Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/122
• Следующая

— Я эти деньги спрячу, а бабушке буду давать помаленьку. Можно теперь целую неделю не просить...

— Мы тебе еще насобираем, — храбро пообещал я. — Мы знаем места. Верно, Сережка? — И осекся. Может, не стоит болтать про Безлюдные Пространства? Но Сережка отозвался беспечно:

— Само собой! А ты завтра принеси Сойке еще одну книжку.

Сойка проводила нас до угла Кровельщиков и Водопроводной. А там, когда прощались, вдруг засмущалась снова:

— Можно, я спрошу?.. Вы не знаете, что такое брашпиль?

Ну и вопросик!

— Это на корабле... — начал Сережка.

— Такая машина, чтобы якорь поднимать! — заторопился я. — А ты где про него вычитала? В этой книжке ничего морского нет, по-моему.

— Это не из книжки. Из песни... Там такие слова: «Где-то грохнула цепь на брашпиле...» Теперь я понимаю...

— А что за песня? — осторожно спросил Сережка.

— Брат сочинил. Давно еще.

— Значит, у тебя есть брат? — глупо спросил я.

— Двоюродный. Он далеко, на Сахалине. Два года назад приезжал и пел мне. Я запомнила...

Мне вдруг до рези в глазах стало жаль эту белоголовую Сойку. Я даже закашлялся. А когда мы остались вдвоем с Сережкой, насупленно сказал:

— Раньше я думал, что Золушки бывают только в сказках...

— Бывают и по правде... Только мы в принцы не очень-то годимся.

 — Я-то уж точно. Про инвалидных принцев сказок нет.

Сережка сделал вид, что разозлился:

Вот как тресну по шее! Несмотря на инвалидность!

И я почему-то обрадовался.

— Ладно, трескай! Только завтра приходи обязательно...

— Ох... завтра же суббота.

— Не можешь? — сразу затосковал я.

— Могу, только...

— Что?

— Завтра, наверно, твоя мама дома будет...

— Ну и что?!

— Наверно, она сердится на меня: «Привязался к Роме какой-то подозрительный тип, увозит куда-то...»

— А вот сейчас я тебя тресну по шее!

...Мы успели домой за три минуты до маминого звонка. И я бессовестно сообщил маме, что сижу дома уже давным-давно.

— Как тебе не стыдно сочинять! Я звонила пятнадцать минут назад!

— Ну и что?! Я в туалете был! Не срываться же!

— Вот подожди, будет тебе «туалет»...

Сережка убежал домой («Надо еще тете Насте с хозяйством помочь»), и я помахал ему с балкона. А он мне.

А когда Сережка скрылся, вдруг сразу, как ледяная сосулька, проколол меня страх: «А что, если завтра он не придет?»

Ну, завтра, может быть, и придет, а через несколько дней я ему надоем. С какой стати он должен возиться с инвалидом? Вокруг столько здоровых мальчишек! С ними можно без забот гонять мяч, носиться на велосипедах. Гулять, где душа пожелает, не таская тяжелое кресло. В том числе и по Безлюдным Пространствам...

Почему я за эти два дня привык, что он нянчится со мной? Привык, словно к себе самому, к своему второму я! Будто он для того и родился, чтобы всю жизнь быть со мной рядом!

Он и во сне приходит, не забывает меня. А я что? Чем хорошим я могу ответить Сережке? Я же... свинский эгоист! Сегодня даже прикрикнул, когда он вез меня по шпалам: «Не тряси так!»

Нет, он не бросит меня сразу, но где-нибудь через неделю скажет, глядя в сторону: «Понимаешь, я завтра не смогу прийти. И послезавтра. Дома куча дел...»

Я чуть не заревел. Головой лег на перила балкона. И сидел так, пока не пришла мама.

Она не стала сильно ворчать на меня за дневные приключения. Была рассеянна — видимо, из-за своих каких-то забот. Мне стало поспокойнее, но все же я улегся опять совсем рано: чтобы поскорее дождаться утра и Сережки. Увижу его и спрошу прямо: «Ты со мной подружился накрепко или это так, случайность?»

Но разве про такое говорят?

А может, он опять приснится? Тогда уж точно спрошу.

Однако Сережка в эту ночь не приснился. Видел я громадные ржавые механизмы, которые лязгали шестернями, телефон, по которому никак не могу дозвониться домой; соседского кота, который хитрым голосом доказывал, что он не Пушок, а Лопушок. Враль несчастный!

Потом приснилась Сойка. Мы с ней гуляли по заросшим одуванчиками пустырям, по лопухам и кочкам, среди которых прятались мохнатые чуки. Мы собирали бутылки. Сойка была в коротком новом платьице — очень красном, с белыми бабочками. Но к платью была пришита заплата из серой холстины. Потому что Золушка. Сойка все время отворачивалась и тонким голосом пела одну и ту же фразу: «Где-то грохнула цепь на брашпиле...»

Хорошо в этом сне было то, что кресло мое ездило само собой. Подчинялось мысленным приказам. Ловко пробиралось через заросли. А потом у нас разбилась бутылка и осколок рассек мне ступню, и было совсем по правде больно. Сойка теплыми пальцами прижимала к порезу подорожник, и алые капли падали ей на белые сандалетки. И она чуть не плакала, а я смеялся, несмотря на боль...

Так я со смехом и проснулся. А нога радостно болела еще несколько секунд.

Сережка пришел ровно в десять, как договорились.

Он был неузнаваемый. В белой рубашке, в синих брюках с наглаженными стрелками. Кепку-бейсболку он оставил дома, а волосы были расчесаны на косой пробор — очень старательно.

Совсем другой Сережка. Я, конечно, обрадовался, но...

Зато маме он понравился. Тем более что сразу же заявил:

— Ирина Григорьевна, вы меня извините, пожалуйста. Это я виноват, что вчера задержались.

Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее... Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда.

— Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали!

— Ну, хорошо, хорошо... — Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение?

Мама помогла нам спуститься, хотя Сережка убеждал, что управится сам.

На улице он спросил:

— Куда двинемся?

— К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее...

— А чего ты надутый?

— А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные Пространства в этом наряде не сунешься.

— Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет...

— Вот видишь!

— Но не мог же я перед твоей мамой появиться оборванцем!

— Не оборванцем, а нормальным человеком...

— Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом... у нас еще знаешь сколько всего впереди!

И я сразу растаял.

Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась.

Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. А сандалетки — потрепанные, коричневые, на босу ногу.

Сережка сказал в упор, без смущения:

— Какая ты сегодня красивая. — Вроде бы и шутя, но и по правде.

Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ:

— А ты... тоже...

Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?):

— Лишь мне похвастаться нечем.

А Сойка... знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно:

— А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый.

У меня уши — будто вмиг сварились.

— Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить!

Сережка поглядел на меня хитро. И вдруг:

— Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня... выходная?

Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже.

— Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду... это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина!

— Не хватит на билет-то, — заметил Сережка.

— Я знаю... но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: «Дитя мое, ты права. Я не должна...» Ой, как это?.. А! «Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи...» — И в глазах у Сойки то ди смех заблестел, то ли слезинки.

• Предыдущая
• 45/122
• Следующая