не поверите... Не мог сперва ругаться, как другие. Потом научился. Без этого нельзя. Чтобы выжить, надо было казаться таким, как все.

— Казаться... или быть? — тихо спросил Платон. Судя по всему, он понимал больше других.

Шурка мотнул головой.

— «Быть» не получалось. Всегда было жалко маленьких. Им там хуже всех, в этом зверятнике... А еще... у меня же там была задача. Выжить, чтобы встретить того... Главного, кто послал автоматчиков.

— Значит... ты узнал, кто это был? — испуганно спросил Кустик.

— Господи! Да это все знали... Такой гад по фамилии Лудов. Он ездил на «мерседесе» с целой бандой охранников, заведовал ресторанами, рэкетирскими шайками и всякими торговыми домами. «Горизонт» отказался платить ему дань, ну и вот...

— А почему не арестовали-то?! — взвинтился Ник.

— Говорили: «Нет доказательств»... Зато друзей в милиции у него было сколько хочешь. Тот же Хорченко... Я уж потом догадался...

— И... что ты хотел с ним сделать? — словно через силу спросила Женька. Шурка глянул и отвел глаза.

— Не получилось? — шепотом сказал Платон.

Шурка покачал головой. Он понял, что пора остановиться.

— Я же говорил... Попал под машину. На дороге... А потом клиника. Врач по фамилии Гурский... Он, говорят, сделал чудо...

Шурка вдруг улыбнулся. И с облегчением, и с просьбой: «Давайте больше не будем обсуждать все это...» Гурский словно оказался рядом и повел рукой. И завеса из полупрозрачного стекла опять беззвучно опустилась между Шуркой и его прошлым. Он всхлипнул самый последний раз — виновато и запоздало.

— Вы... наверно, думаете: вот, появился тут такой, разревелся, как маленький...

Все немного помолчали.

— Глупенький... — вздохнула наконец Женька. Мама когда-то в точности так же говорила после долгих его слез. — Глупенький... Никто ничего такого не думает...

Платон сказал насупленно:

— И что же, что разревелся? Может, это и хорошо: от слез легче делается. Не зря их природа выдумала... Ты не бойся, мы все понимаем.

— Конечно, с нами такого не было, — рассудительно вставил Кустик. — Но тоже... Вот у Ника, например... Ладно, потом...

Шурка вытер лицо ладонью. Медленно встал. Солнце жарило плечи. Головки иван-чая покачивались у щек.

— Главное чудо не то, что он меня вылечил, — сказал Шурка всем. И Женьке. — Самое хорошее, что я здесь.

— Это уж точно! — обрадованно согласился Ник. С намеком, что хватит уже о грустном.

Но Шурка все-таки сказал еще:

— Они там в клинике не только сердце мне спасли. Еще и эта... психотерапия была. Чтобы страшное не вспоминалось слишком часто. По-моему, перестарались...

— Ты думаешь? — насупленно спросил Платон.

— Кое-что не помню совсем... Например, город, в котором жил. Как называется. Бабу Дусю спрашиваю, а она молчит. Боится, что мне хуже станет...

— Значит, любит, — рассудительно заметил Кустик.

Баба Дуся, конечно, любила Шурку. Но, как уже известно, зря не баловала. И, когда он появился дома, устроила нахлобучку:

— Это где же тебя черти носили, бессовестная ты личность! Ушел с утра, на часах уже четыре, а его нету и нету! В милицию уже собралась идти, вот срам-то был бы! Отвечай, где болтался!

— Баб-Дусь! Я...

— Молчи, когда старшие говорят!

Шурка с сокрушенным видом стоял посреди комнаты.

Нагнулся, стал раскручивать отвороты брюк и вытряхивать оттуда листики и сорняковые семена. Глянул исподлобья:

— Ну так что? Отвечать или молчать?

— Сперва молчи, потом отвечай! Где был?

— Заигрался...

— Заигрался! На целый-то день! Один!..

— Да не один я! Познакомился! Там такие ребята...

— Вот-вот! — в голосе бабы Дуси прозвучала паническая нотка. — Началося! Связался со шпаной...

— Да не со шпаной! Наоборот! Ну, честное слово! Знаешь какие... замечательные! — Шурка выпрямился.

— Были бы замечательные, сказали бы: «Тебя небось дома ждут».

— Они и сказали. Потом... Даже проводили... А сперва мы про время позабыли. Потому что гуляли, а тут как раз дождь, а после мы сушились и рассказывали... истории всякие... Ну и вот... Баб, ты подожди ругаться, я уж сразу во всех грехах признаюсь...

— Господи-светы! Чего натворил?

— Картошку не купил. А деньги проел на мороженом... Ну, потому что они меня бананами угостили и всем пить захотелось, а больше ни у кого денег нету, только у меня... Вот я и купил на всех... Баб, я бутылки соберу и отдам. На эту сумму!

— Не хватало еще, чтобы ты по помойкам лазал! Будто мне этих денег жалко! Мне жалко, что ты такой вот, без всякого соображения! Хоть бы подумал, как бабка тут изводится...

И Шурка подумал: «А ведь правда! Какая же я свинья...» Насупился и опять начал вытряхивать сор из-за отворотов...

— Нечего тут мусорить на половики, — сумрачно сказала баба Дуся. — Сымай вообще эти штаны и рубаху. Буду на тебя эту самую... «африканку» примерять. С утра кроила, пока ты шлындал где-то...

— Ба-аб! — Шурка восторженно запрыгал, избавляясь от брюк и рубашки. — Ты... просто самая лучшая на свете из всех баб-Дусь!

• Предыдущая
• 78/122
• Следующая