Тевтонский крест - Мельников Руслан - Страница 67

• Предыдущая
• 67/84
• Следующая

К ней-то и мчались сейчас Бурцев и его помощники. Каждый знал, какой «громовой горшок» должен запалить на скаку, и каждый сделал это прежде, чем копыта тяжелых тевтонских коней ударили в землю, утоптанную легконогими степными лошадками. К небу поднялись слабые струйки дыма, в грязи засверкали искрящиеся огоньки.

Возможно, рыцари и заметили язычки пламени, но вряд ли придали им значение. Куда больше тевтонов занимали рассеявшиеся кочевники.

Жаждущие крови орденские братья взвыли. Дико, разочарованно. Такой близкий, такой обреченный противник — и вдруг уклонился, вывернулся из-под удара! Ревущая волна, желая поскорее выместить зло и обиду, неслась за десятком факельщиков к новгородскому строю.

Русичи не отступали, не разбегались. А, спрятавшись за щитами, ждали…

Бурцев считал секунды. Это было похоже на прыжок с парашютом. Пролететь три секунды, дернуть кольцо… Впрочем, сегодня рвать кольцо не понадобится. Сегодня — день принудительного открытия куполов. Железных, начиненных смертью, врытых в землю и подпаленных.

В бешеном галопе он выкрикивал вслух:

— Триста тридцать один, триста тридцать два, триста тридцать три. Три секунды позади, и…

Ничего! Только стук копыт, лязг металла и крики атакующих крестоносцев.

Ничего! Новгородцы разомкнули щиты, пропуская беглецов с факелами. Сомкнули вновь.

Ни-че-го!

Или он неверно отсчитал время? Но даже если так, то уже должно быть! Давно должно быть! Что за че…

Взрыв!

Он все же ошибся. Ненамного. Самую малость. То ли последние метры «свинья» в черных крестах преодолела слишком быстро, то ли фитили горели слишком медленно, то ли огонь факела коснулся запалов с небольшим запозданием. Но самая первая мина — та, что находилась ближе остальных к противнику, — рванула уже за бронированным «рылом» тевтонской «свиньи» — где-то в черных рядах кнехтов. Рванула, щедро нашпиговав осколками орденскую пехоту.

Это была единственная неувязка. И она не нарушила планов Бурцева.

Всполох пламени и фейерверк огненных брызг, ударивших вдруг в глубине тевтонского строя, словно надрезал толстую шею «свиньи», отсекая ударную группу клина от тулова крестоносного чудовища. А затем земля ожила, вздыбилась под бронированным кулаком-«рылом».

Мины рвались одна за другой, выхаркивая в людей и животных смертоносные заряды. Густые фонтаны огня и осколков били прямо из-под копыт. И они не шли ни в какое сравнение с тем градом стрел, сквозь который крестоносцы прорвались, не теряя строя. Теперь спасения не было. Ни щиты, ни шлемы, ни латы не защищали от визжащих шипов древнекитайского производства. Ударная волна перебивала ноги лошадям, а россыпь острого металла сшибала с седел лучших рыцарей ордена. Люди и кони на полном скаку падали в жирную дымящуюся землю Доброго поля, орошали ее кровью.

Задние ряды налетали на передние — поверженные, израненные, обожженные, копошащиеся в черно-красной жиже. Многие всадники падали, не в силах ни объехать, ни перескочить внезапно возникшую преграду. За доли секунды на месте притупившегося клина возникла чудовищная давка. Монолитный строй стал вдруг смертельной западней для всех, кто в нем находился.

Грязь, прожженные дыры и особый, неповторимый цвет, который оставляет только обильный кровяной крап, украсили плащи крестоносцев. А взрывы все гремели, выбрасывая к небу ошметки разорванных тел в оболочке искореженных лат. Грохот, гарь, яркие всполохи. И паника. И вопли боли и ужаса…

Лишь несколько всадников успели проскочить заминированный участок. Та самая шестерка отборных рыцарей, что мчались в атаку первыми. Но сейчас, ошеломленные, рассеянные, потерявшие строй и напор, они не казались больше грозным противником. Влетев по инерции в ряды новгородцев, тевтоны напоролись на густой частокол копий. И пали все до единого.

Взрывы смолкли, боевой порядок крестоносцев расщепился, треснул сразу в нескольких местах. Из-за фланговых рыцарских колонн, словно гной из лопнувшего нарыва, хлынула чернота кнехтов. Всадники тыловых рядов натягивали поводья, поднимали лошадей на дыбы, поворачивали от полуживой, шевелящейся баррикады из металла и плоти. Пехота пятилась, расползалась, просачиваясь сквозь бреши взломанной трапеции.

Орденская «свинья» увязла в самой себе… Атака захлебнулась. Небольшими группками и поодиночке тевтоны старались поскорее выбраться из давки и дыма. Но прийти в себя и занять оборону им не позволили.

Русичи и стрелки Бурангула ударили по ошеломленному противнику почти одновременно. Новгородцы врубились в остатки бронированного рыла спереди. Кочевники атаковали фланги и тыл противника. Русичи лезли в рукопашную и дрались страстно, самозабвенно. Лучники же Бурангула использовали иную тактику. С гиканьем и визгом они гнали лошадей на врага, пускали стрелу-другую, поворачивали, уступая место следующему стрелку. Потом мчались прочь, вытаскивали на скаку из колчана новую стрелу и, описав полный круг, атаковали снова. Живые колеса крутились возле разбитой «свиньи», без перерыва осыпая рыцарей, кнехтов и тевтонских союзников стрелами. Орденские арбалетчики не в силах были остановить это дикое кружение.

Тевтонам, принявшим бой с новгородцами, тоже приходилось несладко. Преимущество непробиваемого строя теперь умело использовали русичи. А хаос и беспорядочное смешение пехоты и конницы, рыцарей и кнехтов, братьев и полубратьев мешали крестоносцам дать хоть сколь-либо организованный отпор.

Бурцев дрался вместе с десятком Дмитрия. Собственно, не дрался даже, а просто поднимал и с силой опускал изогнутый клинок на любое препятствие, возникавшее впереди. Он яростно рубил своей татарской саблей тевтонские кресты и черную Т-образную вышивку на сером фоне, рубил глухие шлемы рыцарей и каски кнехтов, рубил конных и пеших, рубил щиты, плащи, кольчуги, панцири. Рубил, почти не получая сдачи. И отстраненно удивлялся, почему в такой мясорубке его самого до сих пор не располовинили тяжелым рыцарским мечом, почему не снесли голову, почему не нанизали на копье.

Дело оказалось вовсе не в берсеркерской неуязвимости и уж тем более не в искусстве конного фехтования, обретенном вдруг бывшим омоновцем. Просто дружинники Дмитрия во главе со своим десятником умело прикрывали его щитами. И телами тоже.

«Кажется, я обзавелся собственными телохранителями», — подумал Бурцев. И рассек еще один Т-образный крест, пока тевтонский сержант выдирал свой топор из щита Дмитрия.

Первыми побежали кнехты и союзники ордена. Затем дрогнули и начали отступать рыцари в серых плащах. Только орденские братья пытались сдержать врага. Даже потеряв строй, многие из них все еще представляли серьезную опасность. Но долго отмахиваться мечами от татарских стрел и наседавших новгородцев не могли даже лучшие воины ордена. Белоплащные крестоносцы в конце концов тоже повернули лошадей.

Пространство впереди опустело. Рубить стало некого. Боевая горячка прошла. Откатила.

Отпустило…

Он взглянул на свой клинок. Кривое лезвие выщерблено, на металле — красные разводы, чей-то прилипший волос. Бурцев машинально стряхнул с сабли алые капли. Дела! Он ведь даже не помнит лиц тех, кого лишил жизни. Не помнит своих действий. Вообще мало что отложилось в памяти после этой рубки. А ведь раньше он никогда не терял контроля над собой в драке. Так почему вдруг?

Может быть, дело в том, что здесь, в этом мире мечей и щитов, не нужно писать простыни объяснительных и каждый раз доказывать необходимость применения оружия, когда такая необходимость очевидна. Это… это раскрепощает, что ли…

Еще один взгляд, брошенный на саблю. Вот откуда берутся легенды о мечах-кладенцах! Стоит человеку пару-тройку раз ввязаться в бой по-настоящему, стоит сцепиться не на жизнь, а на смерть без оглядки на прошлое и будущее, как оружие начинает владеть своим хозяином, а не наоборот.

Ладно, забыли. Хорошо и плохо — категории для другого места и другого времени. Здесь и сейчас идет битва. А в битве нужно выжить. И победить. На войне, блин, как на войне.

• Предыдущая
• 67/84
• Следующая