Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/122
• Следующая

— Ага, — отозвался я беспечно. Не страдай, мол, за меня.

Сережка помолчал и спросил, словно сдерживая боль:

— А это у тебя... с самого рождения, да?

Я не любил такие расспросы, но Сережке ответил без досады:

— Нет, что ты! Мне пять лет было, я бегал с ребятами по улице и упал спиной на железный прут. От арматуры. Строители зарыли мусор, а этот стержень из земли торчал.

— Я знаю. Я один раз на такой ладонью напоролся, когда с велосипеда...

— А я — позвоночником... Сперва боль сильная, в больницу повезли, целый месяц лежал, потом сказали, что все в порядке, последствий не будет... Ну, их и не было сначала. А через пол года я однажды проснулся, встал с кровати на пол — и бряк. Мама говорит: «Ты чего дурачишься?» А я смеюсь. Сперва забавно показалось, что ноги есть и тут же их как будто и нет... Ну, а потом больницы, анализы, консилиумы... Нервы, говорят, повредились. А как лечить, никто не знает... Мама пыталась добиться, чтобы за границу меня повезли, в американский госпиталь, да туда столько желающих, а долларов нету...

Сережка слушал без жалости на лице, но с пониманием. Будто и раньше знал о таких делах. Переспросил:

— Значит, точный диагноз не поставили?

— He-а... Кое-кто думает, что это из-за отца. Он участвовал в ликвидации аварии на атомной станции и там нахватался радиации сверх нормы. Это еще когда меня не было, а он в спецчастях служил. А потом он умер от лейкоза. Мне три года было, я его почти не помню...

В три года человек не такой уж беспамятный, и, может быть, я запомнил бы отца. Но они с мамой развелись, когда мне не было еще и двух лет. Однако про это я говорить Сережке не стал. Он и без того как-то осунулся, застеснялся опять. Я сказал бодро:

— Вообще-то диагноз поставили. Длиннющее такое название. Но кто его знает, точный ли... Один молодой врач говорил, что тут много зависит от моей силы воли, от самовнушения. «Заставь, — говорит, — себя подняться». Один раз даже заорал на меня неожиданно: «А ну, встать! Немедленно!..» А я моргаю: как это встать, если невозможно?.. Потом этому врачу попало. Кто, мол, дал право такие опыты производить над детьми... Мне тогда семь лет было... Теперь говорят, что уже точно неизлечимо...

Сережка не стал утешать меня всякими словами, что медицина развивается и что не надо терять надежды. Сказал спокойно и будто даже чуть завистливо:

— Зато у тебя руки вон какие. Рисуешь, как художник.

Я не стал скромничать и отнекиваться.

— Да, руками я кое-что умею...

— И это умеешь? — Сережка поднял с пола ракетку для настольного тенниса.

— Ну... вообще-то могу. Мы с мамой иногда играем. Раздвигаем в большой комнате стол и... Бывает, что на спор; кому после ужина посуду мыть.

— А давай попробуем!

— Ты правда хочешь? Давай!..

Наш стол, даже раздвинутый, был, конечно, меньше стола для пинг-понга. Но это и хорошо, как раз по мне. Сетку мы не нашли, вместо нее поставили на ребро несколько книг. Сережка решил:

— Я тоже буду играть сидя. Чтобы на равных...

— У тебя не получится с непривычки, играй обыкновенно.

Он спорить не стал, но (я это видел) приготовился поддаваться.

Мы разыграли подачу, я выиграл. Сережка играл ниче-

го, не хуже Вовки Кислицына или Владика Ромашкина. Но...

Для начала я вляпал ему пять мячиков подряд. Он уже не вспоминал, что хотел играть, не вставая со стула. Потом с его подачи я пропустил два мяча, но ему забил три.

Сережка вытер локтем лоб и сказал жалобно:

— Знал бы, дак не связывался...

— Меня мама тренировала. У нее первый разряд...

— Предупреждать надо, — отозвался Сережка с обидой. С ненастоящей, дурашливой. — Ладно хоть, что не всухую...

Мы закончили со счетом двадцать один — шесть.

— Так мне и надо, — вздохнул Сережка. — Где у вас посуда?

— Мы про это не договаривались! Это только с мамой...

— Но должен же я себя наказать! За то, что нахально сунулся играть с чемпионом!

— Какой я чемпион! Да я... ты просто не привык тут со мной... Ой! А посуду-то правда надо мыть, а то от мамы влетит!

— Давай вместе!

Тарелки и стаканы он мыл гораздо лучше, чем в теннис играл. Мы управились за три минуты. Сережка вытер последнее блюдце и завертел его перед собой, как зеркальце. На блюдце была нарисована рыжая котеночья мордочка.

— Симпатичный какой кот...

— Это старинное блюдце, бабушкино... — И я вдруг вспомнил: — Слушай, а почему ты отозвался, когда я кричал: «Пушок, Пушок»?

Сережка осторожно поставил старинное блюдце, облизал губы, подергал шнурок на шее.

— Мне послышалось «Лопушок»... Меня так в детстве звали, потому что лопоухий был... Мама так звала...

— Сейчас-то уж, наверно, так не зовет, — деликатно заметил я. — Никакой лопоухости нисколечко уже не заметно...

Сережка опять стал разглядывать блюдце.

— Сейчас некому так звать. Мамы нету... уже три года...

Я подавленно молчал. Сережка встряхнулся. Проговорил с какой-то искусственной взрослостью:

— Видишь как бывает... У тебя отец, у меня мама... Вот так... И стал тереть чистое блюдце полотенцем.

И я почувствовал, что Сережка ничуть не счастливее меня. Даже наоборот. Ну, пусть я без ног, зато с мамой! Это в миллион раз лучше, чем если бы совсем здоровый, а мамы нет. Мне на миг даже страшно сделалось, будто кто-то предложил такой выбор. А потом... не знаю, как это назвать. Какое-то особое тепло у меня появилось к Сережке. Потому что его можно было пожалеть. Раньше все жалели меня, а тут был мальчишка, который нуждался в сочувствии не меньше, чем я. У каждого была своя беда, и это нас уравняло.

— А живешь-то с кем? С папой?

— Да... С отцом и с его сестрой, с теткой. Она ничего, добрая. Иногда только веником или полотенцем замахивается, если что не так... — Сережка засмеялся. Видно было, что смехом он пытается отогнать печаль. От нас обоих.

Потом он совсем уже бодро предложил:

— Пойдем теперь гулять! Тебе можно?

— Можно, конечно! Только сперва надо кресло вниз тащить, потом меня... Хотя я и сам могу по ступеням, я уже попробовал!

— Не выдумывай! Что я, не унесу тебя, что ли?

— Мальчишки меня всегда вдвоем носят. А мама с трудом уже... Она о новом кресле хлопочет в Красном Кресте, о таком, в котором можно по лестнице...

— Я тебя не хуже нового кресла доставлю куда надо! Я тренированный. Осенью я весь наш урожай картошки из сарая в подвал перетаскал, в рюкзаке. Тетя Настя даже похвалила: «Вот, — говорит, — хоть какой-то талант у человека проявился»...

— Почему «хоть какой-то»? — обиделся я за Сережку.

— Потому что я — личность без всяких проблесков.

Весь на среднем уровне. Даже фамилия самая-самая простая...

— Какая?

— Сидоров.

— Ну и что? Хорошая фамилия. У нас в доме твой тезка Сергей Сидоров живет, мастер спорта по велосипеду...

— Ну так это ведь он мастер, а не я. А у меня никаких талантов сроду не было.

Я подумал, что у Сережки по крайней мере один талант есть бесспорно — сразу становиться своим человеком.

— Ладно, тащи вниз кресло и приходи за мной. Я пока позвоню маме...

Он потащил, а я, перебравшись на тахту, позвонил.

— Мам, я погуляю, ладно?.. С Сережкой Сидоровым. Он меня спустит и поднимет, не волнуйся... Да нет, не чемпион! Мальчик с нашего двора... Ну и что же, что не знаешь, зато я знаю! А ты увидишь и тоже сразу его вспомнишь, ты его не раз встречала... — Тут я малость хитрил, но был уверен, что мама, увидев Сережку, в самом деле примет его за знакомого. — Что? Ну, конечно, недолго... Вымыл, вымыл... Ну, не бойся ты, я же не один!.. Все запру! Ладно, будем осторожны. Пока!

Сережка вернулся, стоял в дверях и слушал разговор. Потом подошел, подставил спину:

— Садись.

Я устроился у Сережки на закорках.

— Тяжело?

— Нисколечко... — И понес меня. Терпеливо подождал, пока я запирал входные замки, вприпрыжку спустился со мной к выходу, пронес мимо любопытных бабки Таси и бабки Шуры («Здравствуй, Ромочка! На прогулку поехал, голубчик?»). Ловко пересадил в кресло. Я уперся ладонями в обручи.

• Предыдущая
• 35/122
• Следующая