Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/122
• Следующая

— Рома... — Голос у мамы стал какой-то ненастоящий. — А как ты думаешь... никто посторонний не мог их взять?

— Кто?! Тетя Надя, что ли?

— Ну уж, разумеется, не тетя Надя.

Тут мне — как горячая оплеуха, аж в ушах зазвенело. Все понял! Рывком я развернул кресло. К Евгению Львовичу.

— Вы что же! Думаете на Сережу?!

— Рома, я ничего не хочу сказать... Но есть моменты, когда выводы напрашиваются сами собой. Логика событий...

— Мама! Да Сережка даже^не смотрел никогда, как я деньги достаю! Он даже не знает, где ключ от ящика лежит!

«Фу ты, как беспомощно! Стыдно!» «Ключ от квартиры, где деньги лежат!» Будто поганый анекдот! Такое — про Сережку!

Евгений Львович — лысоватый, но прямой, в белой рубашке — стоял у стула с висящим на спинке пиджаком. Повязывал галстук (мама его только что выгладила). Смотрел сочувственно:

— Рома, но вы же утверждали, что у вашего друга есть отмычка на все случаи жизни.

Вот он как повернул мою глупую откровенность!

— А вы... вы зато знали, где ключ от ящика! Я сам показал!

— Роман! Получишь затрещину!

— Хоть сто! Пожалуйста!.. Сережка правильно сказал: вокруг него... вот этого... пространство вранья!

— Извинись сию же минуту! — Мама побелела.

— Ира... Ирина Григорьевна, подождите. Будем объективны. Рома вправе защищать своего друга, а я... что же, здесь тоже есть логика: я действительно знал, где ключ от ящика.

— Евгений Львович! Ну хоть вы-то не ведите себя как мальчишка!

— Почему же, Ирина Григорьевна! Есть смысл общаться на равных. Что я должен делать? Вот мои карманы! — Он хлопнул по пиджаку на стуле. — Если я присвоил драгоценность, то наверняка не успел еще спрятать ее в тайнике!

Он уже издевался! Да!

— Вы Сережке просто мстите! Потому что он вас раскусил!

— Роман! Чтобы этот твой Сережка к нам больше ни ногой! Но сначала...

— Ни ногой? Тогда и я! Пожалуйста! С ним!.. А ты живи тут с этим... Думаешь, ему ты нужна? Ему жилплощадь... — Меня уже несло, как в кресле без тормозов. Как тогда по наклонной мостовой в Заоблачном городе!

Мама замахнулась, но вдруг уронила руку. Будто перебитую. А Евгений Львович покачал головой — ласково так и трагически:

— Рома, Рома... Какой вы еще глупенький мальчик...

— Да! Глупенький! Сережка тоже так считает! Иначе не заставил бы отворачиваться! Там! Ночью! Когда вы обнимались... с какой-то...

— Рома, вы бредите? Вы... Ира...

Вот тут-то и появился Сережка.

Он толкнул дверь, не постучав. Наверно, издалека услышал мой крик. Встал на пороге — взъерошенный, встревоженный:

— Ромка! Что с тобой?

У меня рыдания были уже у горла, но я еще держался.

— Сережка, они... вот он! Говорит, что ты взял мамины сережки...

И с этого момента все в моем сознании как-то замедлилось. Наверно, от перегрузки нервов. Только в мозгах глупо стучало: «Сережка — сережки, Сережка — сережки...»

Мама что-то неслышно говорила. Евгений Львович убедительно воздел руки... Сережка смотрел не на них, на меня. Может, и не сразу он все понял, но быстро. Сперва сморщился, будто заплакать хотел, потом закусил губу. Сощурился. И вдруг я услышал, что он спрашивает спокойно и деловито:

— Какие сережки-то? Металлические? Шарики?

— Да, золотые! — Время опять сорвалось, помчалось. А Сережка повел перед собой развернутой ладонью.

...Однажды на заброшенной территории уронил я в траву значок: булавка отстегнулась. Хороший такой значок, со старинным автомобилем. Подарок дяди Юры. И Сережка успокоил: «Не волнуйся, он же металлический. Сейчас... — Повел над травой рукой, нагнулся. — Вот он!» — «Ты и такое можешь!» — «Да это легко! Хоть кто сможет, если потренируется...»

...И вот он — с ладонью, направленной вперед, — шагнул к стулу. Все молчали, будто под гипнозом. Сережка запустил руку во внутренний карман пиджака. Выдернул кожаный бумажник.

— Ромка, держи! Вытряхни сам...

Я дернулся, поймал бумажник в воздухе. Мама рванулась ко мне.

Но я успел! Распахнул бумажник, тряхнул! Потому что уже знал!

Посыпались квитанции, визитные карточки, деньги. А сверху, на них — два желтых шарика с солнечными искрами...

Сережка спиной вперед отошел к двери. Тихо закрыл ее за собой...

— ...Да, Ира, да! — со стоном выкрикивал Евгений Львович. — Это глупый, ребяческий поступок! Да, я решил дискредитировать этого мальчишку в ваших глазах! Потому что не видел другого выхода! Он подавляет Ромину психику, подчиняет ее своему люмпенскому сознанию. Он... энергетический вампир, потому что высасывает из Романа... все хорошее! Его доброту, его способности!.. А Рома не безразличен, как и вы!.. Как мне было избавить вас от этого... юного Распутина?.. Господи, неужели вы думаете, что мне нужны были эти грошовые сережки?

— Не думаю, — тихо согласилась мама.

— А тот ночной случай!.. Это же... Неужели вы думаете...

— Евгений Львович, извините. Мы хотим остаться одни. Я и сын...

— Да-да, я понимаю. Я понимаю...

Когда он ушел (пятясь, в развязанном галстуке, с пиджаком под мышкой), мама очень спокойно сказал:

— Вот и все. Не бойся, больше он не придет.

Тогда-то и рванулось из меня рыдание:

— Все, да? Не придет, да?! А Сережка?! Он-то ведь тоже теперь не придет! Ты это понимаешь?!

— Рома, перестань!.. Ну, перестань же!.. Я сейчас пойду к нему и все объясню. Извинюсь...

— Да! Пожалуйста! Скорее...

Мама не нашла Сережку. Ни в тот день, ни назавтра. Она встретила только его отца, и тот сообщил, что «Се-рега скорее всего укатил к бабке в Демидово, дело обычное, он парень самостоятельный; глядишь, дня через два появится».

Но я-то понимал, что все не так просто! Не на отдых же он укатил, не ради развлечения, а от обиды!

Конечно, он понимает, что я ни при чем, но думает, что мама теперь не допустит его ко мне и на сто шагов. А «с мамой разве спорят...».

А может, он решил, что я тоже в чем-то виноват?

Конечно! Ведь я заступался за этого проходимца, за Евгения Львовича! Сережка-то сразу увидел, какой он, а я...

...Если рассуждать спокойно, то можно было бы себя утешить: все, мол, наладится, вернется Сережка, мы встретимся, объяснимся, обида сгладится...

Но я не мог быть спокойным в своем отчаянном страхе, в своей тоске. Каждый нерв, каждая жилка были у меня натянуты натуго, я ждал все время: вот-вот он появится! Не выдержит!..

Или ему все равно?

А в самом деле, на кой ему нужен инвалид, с которым столько возни? Ну, сперва было забавно, а потом... подружили, поиграли, и хватит...

«Как ты можешь думать такое про Сережку!» — кричал я себе. Но... почему же он тогда не приходит?

Я ждал его круглые сутки. Днем дергался от каждого звонка, от любого шевеления двери. Ночью если и засыпал, то вздрагивал и садился от малейшего дуновения ветра за окном...

Мама видела, что творится со мной, и сходила к Сережке домой еще раз, через два дня. И опять его не было, не вернулся. При этом известии я не выдержал, разревелся. Лицом в подушку.

Мама села рядом. Я думал: начнет успокаивать, а она сказала сухо, отстраненно:

— Нельзя же так распускаться. Если ты мальчик, то веди себя как подобает мальчику, а не слезливой девчонке.

Но мне было наплевать. И я сказал (выдал от души), что я не мальчик, а калека и что была у меня одна радость в жизни, а теперь ничего не осталось.

— Из-за твоего Верховцева! Чтоб он подох!

— А ты в самом деле эгоист. Утонул в своих страданиях и ни разу не подумал, каково мне.

Меня тут же резануло по сердцу. Но я ощетинился:

— А тебе-то что!

— То же, что тебе. Ты потерял друга, а я любимого человека. Но у тебя-то есть надежда, что друг вернется...

— А у тебя?! Да он вот-вот прибежит! «Вы не так меня поняли, я хотел как лучше...»

— Ну и что? — горько сказала мама. — Разве дело в словах?

• Предыдущая
• 55/122
• Следующая