Золотое руно - Ашар Амеде - Страница 24

• Предыдущая
• 24/39
• Следующая

— Признаюсь, государь, оно, это чувство, не только было, но и постоянно усиливалось от ежедневного общения с особой, которую благосклонность вашего величества наделяет ярким венцом, окружающим её голову. Но лишь одно это чувство само по себе не заставило бы меня уйти с поля сражения, на котором развевались знамена вашего величества

(Уф! Устал же я от этого негодяя Шиврю! Простите, дорогой читатель, но я уже не могу терпеть дольше эту лесть! Я её обрываю!).

— Я этого не забуду, граф. Королю всегда приятно сознавать, что он может наградить подданного, который служит ему так усердно, как вы.

Сезар сиял от восторга, докладывая Суассон об этой аудиенции. На её губах промелькнула недобрая усмешка.

— Пусть Монтестрюк срывает лавры там. Вы же здесь будете рвать мирты. Он заплатит за все!

Между тем до Парижа дошли слухи о счастливом окончании венгерской кампании. И хотя официального курьера ещё не было, этому слуху поверили все. Суассон позвала Шиврю к себе.

— Слышали? — спросила она.

— Да, сраженье… вроде победы. Но это лишь слух. У двадцати тысяч мало шансов против ста тысяч.

— Но действовать надо все равно. Монтестрюк — такой человек, что, пожалуй, его обошли все ядра.

— Верно, ядра иногда бывают очень неловкими.

— Но если он ушел от них, нельзя, чтобы он свободно встретился здесь с Монлюсон. Я призову на помощь случай, а вы должны им воспользоваться.

— Начинайте, а я продолжу.

— Сегодня будьте на вечере у королевы. Если король будет в духе, я поднесу веер к губам.

— Если веер коснется их, я внесу его изображение в свой герб, — ответил Сезар, целуя руку Олимпии.

— Так не теряйте же меня из виду — со смехом ответила она. — Да не мешало бы вам придать немножко меланхолии своему лицу.

— Прекрасно! Я надену маску отчаяния.

Как и ожидала Суассон, король был в превосходном расположении духа. Еще бы! Очередная — да ещё и какая — победа! Лицо у него было довольным, у всех же было просто радостное настроение. Как же! Король обещал спасти германскую империю, и он спас ее!

Обергофмейстерша её величества с обычной ловкостью приблизилась к королю и привлекла его внимание к Шиврю. Тот бродил в глубине зала с горестным видом, опустив голову.

— Среди всеобщей радости, — сказала королю Суассон, — бедный граф де Шиврю один ходит печальный. Сегодня утром он говорил мне о своей горести и так меня растрогал!

— А в чем дело?

Тут Суассон в учтивых выражениях объяснила королю его «вину», что Шиврю не смог принять участие в победном сражении. И что, разумеется, лишь достойная награда в виде особы, удостоенной покровительства самого короля, смогла бы… но нет, он не смеет н неё надеяться единственно из благоговения перед августейшей особой его величества.

— Я уже думал об этом, — сказал король.

Веер графини взмыл к её губам. Сезар, еле сдерживая прыть, подошел немедленно.

— Благодарите его величество за желание дать вам блистательное доказательство своей высочайшей благосклонности, — с учтивой торжественностью продолжала графиня.

Шиврю поклонился, выразив как можно сильнее свое изумление.

— Я не из тех, кто заслужил благосклонность вашего величества, — отвечал он, не забыв глубоко вздохнуть.

— Граф, вы исполнили мою волю. Этого достаточно. Разрешаю вам явиться к графине де Монлюсон и передать ей мою волю — сделать вас герцогом д'Авраншем посредством даруемой мною её руки.

— Ах, государь! — лишь прошептал счастливец.

Его действительно охватило волнение, и поэтому его язык — это было большой редкостью — сразу сделался короче. Он лишь склонился к руке короля и коснулся её губами с глубочайшим (заметим, правдивым!) благоговением. Отойдя от короля, он живо отыскал Лудеака.

— Ну-с, кланяйся герцогу, — прошептал он ему на ухо.

— А, что я говорил? — ответил шевалье. — Если ты среди прочих — трудись и прокладывай себе путь в пыли и дыму, подвергаясь опасностям. Если же ловок, — испытывай удовольствие идти к счастью среди великолепия и блеска королевских галерей.

Шиврю самодовольно улыбался, слушая болтовню приятеля. А тот продолжал:

— Знаешь, меня раздирают противоречия. С одной стороны, — ну почему не я на твоем месте? Чем я хуже? А уж желаний у меня хватит и на нас двоих. Как бы я смотрелся герцогом и пэром, да при красивой жене? Да при богатстве, почете и уважении? Ничуть не хуже многих. А с другой стороны, ведь твои победы — и мои тоже. И это очень приятно. И раз уж мне не дано быть вместо тебя, — я всегда буду рядом с тобой. Так я чувствую на себе отблеск не только твоего сияния, но и своего ума, воплощенного в тебе…

«Однако», подумал Шиврю, «и на него находит глупость». Но он лишь одобрительно взглянул на друга.

В этот момент по залам прошел гул восторга и изумления.

Среди придворных появилась женщина ослепительной красоты. Тотчас от одного к другому передалось имя баронессы фон Штейнфельд.

Графиня Суассон торжественно двинулась к ней навстречу. Взяв её за руку, она подошла к королю, отвесила низкий поклон и, не теряя торжественности, произнесла громким голосом:

— С разрешения вашего величества, имею счастье представить баронессу фон Штейнфельд, в порыве благодарности пожелавшую передать французскому двору приветствия от двора австрийского.

Король в очередной (не тысячный ли? Нет, миллионный!) раз проявил свою знаменитую в Европе благосклонность. Он подал баронессе руку, усадил её на почетное место и завел беседу.

Глаза Олимпии засверкали, оттуда посыпались молнии. Она подошла к Сезару и, играя веером, произнесла:

— Случай опять за нас. Лавальер, возможно, никогда не займет свое прежнее место. Как любезен король! Но я не хочу терять предосторожность. Возможны ведь всякие неожиданности, и надо все предусмотреть. А вы, вы-то помните наш уговор?

— Так, словно это было вчера.

— Вы не перемените ваших намерений?

— Нисколько.

— Значит, я могу на вас надеяться?

— И сегодня, и завтра. Да если бы я и не дал вам слова, моя выгода — ручательство вам в этом деле.

— Итак, когда я скажу, что наступил момент действовать, вы…?

— Отвечу вам: я готов.

— Не обращая внимания на средства, которыми я воспользуюсь?

— В политике и в любви важна только цель.

— Вы, герцог, далеко пойдете.

— Потому что следую за вами, графиня.

Они обменялись взглядом и разошлись. Шиврю говорил убедительно, но только не для себя. В глубине души он всегда решал поступать сообразно с обстоятельствами: быть преданным до смерти или неблагодарным до забвения. Словом, «жизнь покажет» — это и было его правилом.

На следующий день, куя железо, пока горячо, Сезар отправился к Орфизе. Он по-прежнему сохранял роль кроткого почитателя, какую он принял по выезде из Германии.

— Я принес вам, кузина, такую весть, которая наполнила бы меня радостью до краев, если бы я мог только надеяться, что вы её примете без огорчения.

— Почему вы полагаете, что она меня может огорчить?

— Да знаете… Наши чувства ведь неодинаковы… В общем, я вчера видел его величество и являюсь от его имени.

— Пока здесь нет для меня никакого огорчения.

— Видите ли… Словом, король прислал меня объявить вам, что ему угодно распорядиться герцогством д'Авранш вместе… с вашей рукой.

— Ах, так, — произнесла Орфиза, бледнея, — продолжайте. Кажется, это ещё не все?

— Признаюсь, нет.

— Так я слушаю.

— Его величество изволил прибавить, что ему угодно, чтобы вы отдали вашу руку… мне.

— И вы, конечно, отказались?

— Я?! Отказать королю?! Отказаться от вас?!

— Вы делаете мне слишком много чести. Но скажите, вы действительно полагаете, что власть короля настолько велика, что дает ему право распоряжаться сердцами его подданных?

— Да, такого оборота дел с вашей стороны я и опасался, — ответил Сезар, не скрывая печали. — Но прежде чем вступать на путь сопротивления, вам не мешало бы подумать о последствиях. Вы не как все прочие, вы знатнейшая, но и смиреннейшая из всех француженок, крестница короля, и потому обязаны ему особенно повиноваться.

• Предыдущая
• 24/39
• Следующая